Глава 11. Смятение (1/1)

—?Лисси, постой!!! —?закричал Генри, что было сил, сотрясая хрупкие, старинные предметы интерьера и мебель в холле, его голос отражался от тяжёлых стен и рикошетом простреливал моё сердце снова и снова, сопровождаемый ритмичным топотом?— он был быстрее, но я неслась стремглав. —?Пожалуйста, остановись! Мелисса….Ноги пружинили, толкая тело вперёд и вперёд, словно сам страх пихал меня подальше от этого дома своими большими, чёрными ладонями прямиком в тёмное, тяжёлое небо. Всё, что я теперь слышала?— был шипящий в уши ветер, а голос Генри растворялся в нём. Через лужайку я ринулась в небольшой пролесок и, миновав его, не разбирая тропинок, выбежала на покатый луг к склону, где мы совсем недавно были. Я не понимала, от кого бегу, куда и зачем, топча траву и рассекая воздух, пока не стала задыхаться от слёз и боли в груди, и тогда Генри нагнал и схватил меня за руку, заставляя непроизвольно развернуться к нему. Он ухватил меня за локти, а я его?— за предплечья, и мы встретились глазами, воспалёнными и полными обоюдного ужаса, стыда и боли. Он стоял передо мной, тяжело дыша и кровоточа носом, запуганный, с большими раскрасневшимися глазами.—?Не уходи… прошу, не оставляй меня… —?тихо сказал он, и слова рассыпались над склоном с потоком ветра, колыхнувшим его волосы.Всё то, что происходило в моей голове, больше походило на клубок спутанных нитей. Некогда взращенные шахматами, стройные ряды логических мыслей распустились как свитер, из которого вынули важную нить, самую яркую и единственную, что я не замечала. Пазл, что я старательно собирала, подбирая неверные кусочки, рассыпался и образовал совсем иную картину, страшную и шокирующую картину болезни. Тело охватила неконтролируемая дрожь, а в горле запрыгал комок, не давая сказать ни слова?— я чувствовала лишь физические проявления шока на тот момент, потому что мозг совершенно застыл. Тотальный сбой в системе, отказ всех приложений. Скрюченным, дрожащим пальцем я пыталась показать в сторону дома и сформулировать вопрос, пока слёзы неконтролируемо застилали глаза, наперёд меня зная ответы. Я была абсолютно бессильна перед собственной истерикой, потому что никогда в жизни не испытывала такого потрясения.—?Чт-то это сейчас было? Что это значит, Генри? —?судорожно повторяла я, и он попытался притянуть меня к себе, лишь бы не видеть, как я схожу с ума от того, что осознала. -…там… там не было Романа, Генри… Где Роман? —?зачем-то спрашивала я, будто надеясь, что всё увиденное мне лишь показалось. Впервые за долгое время я действительно хотела увидеть Романа, не боялась его сарказма, едких шуточек и даже гнева?— он как воздух нужен был мне, чтобы доказать, что увиденное в доме?— всего лишь галлюцинация.—?Умоляю, не зови его, пожалуйста… —?покачал головой Генри, с опаской глядя на меня. Его красивое, уставшее лицо выражало максимум стыда, что только можно представить. Он рукавом фланелевой рубашки вытер кровь под носом, наспех не ухватив из дома никакой тряпицы или платка.—?Но…, но Оливия звонила ему… —?ничего не понимая, начала я.—?У Оливии только один сын,?— с пугающей твёрдостью сказал Генри. -.с диссоциативным расстройством идентичности.Я прикрыла лицо тыльной стороной ладони, чтобы не выдавать вновь подступившего приступа рыдания, исказившего губы. Стало стыдно и больно за свою невнимательность, за свою наивность, но больше всего на свете мне стало больно за Генри, ничем не заслужившего такой жуткой судьбы.—?Прости меня, Мелисса, пожалуйста, прости… я не мог сказать… Как в таком признаться?.. —?развёл руками Генри, с жалостью глядя в пространство.—?Так ты… знаешь, что было в душе? —?моя память выдавала первые попавшиеся кусочки к чёртовой матери раздробленного пазла.—?Не трудно догадаться,?— поджал губы Генри. —?Но я не помню ничего из того, что он вытворяет…—?А он помнит, что делаешь ты?—?Нет. Не должен. Хотя делает вид, что всё знает.