15. (1/2)

Как Марлен и предполагала, в Подземье холодно и темно, во временных лагерях она почти не отходит от костра, греет свои руки, ноги. Она даже поставила палатку ближе к костру. В Подземье они уже почти неделю, если быть точнее, шесть дней, и все эти шесть дней Марлен почти ни с кем не контактирует. Она стругает стрелы, точит ножи, стругает стрелы, точит ножи. Так, по крайней мере, она выглядит со стороны. Внутри же Марлен чувствует нескончаемую панику и страх. Она не думала, что Подземье настолько выбьет её из колеи.

Она патрулирует почти всю «ночь» за всех сразу. Странное ощущение, — вновь потерять ход времени из-за не прекращаемой тьмы. Как тогда.

Марлен и сейчас у костра в патруле, слушает чьё-то сопение, храп и как раз в десять секунд капает с потолка вода. Она лежит рядом, слышит треск сухих поленьев, смотрит на горячие языки пламени, танцующие вверх и превращающиеся в пепел где-то за пределами её видимости.

Она отвлекает себя мыслями об эльфийском языке. Ей интересно, как будет звучать её голос, когда она будет на нём говорить. У Астариона голос поменялся, стал более плавным и глубоким, когда он говорил на эльфийском. Марлен шепчет под нос его слова, наверняка неправильно, но шепчет, повторяет почти каждый вечер. Всё ещё не получается.

Она дёргает ухом, когда слышит плавные шаги. Чужие вряд ли стали бы так громко ходить. И правда. Она видит боковым зрением, как мелькает хлипко заштопанная штанина с непримечательным узором сбоку. Астарион слегка толкает её в лодыжку.

— Подвинься.

Марлен лишь подгибает к себе ближе колени, позволяет ему сесть на оставшуюся часть, а после кладёт на его колени ноги.

— Позволяешь себе вольности, лисичка?

— Заткнись, — она переводит на него взгляд, осматривает его ухмылку, как аккуратно он не трогает её ноги, но подбирает к себе ближе, перевалившись спиной на сырое бревно и подняв ноги. Теперь её икры в захвате его торса и бёдер. — Ноги быстро затекут поджатыми. А ты, неженка, не сядешь на землю.

— Ну ты же не легла на сырую землю, — он пожимает плечами, встречается с её глазами. — Почему я должен?

Марлен хмычет, поворачивает голову снова на костёр. Она чувствует, как холодные пальцы касаются голой лодыжки, вздрагивает. Астарион тут же отстраняется, снова смотрит на неё. Она качает головой.

После того мальчика не было вестей от Брана. Обычно это не сулит ничего хорошего, но Марлен себя успокаивает тем, что по Подземью они точно не пойдут и здесь она в минимальной, но безопасности. Марлен косит взгляд на Астариона. Он сидит, прикрыв глаза в слишком усталой позе. Марлен может его понять. Транс — отвратительная замена сна. А учитывая его бессмертие и ненадобность в отдыхе, его каменные мышцы наверняка не пробить никаким ударом, а ноют они очень даже сильно.

— Кто научил тебя эльфийскому? — вдруг произносит она почти незаметно, от чего кусает щёку. Не будь он вампиром и уж тем более эльфом, он наверняка бы ничего не услышал.

— Не знаю, — он ведёт плечами, шеей в разные стороны, а по его лицу слишком заметно, что мышцы уже на грани. — Может быть мать или отец, или сиделка, или вовсе личный учитель. Я не знаю.

— Странно, что ты его ещё помнишь.

— Общался пару раз на нём до того, как мне личинку подсадили, — он вдруг поворачивает голову на неё, кривится. — А что?

Марлен переворачивается на спину, не разрывает зрительный контакт с ним, после чего приподнимается и вытаскивает ноги из его захвата.

— Повернись спиной, — она показывает ему руками, на что он выгибает бровь. — Повернись, у тебя мышцы в ужасном состоянии.

— А тебе какое до этого дело, лисичка?

Она разогревает руки громкими хлопками о штанины, трёт ладони между собой.

— Твоя рожа мне не нравится, когда ты кривишься, — Астарион оскорблённо приподнимает брови, уже готовый что-то сказать, Марлен накрывает его губы пальцем. — Повернись.

Астарион хватает её запястье, отводит от своего лица. Он повинуется, хмуро, но повинуется, поворачиваясь к ней спиной. Марлен часто делала самой себе массаж плеч, когда бежала от Брана, но чтобы кому-то, кому она не доверяет, выбивает её из колеи. Она сама предложила, она сама хочет этого. Она точно ему не доверяет. Не доверяет же?

