Переменная седьмая. Тепло. (1/1)

В комнате непривычно тихо. Теперь, когда Принц не вваливается сюда в любое показавшееся ему удобным для этого время, Фран замечает это и даже начинает что-то напевать, невнятно, мурлыча себе под нос примитивный мотивчик. И потолок кажется необъятно-белым, когда не просвечивает сквозь падающие на лицо, касающиеся щек взлохмаченные светлые пряди.Фран никогда не боялся одиночества: вот еще, глупости какие. Только смех семпая, пусть и с вечными истеричными нотками, звучит как-то поприятнее этой всепоглощающей тишины. И иллюзионист почти жалеет о том, что вчера наговорил Бельфегору, да только гордость – она такая, что не пойдешь и не съязвишь как обычно, списав произошедшее на дурной сон.— Вария – не то место, где можно позволять себе иметь привязанности, — задумчиво шепчет он в потолок, упираясь затылком в сцепленные за головой руки. – Вария – организация, сплошь состоящая из сильнейших наемных убийц, каждый из которых может распрощаться с жизнью в любой момент.— Ты противоречишь сам себе, лягушонок, — фыркает Принц, замирая в дверях.Франу даже не нужно оборачиваться на звук его голоса, чтобы угадать позу: небрежно сложенные на груди руки – лживая попытка показать, что рана уже совсем не болит, упирающееся в косяк плечо и извечная ухмылка. За эту ухмылку Бельфегора хочется утопить в его же страхах.— Я повторяю правила. И лишний раз напоминаю себе, что их не стоит нарушать, — лениво отзывается Фран. – И вам бы тоже следовало об этом вспомнить.Бельфегор отталкивается от косяка, прикрывая за собой дверь, и садится в изножье кровати, так, чтобы Фран его видел. На нем сейчас старый джемпер – Принц не носил его уже месяца три – и ткань, как только он садится, темнеет, пропитываясь проступающей сквозь бинты кровью.— Бел-семпай, вам бы полежать еще, — философски изрекает иллюзионист, ерзая и приподнимаясь на локтях. – Дня три точно.— Не учи ученого, — недовольно ворчит Бельфегор, тем не менее пытаясь сесть поудобнее и кривясь от боли в ребрах. – Тебе же должно быть плевать. Так правила велят.Фран едва заметно улыбается:— А кто сказал, что я правилам подчиняюсь, семпай? Иллюзионистов нельзя приручить, навязать свою волю или купить за несметные богатства, — Принц фыркает и Фран поспешно добавляет: — Маммон не в счет. У иллюзионистов есть все, что им нужно. Кроме одного.Бельфегор молчит. То ли думает, то ли ожидает продолжения – Фран не в том настроении, чтобы угадывать действия его Высочества.— Тепло, Бел-семпай, — спокойно поясняет он. – Вы никогда не задумывались, почему иллюзионисты всегда мерзнут? Почему кутаются в теплые свитера под куртками и плотные плащи? Мы можем создать все, что угодно, но каждая иллюзия забирает частицу нашей энергии. Нашего тепла. И это не восполнить ничем.— Совсем ничем? – скептически протянул Принц.Фран одарил его долгим равнодушным взглядом:— Семпай, вы сумасшедший извращенец.— Я это с детства слышу.— И у вас серьезная рана.— Уже открывшаяся.— И мы тут как бы о правилах рассуждали, а вы опять свели все к собственной неудовлетворенности.— Фран…Иллюзионист вздрагивает – собственное имя из уст Бельфегора звучит более чем странно – и удивленно моргает, обнаружив Принца в опасной близости от себя. Бельфегор больше не улыбается, и сейчас Фран даже успевает пожалеть, что не видит его глаза.— Семпай? – настороженно зовет он, вытягиваясь в тонкую напряженную струну, готовый в любой момент заехать злополучному Высочеству по голове в случае непотребных действий в свой адрес.— Сделай одолжение, — еле слышно ворчит Бельфегор, медленно проводя кончиками пальцев по выглядывающему из-за высокого ворота участку кожи. – Заткнись. Я не в том состоянии, чтобы изощряться и пихать тебе в рот кляп.И Фран затыкается. Правда, ненадолго. Потому что стоит Бельфегору повторить путь пальцев губами, как из груди вырывается тяжелый вздох.И выше, к подбородку, мягко касаясь теплыми губами кожи, проводя по ней так спокойно, словно всю жизнь только этим и занимался. Прижимаясь носом к виску, вдыхая сладкий арбузный аромат шампуня, пальцами зарываясь в волосы.Фран боится вздохнуть лишний раз – настолько странным, нелепым и в то же время одурманивающим кажется происходящее. Он даже думает, всего на секунду, пока Бельфегор стягивает с него свитер и занимается своим джемпером, что Принц действительно погиб на прошлом задании и вместо него домой вернулось что-то… Что-то другое. Но Бельфегор расправляется со своим джемпером, открывая непривычно жадному взгляду перебинтованный живот с едва заметными алыми разводами на коже над бинтами. Фран даже не успевает возразить, когда оказывается опрокинут на кровать, атакован внезапной прыткостью разморившего его Принца.«Кажется, — отстраненно думает Фран, захлебываясь в поцелуях Бельфегора, выгибаясь навстречу его рукам, то цепляясь за напряженные плечи, то комкая в пальцах простыни, — его рана опять открылась».И это не догадки. Он чувствует липкую, размазывающуюся между их животами кровь, подсыхающие загрубевшие бинты царапают мягкую кожу, но Франу слишком любопытно – он цепляется за ощущения, прислушивается к себе, и всхлипывает, толкаясь своими бедрами в бедра Бельфегора. Ерошит светлые волосы, задевая диадему, стонет в поцелуи, облизывает пересохшие губы, откидывается на подушку, подставляясь под ласки.На миг, мучительно длинный, сводящий с ума, Бельфегор исчезает, уплывает из объятий, чтобы стянуть с Франа свободные домашние штаны, и возвращается, вжимаясь в горячее тело сильнее – будто это вообще возможно. И ласки становятся куда настойчивее: Фран теряется в них, тает под охватывающим все тело жаром, вскрикивает не то от боли, не то от удовольствия, скользит пальцами по влажной спине в попытке прижаться еще сильнее, еще откровеннее, отчаянно пытаясь поймать общий для двух тел ритм.Жарко. Невыносимо. Принц что-то шепчет на ухо, что-то сбивчивое – Фран не понимает, хоть и кажется, что упускает нечто очень важное. Все, о чем он сейчас может думать – почему, почему он согласился на это так поздно? Нет, Бельфегор бы не понял. Не тогда, когда зацикливался на себе и своих желаниях. Зато сейчас…Это безумие. Безумие захлестывает с головой, растекаясь по венам обжигающе горячей волной, заставляя тонуть в движениях друг друга, уже не целоваться – кусаться, словно пытаясь хоть так остаться самими собой, царапаться почти по-звериному, и в то же время не причиняя боли, и двигаться все быстрее, пока тела не сведет сладкой судорогой наслаждения, ломая, сбивая дыхание…