Генри решительно подошёл и крепко обнял меня, и, вопреки своему шоковому состоянию, я почувствовала знакомое, успокаивающее тепло, что так манило меня всякий раз, тепло, объединяющее их обоих, и теперь я понимала, чем. Генри склонил голову мне на плечо, и мы опустились на траву, вплетаясь друг в друга, и так и остались сидеть, крепко сомкнув руки. Все мои сомнения разрешились разом, но я ещё не знала, что всё будет не настолько просто. Я приложила руку ко лбу и крепко прижалась к его груди, захлёбываясь слезами отчаяния и жалости к этому парню. Никогда не стеснялась проявлять жалость и никогда не считала это оскорбительным?— мне было бесконечно жаль этого несчастного парня, с которым мы успели так сблизиться. Вены у меня на лбу разогрелись и пульсировали вопросами.—?Как давно это происходит?—?Очень давно. Сколько себя помню.—?Тебя кто-то наблюдает? —?спросила я, поглаживая его прекрасные, острые скулы.—?Да. Доктор Прайс и Норман.Ячейки жуткого рождественского календаря стали открываться одна за другой, составляя события, слова, факты и действия в логические цепочки. Следом меня накрыла новая волна паники: если Романа не существует, то всё, что у нас с ним было?— больная иллюзия, припадок, содержания которого Генри даже не помнил. А я ведь тянулась и к Роману?— он другой, по-своему интересный, смелый?— и в голове никак не укладывалось, что всё это надувательство больной психики. Калейдоскоп совпадений, картинок, фраз, намёков и моментов, которым я опрометчиво не придала значения, обрушился, как ледяные капли ливня, что собирался у нас над головами в подушках чёрных туч: Роман не колет дров, как и сказала Мелинда, зато их колет Генри; Роман знал, где я живу, потому что знал Генри; Роман угощал меня коктейлем, потому что Генри не любит бары; Генри разозлился и ушёл утром, потому что увидел пластинки, которые сам же оставил; и, наконец, без сомнений?— в душе меня оттрахал Роман, поселившийся в душе Генри… Я понятия не имела, как поселить в своей голове мысль о том, что Романа нет, когда он был так очевиден и убедителен, но именно Генри говорил, обижал, целовал этими губами, рисовал, ласкал, чинил мой автомобиль этими руками…. и не представляла, как должно быть тяжело для Генри бороться с тем, кто прочно занимает своё место в его сознании.Я зашевелилась, поднимаясь на ноги, и Генри растерянно взглянул на меня, всё ещё сидя на траве.—?Куда ты?—?Прости… мне нужно переварить это всё. —?Стрессовый отходняк валил с ног, и я просто не могла сейчас смотреть на Генри без слёз. Мне нужно было успокоиться. Собраться с мыслями и только тогда начать задумываться о том, что делать дальше, а пока?— все эти мысли, решения, соображения и эмоции заваривали густую кашу в моей голове, не давая возможности даже отдышаться, комком застывшие в горле, до панической тошноты.Поднявшись с травы, Генри с тревогой проводил меня взглядом, растерянно свесив руки. Моё присутствие, судя по всему, с первого дня провоцировало Романа, и любые наши поступки с Генри непременно отражались наихудшим образом на психике мальчика, поэтому я чувствовала себя виноватой, как никогда, став причиной порчи его прекрасных произведений искусства. Что дальше? Трагедия? Не в силах больше видеть, к каким разрушительным последствиям приводят наши встречи, я не оглядываясь пошла в сторону своей машины на ослабших ногах.В корзину полетела одежда, пропитанная едким запахом растворителя, исказившего реальность всех предыдущих дней, перевернувшим мой мир с ног на голову. Капли ненастроенной воды ледяным градом посыпались мне на голову и плечи, но я отпрянула не от холода, а от обжигающих воспоминаний того, что здесь происходило?— пугающее, приятное… пугающе-приятное. Как, чёрт возьми, теперь быть со всем этим? Я уже изменила Генри, но измена ли это? Где вообще можно найти совет о том, как быть в такой ситуации? Таких советов не даст мама, бабушка или подруги; в такой ситуации вообще хоть кто-нибудь оказывался? Легче не стало, но вмиг стало объяснимо то загадочное притяжение, действие которого я уже поспешила списать на собственную разнузданность, неразборчивость и ветреность. Я так сильно хотела быть рядом и с Романом, и с Генри, потому что это один и тот же человек, чей притягательный запах, тепло и энергетика, даже замаскированные контрастными образами, пряным парфюмом и поведением, не могли лгать. Моё тело и душа не могли лгать, без сомнений реагируя на парня, в которого я влюбилась.