4 (1/1)
Сначала я просто лежал, надеясь, что все пройдет само собой. Скрючившись и зажимая живот, в котором что-то резало и жгло, прижимался лбом к полу. Страус недоделанный. Голова раскалывалась. Каждая мысль, с трудом пытающаяся ворочать что-то в гудящем колоколе головы, делала только хуже. В итоге успел доползти до ванной, прежде чем меня вывернуло, напился воды и вернулся в круг, где отключился еще ненадолго?— после пары часов пустого сна хотя бы почувствовал себя живым.Соль надежно оберегала меня, амулет?— прятал. Но не сестру.Нельзя оставлять это так.Я добрался до телефона и забронировал билеты. Всего четыре часа?— и буду на месте, главное дотащить свою тушу до аэропорта. Потом заказал серебряную волчью лапу?— осталось только приехать и забрать. Так просто…Так просто, что можно забыть, что на кону.Вечером я уже покачивал стакан и смотрел, как колышется в соленой воде будущая печать Велеса. Сашу парой часов тому назад я на правах старшего брата благословил провести день в толпе экскурсии по городу, а ночью отправиться в шумный людный клуб?— к полудню я уже должен был прилететь и передать ей оберег. Кот рядом старательно протирал свою морду, почему-то напрочь игнорируя полную миску свежего корма. Всем своим видом напоминал хозяйку. Ничего не подозревающую, беззащитную. Хотелось сорваться в другую страну хоть бегом, лишь бы оказаться рядом с ней пораньше. Вместо этого я в последний раз за день проверил новости об убийстве в Басманном, еще немногочисленные и неясные, и, закинувшись снотворным, отправился к ее демоническому величеству Агапе за ответами.Во сне я долго пялился на свою ладонь, прокручивая в голове один и тот же вопрос. Я спал, и перед глазами красовался темноватый шрам: будто кто-то нитями кожи старательно латал порез. Я спал, и вдоль шрама, прямо там, где три года назад огненные лепестки папоротника пробирались к мышцам, ощущалось странное тепло. Я спал и явственно ощущал аутэм, прижатый к бедру и ребрам под кофтой. Я спал… и я был не один.—?Почему не получилось изгнать тебя?Я сидел на полу, скрестив ноги, так что пришлось посмотреть на Агапу снизу вверх. Она чуть сощурилась, приподняв уголки губ?— подозрительно-забавляющаяся гримаса, от которой я тут же отвел взгляд, но которая сделала свое дело. Сейчас ударит. Вот сейчас.—?Не тому богу молился. Принадлежишь не ему.Она повела плечами, украшенными черными перьями, расправила их, как птица?— крылья. Ни дать ни взять соколица, готовая к охоте.Не тот бог… Я усмехнулся. Все верно, Кирюша: неужели думал, что сорвешь языческий цветок?— и ничего не изменится?И все-таки, как неприятно это прозвучало. Будто прозвала поганцем*?— только именно им я и был.—?А ты кто тогда, интересно,?— ощерился я, лихорадочно вспоминая Hortus Daemonum**. —?Аваддон?Ее это явно позабавило.—?Мальфас***.—?Мой голос правда так неприятен?—?Мефистофель.—?Как мило.—?Эвдемон.Я сам прыснул; она открыто веселилась, глядя на меня снисходительно и беззлобно, как на добровольного шута. Такая красивая, молодая?— почти живая.—?Лилит,?— вырвалось. Мне показалось, она вот-вот щедро рассмеется?— вместо этого ее лицо посерьезнело и заострилось.Она помолчала, с минуту хлеща по мне взглядом, а потом проговорила:—?Ты звал меня Агапой. Так же зови и дальше.Вот черт. Стало зябко, как под сентябрьским дождем; я заметил, как сам же вжал голову в плечи. Дурак?— почти забыл, что, как бы ни было ей весело, она убила бы, высунись я из круга.Лилит. Что это было, в ее реакции?— ревность и зависть или злоба демона, пойманного с поличным?—?Так значит, твой господин…—?У меня нет господина. —?Она заметила мое выражение лица, и бровь ее дернулась вверх. —?Ты все равно не хотел бы узнать… наверняка.Верно.А может и нет.Если я целовал любовницу самого Сатаны… Я тряхнул головой.—?А как мне звать тех, других?—?Хочешь, чтоб тебя поймали?—?Хочу попробовать… ну, победить.Она промолчала, посмотрела куда-то в сторону. Из-за тусклого освещения комнаты тени на ее мягких скулах показались очень глубокими и ее бледное лицо с огромными стеклянными глазами сделалось пугающим.Меня осенило.Она и не хотела, чтобы они исчезли.Ей наверняка в сладость смотреть, как я мечусь раненным зверем. Ей будет приятно понаблюдать, как я схожу с ума, живя в страхе, бесконечно переживая за родных и никого к себе не подпуская, чтобы никого не подставлять. Она дождется, когда я попаду к ней?— грешил ведь достаточно, даже ведьму целовал,?— или, еще лучше, постарается, чтобы я сам ускорил процесс. Потому что такие как она не прощают.—?Я ведь уже твой.—?Еще нет.—?Но буду, если правильно понял. Все решено.На ее лице отразилось то удивление, которое должен был испытать я. Слова произнеслись так просто, будто за ними стоял сущий пустяк; я не осознавал то, что задолжал ей душу. Как не осознавал многое другое в полной мере. Видимо, забитое ?я? решило под шумок отгородиться от боли стеной безразличия и легкомыслия. Пускай.—?Этого недостаточно? —?я поднялся и подошел к самой границе круга. —?