Астарион не вздрагивает, когда её разогретые руки ложатся на плечи, не вздрагивает, когда она мягко поглаживает мышцы предплечий. Он не вздрагивает даже когда слегка надавливает на забитые мышцы, но вздрагивает, когда она давит сильнее.

— Больно же!

Марлен усмехается.

— Ты хоть знаешь, насколько у тебя твёрдые мышцы?

— Это комплимент?

— Нет.

Он фырчит, что-то бормочет себе под нос, но к середине массажа, когда напряжение спало, он действительно расслабился. Это было видно по его опустившимся ушам, как сам стал указывать самые больные точки, а после и вовсе стал слишком тихим. Его мышцы стали более податливыми, мягкими.

— Aaye.

Марлен дёргает ушами, когда он шепчет это… слово? Набор букв?

— Чего?

— Aaye, — снова повторяет Астарион, уже более чётко. — Это означает «привет» на эльфийском. Попробуй сама.

— Aaye?

— Более плавно, — Марлен повторяет более плавно, она видит, как уголок его брови хмуро изгибается. — Не рви слога, ты должна петь, а не говорить.

Марлен повторяет это идиотское слово более десяти раз, прежде чем Астарион тихо взрывается от злости. Теперь они сидят друг напротив друга.

— Да убери ты эту человеческую неуверенность! — он всплёскивает руками, хватается за волосы. — Ты сама глупая эльфийка из всех, что я встречал!

— Может это просто ты никудышный учитель? — спокойствие её тона выбивает из Астариона последние крупицы терпения.

— Я? Ну, знаешь ли, я никогда никого не учил и!..

— Ладно, — Марлен отворачивается от него к костру, сбивает гневную тираду сидящего напротив Астариона. — Завтра спрошу у Хальсина, сможет ли он уделить мне время. Извини, что спросила.

Марлен обхватывает колени руками, видит боковым зрением, как Астарион рывком поднимается на ноги и уходит в сторону своей палатки. Он ещё что-то бормотал по пути, но Марлен не придала этому значения. Астарион всегда многим недоволен. А Хальсин точно ей не откажет в помощи.

Aaye… Красивое слово. Плавное как вода. Марлен трёт шею, надавливает на больные мышцы и жмурится. Волосы мешают, лезут в глаза и путаются между собой. Слишком долго она тянула с тем, чтобы отстричь их или вовсе сбрить. Как раньше. В голове звучат её собственные крики и мольбы. До чего же жалкой она была, раз просила смерти у тех, кто никогда бы не смог убить. Марлен моргает несколько раз. Глаза горят. От костра или надвигающихся слёз, она не знала. Возможно и от того, и от другого. Слёзы на удивление холоднее её кожи. Она смахивает пару назойливых капель, бегущих по щекам, шмыгает носом. Голова гудит от постоянного звука капающей воды, её криков и отвратительного, фантомного запаха лилий. С того самого дня она ненавидит лилии. Марлен сжимает руки в кулаки, когда чувствует крупную дрожь. Она должна держаться. Это место не сломает её. Снова. Она должна держать голову пустой. Она не в Подземье, не в том самом подвале. Она дома. С кухни доносится аромат ягодного пирога и томатного супа, за окном тёплый фламэрульский день и звонкий смех Миллы во дворе.

Марлен моргает. Она не дома. Нет никакого ягодного пирога, томатного супа. Миллы тоже нет. Милла мертва.

Марлен закрывает рот рукой, заглушает рвущийся наружу всхлип. Закрывает двумя дрожащими руками лицо, когда эмоции берут над ней верх. Она чувствует, как дрожит всё тело, а по ладоням и пальцам активно текут слёзы. Она задыхается, тонет в этой пучине. Она не слышит ничего вокруг себя, только звон и назойливое, слишком громкое и травящее душу слово: «мертва». Милла мертва. Мертвамертвамертвамертва. Марлен хочет закричать, но вместо этого закрывает уши руками, бегает глазами перед мутной картиной костра и холодной земли. Она быстро, сбивчиво шепчет под нос «уходиуходиуходиуходи», гонит этот кошмар прочь от себя. Она слышит собственные крики и мольбы, такие мутные, как от плохой записи. Как на той пластинке. Марлен врезается ногтями в скальп, сжимает волосы пальцами. Это кошмар. Это кошмар.