Что за жестокая судьба распорядилась наградить его таким заболеванием, чем заслужил этот невинный мальчик такое проклятье, что заставило его стать настолько не в ладах с собой? Ответ напрашивался сам собой, но всё равно не мог удовлетворить моё отчаяние и тянул за собой ещё больше вопросов. Что сподвигло его отца покончить с собой? И было ли случайностью присутствие там Генри? Раз он болен так давно, как вышло, что под надзором врачей болезнь была так запущена? Не готовая задать эти страшные вопросы вслух, я уткнулась лбом в стекло душевой кабинки, растворяя слёзы в пресной воде.Моё сердце разрывалось от боли и желания снова обнять его, от страха потерять его в лабиринтах безумия, от неведения, что ещё могла скрывать эта семья, раз умудрилась хранить такой страшный секрет годами от всего города. Но я не готова была вернуться в тот дом, не готова была ступить за тот порог и с каждым своим шагом осознавать, каким больным безумием пропитаны эти стены. Я чувствовала себя омерзительно из-за собственной слабости перед этой правдой и за то, что не могу собраться с силами и принять её так быстро, как хотелось бы. Я в одночасье стала трусихой и плаксой, а Генри как никогда нуждался в поддержке, доверившись мне, хоть и не имея на тот момент выбора. Я верила, что рано или поздно он всё равно раскрыл бы свой секрет, разве что при менее драматичных обстоятельствах, лишив меня той жуткой картины своего очередного приступа. Однако, всё это время я была им свидетелем, причём самым прямым: когда затягивалась первым косяком, когда танцевала с Романом, когда умирала от страха в его машине, когда таяла от его поцелуя посреди своей гостиной под ?Blue Dress?… Этот парень угощал меня коктейлем, этот парень отымел меня в душе, этот парень болен, а я слишком привязалась к нему, чтобы просто взять и отвернуться.За окном тревожно покачивались чёрные ветви деревьев, а по опустевшей дороге не двигалось ни души, ни единого автомобиля. Я тревожно переминала дрожащие пальцы, сидя на подоконнике в комнате с выключенным светом и всё терзая себя вопросами и совершенно непосильными решениями, и в итоге бессильно привалилась к стеклу.Утёс над дикой рекой?— резкий скол на окраине вселенной. Вниз летят камни и слёзы. Они неминуемо падают в воду, и бурный поток уносит их по змеиному телу реки. Я за руки держу двух мальчуганов, и они с равной безнадёжностью постепенно выскользают из моей хватки. Я должна освободить руку и обеими схватиться лишь за одно запястье, и необходимость такого выбора острыми камнями врезается мне в грудную клетку. До воды много метров, но мне кажется, что брызги застилают глаза. Демон брыкается, его сложнее всего держать, а ангел смиренно ждёт. Я взгляд перевожу слева-направо, и маленький мерзавец меняет тактику. Он имитирует тихоню, лишь жалобно прося его держать. Гипнотизирует меня и отвлекает, покуда честный его брат покорно мирится с судьбой. Я разрываюсь меж огней, давлюсь о край утёса так сильно, что лицо моё краснеет, а руки немеют от боли. Мы держимся друг за друга и, скорее всего, умрём.—?Мелисса, помоги… —?жалобно просит ангел.—?Нет, Мелисса, дай руку мне.—?Мне не удержаться… —?уже не понимаю, кто из них вторит другому.—?Спаси меня! —?кричит он, пока я пристально смотрю в глубокие и водянистые глаза, преданные и обречённые, и не замечаю, как падаю. Падаю медленно в расширенные зрачки, бессильная, безвольная…Оливия Годфри, вероятно, видела этот сон тысячу раз, а мне хватило одного, чтобы с криком подскочить в испарине и обнаружить себя на полу у окна. Стоная от боли, я вскарабкалась на постель, благодаря реальность, но тут же осознавая, что передо мной задача куда сложнее?— принять их или отвергнуть обоих, всем своим естеством чувствуя, что ничем хорошим это не закончится. У душевных болезней никогда не бывает счастливых исходов.