Я правда заслужил все это?—?Ты закрыл врата.Мое счастье, что она не приблизилась. Я смотрел мимо лица, на изгиб лебединой шеи: туда, где рядом с глухим черным воротом струились густые рыжие локоны. Нельзя смотреть в глаза той, кто умеет убивать взглядом.—?Я вернул тебя домой.—?Изгнал.—?Слушай, был бы другой выход…—?Поступил бы так же.Я не удержался и поднял взгляд?— она смотрела в сторону, поджав губы. Так близко?— сделай шаг и дотронься; это была бы даже красивая смерть.Что-то невысказанное повисло между нами, крепко ухватившись за обоих. Не зазвонил бы будильник.—?Ты знаешь, почему.—?Знаю.Все не может быть так хорошо.Я усмехнулся.Конечно, не может.Я хотел ее разжалобить, чтобы получить помощь, она хотела разжалобить, чтобы выманить из круга. Корыстная искренность?— какая прелесть.И все-таки…—?Все так плохо, да?Она помолчала, пространно глядя куда-то в стену и чуть сведя брови. И как в ней уживалась мрачная красота бессмертия с чем-то девичьим, почти трогательным?Она же не должна чувствовать.А если должна, то не так.А если так, то мне должно быть плевать.—?Знаешь, каково быть чужаком среди родных?В горле загорчило. Знал, конечно знал. Призрачно ощущал с самого детства и распробовал за три последних года.Двадцать восемь лет. И пятьсот.Боги…Я же не мог поступить с ней по-другому. Я не мог.—?Мы непрощенные,?— продолжила Агапа, все еще глядя в пустоту, будто потеряла слушателя. —?Я страдаю за то, что ты натворил.Она повела плечами?— зашевелились обломки черных крыльев,?— а потом внезапно посмотрела на меня, прямо в глаза. Вокруг огромных черных зрачков ее горело зеленое пламя; чистое колдовство. Она сама была магией, древней, дикой, великолепной, и как же я хотел к ней прикоснуться снова; демон мой, мука моя, сотканная из того, без чего я не мог вздохнуть полной грудью. Скажи, чтобы я подошел. Скажи.Мы непрощенные, ты и я, и это крепче, чем врезавшаяся в кожу нить судьбы.Скажи. Я повинуюсь не себе.—?Так почему ты не должен?Знала бы она, как я ее понимал, знала бы, как была близка мне в том, о чем сама же говорила. Узнала бы от меня, из моих же слов?— так, чтобы поняла: боль?— это не просто один из примитивных процессов в мелочном человеческом уме. Боль от того, что Агапа принесла с собой. Боль от того, что исчезло с ее уходом.Но я не мог ни что-то сказать, ни что-то сделать.Я не отводил взгляда от ее глаз. Кажется, добровольно.И чем дольше смотрел, тем явственнее ощущал путы и крест над головой.Она стояла прямо передо мной, спокойная, хищная, внимательная, дикая; изучала взглядом, оценивая и примеряясь. Даже не злорадствовала: как будто не чувствовала, как подчинила волю. Как будто я не был готов с охотой пойти на казнь.Скажи.Прекрати это.Она молча протянула мне руку. Что-то толкнуло к ней, но я оцепенел, тупо уставившись на бледную изящную кисть и длинные пальцы. Почти как на Сотворении Адама.Сотвори себе раба, ведьма.Скажи.Она молчала, в ожидании приоткрыв красивые губы. Ближе, чем могла бы оказаться телом, ближе, чем подобралась бы словами и чувствами, была бы обычной женщиной. Глаза ее все еще сияли, огромные, нечеловеческие… Я должен пойти на свет.В последний раз.Ей не впервой обманом отправлять меня на смерть.—?Кирилл.За внешним спокойствием бушевало нетерпение: я почему-то ощутил его отголосок в своей груди. Молча протянул руку, ощутил жар кожи под подушечками пальцев, искрение магии легкого, неуверенного касания… Вот сейчас, стоит только опустить ладонь, и она точно схватит и утащит к себе; боги, сбежать бы!.. Поздно.Осознание прошлось по органам ледяной наждачкой.Я?— ее.Я сжал запястье Агапы пальцами, ощутил под ладонью магию?— настоящую, мощную! —?сам шагнул к ней, горячей, осязаемой, реальной… А потом проснулся.Противный писк телефона отмерял утро в углу уже светлой комнаты. Я сел, огляделся, а потом вскочил, будто ожил впервые за последние годы. Я был один, один в миленькой холостяцкой комнате, с чертовым ножом за пазухой, о котором даже не вспомнил за ночь, с билетами на самолет в соседней комнате?— я летел в Иерусалим!Я жил! Боги милостивые, я был жив. Я подошел к окну, открыл его настежь, глубоко вздохнул прохладный воздух и чуть не заорал. Новый день занялся золотым сиянием у угловатого силуэта урбанического горизонта, разлил по улице сумерки и шум оживления, финальным аккордом накинул сверху веселую трель птиц и протяжное противное ?мяу? где-то под окнами. С минуту я успокаивался, пока наконец не пришел в себя окончательно: гипноз развеялся, и я даже не жалел о том, что сон оборвался. Какой я был дурак...Я постоял немного, смакуя трезвость ума, а потом начал готовиться. Агапа в мыслях была такой далекой, чужой, даже неприятной; сон рассыпался какими-то отчужденными воспоминаниями, и вся его красота рухнула вместе с ним. Черт возьми, как хорошо, что я из него выбрался; и как я был рад вернуться в реальность, в которой я был один.Только вот на ладони еще ощущалось приятное, волнующее тепло.И вкусная свежесть рассвета еще недолго казалась холодом жадной могилы.