Она чувствует чужую ткань, чужие прикосновения. Она успевает только вздрогнуть, в нос бросается травянистый, цитрусовый запах. Марлен не поворачивает головы, чувствует обхватившие её руки. Она ничего не слышит. Слёзы сами бегут по щекам, она чувствует как дрожат на ушах пальцы. Она чувствует холодные, ледяные прикосновения к своей ладони. Чувствует, как лёд обхватывает её, сцепляет тисками между пальцев. Она чувствует, как холодно спине. Запах горького цитруса и мягкой травы.

Она слышит одно единственное, мягкое и такое тихое: «Ты здесь и нигде больше, дыши глубже». И она действительно повинуется, пытается дышать глубже сквозь спазмы в лёгких. Она чувствует, как её прижимают крепче, лёд гладит внутреннюю сторону ладони и бок. Она не смеет обернуться, всё будто застыло, покрылось этой коркой льда и больше не двигается. Она начинает дышать спокойнее, медленнее, переходит в нормальный ритм и только тогда видит бледную худую руку, переплетённую с ней пальцами. На ней старый, во многом побитый плед из тёмной шерсти.

— Всё хорошо, лиса, — она слышит этот тихий шёпот за своей спиной, не оборачивается. Она чувствует, как Астарион обнимает её крепче. — Тебя никто не тронет.

Марлен не отвечает, слёзы снова наворачиваются на глаза и он лишь тихо тараторит: «тихо-тихо-тихо». Марлен проглатывает ком в горле, пара слезинок всё же спускаются по щекам. Астарион их не смахивает, прижимается щекой к её шее, а носом в плечо. Он начинает укачивать её. Вперёд-назад, вперёд-назад. Это самая отвратительная и самая нужная колыбель, которую Марлен знала.

Она смотрит снова на их сплетённые руки, сама неосознанно поджимает пальцы, проходит подушечками пальцев по его ногтям, фалангам. Марлен втягивает носом воздух и медленно выдыхает.

— Как я для тебя ощущаюсь? — она выворачивает руку и сцепляет их пальцами. Она сжимает их крепко, не хочет отпускать.

— Как огонь, — он слишком правильно понял вопрос, расслабил пальцы и тоже накрыл её ладонь. — А я для тебя как?

Марлен хочет усмехнуться, но вместо этого слабо дёргает кончиком губы.

— Как лёд.

— Иронично.

Марлен что-то невнятно мычит, хмычет. Она не слышит в его голосе ни каплю игры, он просто… есть. Он просто здесь, просто вывел её из собственного кошмара, а теперь обнимает и даже не собирается отпускать. Астарион рисует узоры на её костяшках, второй рукой как клещ держится за талию.

— Зачем? — только и задаёт вопрос Марлен, не оборачиваясь на него, не пытаясь заглянуть ему в глаза и узнать правду. Потому что у Астариона никогда не бывает так просто. Она слышит и чувствует, как он пожимает плечами.

— Я не знаю, — Астарион даже не расслабляет хватки, бубнит ей в плечо и даже не пытается скрыть правду. Когда он действительно правдив, его голос намного ниже. Намного. — Хочешь верь, хочешь нет, сделал даже не раздумывая. Оно как-то… само.

— Мило, — Марлен хрипит, прочищает горло. — И что я за это тебе должна?

— Ничего, — он выпаливает это почти сразу. — Ты ничего мне не должна.

Марлен сжимает губы, дёргает кончиком. Она опускает вторую руку, накрывает ею ладонь Астариона на талии. От неожиданности он приподнимает голову и Марлен оборачивается к нему, видит эти растерянные красные глаза, горящие во тьме и улыбается.

— Спасибо.

Он тут же опускает взгляд, бегает им по любому другому участку, делает вид, будто увлечён лишней волосинкой на пледе, но не смотрит на неё. Он уязвлён. И Марлен не будет этим пользоваться. Она сжимает его вторую руку на талии.

— Расскажешь что-нибудь? — выдаёт Астарион и стыдливо поднимает на неё глаза, будто провинившийся ребёнок, укравший что-то с прилавка на базаре.

— Что именно?

Он рассеяно пожимает плечами.

— Что-нибудь о семье, может быть? Или о том, куда ты пропала тем вечером… Я не знаю.

Марлен кусает губу, отворачивается от него. Куда она пропала тем вечером… Она гложет в себе желание послать его, снова остаться одной. Тепло от пледа мягко растекается по телу, она даже не чувствует холода Астариона позади.