Осознав правду, я больше не видела Романа демоном, потому что его злодеяния?— в той или иной степени деяния Генри, изощрённая версия благих намерений, его грубость?— вывернутая наизнанку нежность, его боль ничуть не меньше, и он в таком же тупике. Но всецело принять его существование?— означало потакание безумию, означало измену, означало всё то, чего Генри совершенно не заслуживал. Он отчаянно нуждался в помощи, в эффективном решении этой серьёзной проблемы, но я не смела рассчитывать, что справлюсь с этим лишь на правах его подружки, раз даже дипломированные доктора были бессильны. Но вот это разрушительное желание ?спасти? было мне знакомо. Немало самооценок оно погубило, а я всю ночь корчилась от боли в груди, потому что единственное, чего мне хотелось, вопреки дурным, стереотипным примерам?— помочь ему. И единственный способ это сделать я видела в постоянной поддержке и любви, что я готова была подарить ему. Принять его, любить его, хранить его тайну. Очевидно, Генри доверяет мне настолько, что даже не стал напоминать, что его секрет так и остаётся секретом для всего города, и я не смела предать его доверие.Утро пришло с головной болью, слабостью и чувством опустошённости, обрушиваясь на моё сонное, уставшее сознание градом воспоминаний о вчерашнем переломном дне и тревожном сне, в котором фигурировала напряжённая сцена из старого фильма ?Хороший Сын?, идеально отразив ситуацию, в которую я попала. От такого сна не умыться ледяной водой, такой сон не запить кофе и не сбросить на утренней пробежке, ведь связь, возникшая у нас с Генри, оказалась прочнее, чем я готова была признать, и именно нити этой связи так тянули меня обратно к нему, несмотря ни на что. Я оставила его в комнате, оставила его на склоне, я сбежала, а он остался совсем один на растерзание своему безумию, и теперь я прячусь дома, упиваясь состраданием вместо того, чтобы просто быть рядом. Я не стану вооружаться доспехами и латами любви, прекрасно зная, что любовь излечивает только в сказках, и совершенно не осознавая, что подсознательно наивно надеюсь, что и мне удастся победить…Моросящий дождик и хмурые облака напомнили Сиэтл и объяснили ещё один момент, пока я шла к машине, не покрыв головы?— конечно, Оливия не хотела, чтобы её сын жил в большом городе?— он попросту погибнет там под натиском соблазнов для своего альтер-эго, он сядет не в обезьянник, а уже в тюрьму. Судя по всему, она не избрала ничего лучше, чем просто потакать его недугу, потому что, стоит признать, это единственный способ скрыть болезнь.Молния сверкнула на западе, но загремела у меня в сердце, как только впереди вырос особняк семьи Годфри. Тем не менее, я решительно зашагала к главному входу, готовая теперь ко всему. Неловко помявшись перед дверью, я всё-таки нажала на звонок несколько раз, и все попытки были проигнорированы, что мгновенно вызвало тревогу и противное давление в горле. После третьего звонка я услышала спешные шаги, и уже через несколько секунд, за которые я успела предположить кого угодно за дверью, её открыл Генри. Мне потребовалось лишь мгновение, чтобы понять, что это именно он: удивлённый, растерянный вид, уставшие, но не лишённые блеска глаза, воздушные, пышные волосы прекрасного тёмного оттенка и красивые руки, неизменно перепачканные в краске. Я бросилась ему на шею, подсознательно всё же опасаясь, что он оттолкнёт меня, но Генри лишь осторожно положил руки мне на поясницу, и вскоре они со знакомым теплом заскользили по моей спине, осторожно и нежно.—?Как ты себя чувствуешь?—?Так скучал по тебе,?— прошептал Генри мне в шею, а я почувствовала, как глаза наливаются слезами.—?Я тоже… я тоже… Прости. Не могу тебя оставить.—?Но это было бы правильным и безопасным решением,?— обречённо ответил Генри.—?Не говори так. Слышишь? Мы справимся.—?Как…? —?продолжил он наш тихий диалог.—?Я не знаю,?— ответила я, покрепче к нему прижимаясь. —?Но быть от тебя вдалеке тоже не могу.Роман не оставил шанса большинству картин, щедро залив их все растворителем, как капризный мальчишка, испортивший работы талантливого брата. Я толком не успела рассмотреть их в первый день, да и его вчерашнее деяние, но теперь они были прямо перед нами, изуродованные и несчастные, как и мы оба после пережитого прошлого дня и ночи. Серые, белые и чёрные тона на холстах превратились в месиво и подтёки, словно тоже ревели всю ночь, мучая себя мыслями. Герои картин исчезли, оставив после себя зияющие разводы неопределённости. Они выглядели жутко, и теперь спать посреди комнаты в окружении таких картин казалось невозможным.Я присела на край кровати, пока Генри продолжил оценивать собой же нанесённый ущерб, осматривая каждый холст, вероятно, на возможность модификации. Он кистью прикасался в разным участкам картины, примеряя, какие исправления могли бы восстановить её.—?Теперь они выглядят зловеще… Ты спал здесь?Он обернулся и как-то рассеянно посмотрел на меня.—?Я почти не спал. Мать велела прислуге всё выбросить, но я выгнал их. Не хочу здесь никого, кроме тебя.Коснувшись широкой спины, я лицом зарылась меж его лопаток, втягивая тёплый, родной аромат. Поверить, что они оба здесь и сейчас делят это измученное тело в своей вечной борьбе за первенство, было трудно. Не выпуская кисти, Генри обернулся, пытаясь встретиться с моим лицом, и я с умилением залюбовалась его носиком, упрямо вздёрнутым и бесконечно милым, а затем нырнула под чуть приподнятую руку и оказалась к нему лицом.—?Мне очень жаль, что твои творения испорчены.—?Художники, вопреки представлениям, обычно без сожаления прощаются с ними. Только вот не осталось ни одного твоего портрета… —?с грустью заключил Генри, окидывая комнату взглядом.—?А, знаешь, что? Давай всё выбросим. Все испорченные. Ты напишешь новые картины, а я буду позировать столько, сколько потребуется. И даже помогу тебе с фоном.Генри лишь горько усмехнулся и медленно моргнул устало опущенными веками. Он успокоился и был похож на себя прежнего, в отличие от того злосчастного дня, когда его накрыл приступ, но выглядел теперь измождённым, словно вот-вот готов был упасть с ног.—?Присядь. Ну же. Я похозяйничаю на вашей кухне и принесу чай.В доме и вправду было совершенно пусто, зато кухонные шкафчики изобиловали запасами, и я без труда отыскала чаи. После неспокойной ночи от слабости нестерпимо хотелось кофе, но будоражить и без того нестабильное состояние Генри я хотела меньше всего. Со знанием дела перебирая баночки с чаем среди множества отборных китайских образцов?— тегуаньинь, нежнейшие отборные верхние лепестки, пуэр, ройбуш, травяные?— я неожиданно стала ронять слёзы. Кем, чёрт подери, ты себя возомнила, Мелисса? Ты правда думаешь, что чай и твоё милое общество избавят парня от безысходности безумия, крепшего в нём годами? С каких пор ты такая наивная и тупая? Слёзы капали на стол, а в груди зашевелились камни от фактической бесполезности моих потуг. Я словно слышала голос Оливии, которая ещё не успела сказать мне этих слов, но наверняка сделала бы это в точности до каждого слова. И была бы права. Но, несмотря на смятение, что вызывала вся эта ситуация, я где-то в подсознании чётко знала, что должна пытаться, делать всё, что в моих силах, пусть даже это жалкие потуги и бессильная нежность.Вопреки моему наставлению, Генри стал выносить картины на задний двор?— я увидела его из окна и быстро вытерла непрошенные слёзы, которые со вчерашнего дня уже успели разъесть кожу лица, оставляя за собой красноватые разводы. Парень ритмично шагал по двору, сваливая картины в стопу у каменного амбара, а затем возвращался в дом, после чего выходил с очередным холстом. Я оставила мятный чай как следует завариться и последовала за Генри, и мы вместе вынесли пару самых больших работ, практически без сожаления с ними расставаясь. На улице нас встретил садовник?— он растерянно сжимал черенок лопаты, наблюдая за растущей пирамидой картин.—?Мистер Годфри…—?Вот это всё,?— Генри обвёл рукой стопку. —?Нужно сжечь.Он решительно кивнул, словно бы подтверждая собственное решение, и я забеспокоилась, ведь Генри начинал впадать в какое-то тревожное, импульсивное состояние. Я поспешила отвести его обратно в дом, и уже через несколько минут, он заметно расслабился, делая один за другим маленькие глоточки ароматного чая. А я?— расслабилась от новой для себя паранойи примечать его странное поведение и сводить себя с ума опасениями, что Роман вернётся.Удобно устроившись на кожаной софе, притаившейся у дальней стены комнаты, я смотрела, как Генри сосредоточенно рисует меня, до самого носа скрывшись за холстом. Его брови в напряжении сомкнулись на переносице, а глаза внимательно высматривали детали. Он работал карандашом, звучно шаркая по текстуре холста плавными движениями.—?Что ты чувствуешь, закончив картину? —?спросила я, подперев голову рукой, расположившись на софе в красивой, расслабленной позе.—?Облегчение. Желание взять кисть накапливается и растёт и в какой-то момент становится невыносимым. Ты днями, неделями, месяцами можешь видеть одно и то же лицо, и оно не оставит тебя, пока не выплеснешь его на холст, на бумагу, да на что угодно… Это болезненное ощущение, зато потом наступает эйфория и настоящее облегчение, словно избавился от чего-то мучительного.—?Хм, похоже на голод или на сексуальное напряжение.Генри выглянул из-за холста и улыбнулся мне застенчиво, очевидно, удивившись такому сравнению.—?Ну, значит, творчество вполне можно считать базовой потребностью.Может быть, и Роман что-то от него хочет, задумалась я. Может быть, он просто хочет стать услышанным, заявить о себе, как капризный, упрямый призрак прошлого, но в таком случае, Роман давно преуспел и должен был оставить Генри. Только вот решение остаться Роману или нет может принять только Генри.Генри сидел на мягкой скамейке без спинки, поджав под себя одну ногу, как в самый обыкновенный день в самом обыкновенном доме. Только меня не покидало удушливое чувство, что всё это иллюзия, которую мы создавали, чтобы ухватиться за момент ясности сознания, прежде чем я снова потеряю его в часах забвения, во власти парня, который мне тоже небезразличен. Всё, что творит Генри?— прекрасно, и даже его недуг трудно назвать уродством. Шаги застали его врасплох, и Генри поднял голову, озадаченно окидывая меня взглядом. Я взяла с подноса чашку и сделала пару глотков, просто любуясь им в ясном сознании. Бескорыстный, добрый мальчик, он старательно заготовил эскиз, и дело оставалось за красками. Я села поперёк длинного пуфа, расположив ноги по обе стороны от него, и Генри повторил мою позу, откладывая карандаш. Соприкасаясь коленями, мы просто смотрели друг на друга?— полный загадочных, пугающих лабиринтов Генри и я?— в полном смятении от двойственности чувств и эмоций. Не в силах сдержаться, я пальцами прикоснулась к его порозовевшим от горячего чая, раскрытым губам, бледному подбородку и провела по мягко выступающему кадыку. Генри волнительно сглотнул и облизнул губы?— он мучился в нерешительности, пока дневной свет рисовал неожиданные золотистые блики на его холодных, каштановых прядях, но затем, аккуратно заправив волосы за ухо, наклонился и поцеловал меня. Нежные, тёплые губы оставили лишь пару целомудренных касаний, прежде чем я заёрзала на дискомфортном, слишком большом расстоянии от родного тепла. Тогда Генри подхватил меня под коленями и потянул к себе, и я удобно устроилась на нём, поравнявшись носами. Эта близость разогревала мои чувства, успокаивала нервы и заставляла всё казаться таким…сказочным, переливаясь красками и их многообразием оттенков. Сейчас я целовала его, и краски насыщались светом: от стыдливого румянца, до багрянца слегка покусанных губ; от полупрозрачного изумруда и василька глаз, до листвы глубокого тёмного леса и моря…—?Сделай фоном золотистый берег и синее-синее море под голубым небом с первыми вспышками заката на облаках… —?прошептала я, и мы медленно повернули головы, глядя на набросок, где я разлеглась графичной, непрерывной, витой линией в белом пространстве холста.—?У меня в голове только два цвета.