When a Blind Man Cries (2/2)
Эрен похолодел, замерев с выжидающим взглядом. Гриша положил трубку, потер глаза под очками и поднялся на ноги.
— Нашли.
— Нашли? — выдохнул Эрен мгновенно охрипшим голосом. — Где? Как она?
— Я не знаю, Ханнес сказал ехать к участку.
Эрен тяжело сглотнул и понесся за отцом в прихожую, на ходу накидывая куртку. Почему никаких деталей? В голове частой пульсацией билась паника, пока ехали до участка на такси. Эрен, наплевав на все, мысленно повторял выдуманные сбивчивые молитвы чему-то незримому, умоляя, чтобы все было хорошо. Должен же быть над ними хоть кто-то, кто так чудовищно путает их жизни.
Едва выйдя из такси, понеслись к участку, но не обнаружили ничего примечательного. Внимание привлекло оживление и нагромождение машин в подворотне примерно в трёхстах метрах от участка. Гриша, сорвавшись с места, понесся туда первым. Эрен замер, глядя в удаляющую спину отца затуманенным взглядом. Все тело парализовал ужас. На ватных ногах каждый шаг давался с трудом и разливался тяжелой пульсацией крови в израненной груди.
«Сейчас сверну за угол, и она цела», — каким-то не своим, срывающимся мальчишеским голосом билось в висках. Но чем ближе становилась подворотня, тем сложнее становилось дышать, словно грудь сдавило невидимыми путами. Темные фигуры полицейских в непромокаемых темных плащах размывались, глядели на него, останавливая свои негромкие разговоры. До слуха донесся резкий душераздирающий крик, только отдаленно похожий на голос отца. Эрен замер, ухватившись за самый угол стены и прикрыв глаза. Боялся сделать шаг внутрь подворотни, из которой срывающимся от ужаса голосом то шептал, то рыдал его отец.
Нет. Не может быть.
Во сне он видел, как огромная рука титана подхватывает его мать из-под обломков дома. Подносит к оскаленной в улыбке пасти. Разрывает с треском костей ее тело, и кровь летит во все стороны тяжелыми брызгами.
Не может быть. Это только сон.
Сглотнув подобравшуюся к самому горлу тошноту, раскрыл глаза и шагнул в подворотню. Все звуки отступили на второй план, смешавшись с шумом мелкого дождя. Всего лишь сон. Вовсе не брызги крови оседали на его коже — только лишь холодная изморось; не было обломков дома — только машина матери с раскрытыми дверьми и проломленным лобовым стеклом; никакого титана — всего лишь холм тела, накрытый промокшей от дождя белой тканью. Заторможено прошел дальше, не слыша, что сказал Ханнес, схвативший за плечо. Шаг за шагом, ближе к этому загадочному холмику под белой тканью с размытыми алыми пятнами. Ближе, пока отошедшая фигура полицейского не явила полную картину. Посеревшее лицо с застывшими брызгами крови, остекленевшие глаза теплого медового цвета, широко распахнутые, обескровившие сухие губы, ни признака дыхания и движения в скованном льдом теле.
«Я убил парня, который обижал маму», — донеслось своим же детским голосом, пока опускался на колени перед бездыханным телом, будто издалека слыша разговоры.
— Жуть, всего триста метров от участка.
— Что она тут делала?
— Черт знает. Но наверняка нарвалась на какого-то наркомана. У нее весь живот исколот, денег в сумке нет, украшения сняли, серьги даже вырвал, когда уже умерла. Одно радует: долбоеб пальчиков везде наоставлял…
Ледяная жесткая ладонь легла в его трясущиеся руки. Попытался сжать, попытался позвать, но голос словно пропал. Ладонь, которая столько раз трепала его волосы, гладила по спине, крепко сжимала руку в ответ, в этот раз была холодна и безучастна. Не двигалась.
— Мам, — выдохнул, едва слыша собственный севший шепот.
Не повернула голову, как обычно. Не растянула губы в теплой улыбке, не заиграли в медовых глазах солнечные зайчики, от которых сразу становилось веселее. И тепло ее объятий не окутало в промозглой подворотне.
«Я тебя от всех защищу! — отдалось собственным крикливым голосом. — Ты можешь не бояться больше! Я буду твоим рыцарем», — а затем ее теплый заливистый смех, ее теплые пахнущие кремом руки и окутывающее облако духов в распущенных волосах.
Темно-каштановые, как у него, волосы измазаны в грязи и крови, укрыты белыми точками инея, холодные и жесткие, как и ее кожа.
«Для меня ты всегда будешь особенным», — расцвело нежным голосом и ледяным ощущением мертвого поцелуя на макушке. В глазах потемнело, поднялась из глубин желудка тошнота, пробрав липкой дрожью все тело. Не выдержав, выпустил фарфоровую ладонь и, нетвердо пройдя пару шагов, упал на колени прежде, чем все-таки вырвало прямо в лужу у стены. Игнорируя обеспокоенные голоса и замелькавшие размытые фигуры, сел, подперев спиной кирпичную кладку, часто задышал, беспомощно запрокинув голову. Один взгляд в сторону — края сквозной раны засаднило невыносимо, прожгло насквозь. Замотал головой, прикрыв слезящиеся глаза, в висках отдавался монотонный марш колоссов.
Нет, нет, нет. Не может быть. Она не могла умереть, только не она. Это бред какой-то.
«Мы найдем ее Эрен», — уверенным голосом Армина.
«Обязательно сделаю завтрак, когда приведем домой».
«Может, уехала к кому-то».
«Ей нравятся оладьи».
Лицо расцветает нежной улыбкой, когда ныряет носом в свежий букет цветов по утру.
Сквозь губы выпал сдавленный хрип, когда тело все же начало крупно трясти, а в груди забулькали кипящей лавой рыдания.
Не может быть, не может. Он обещал защитить ее от всего. Он должен был убить всех, кто мог ее обидеть. Он обещал защищать. Он ведь убил того ублюдка в детстве, а значит — выиграл, он забрал ее у смерти, отдав другую жизнь взамен. Не может быть.
Оскалившись, вцепился ладонями в волосы, до боли сжимая, уронил голову меж согнутых коленей. Не может быть. Монотонная оглушительная дрожь сотрясала землю, проходила во все его тело, усиливая сердцебиение до невыносимых значений, словно тело готовилось разорваться на куски.
По лицу потекли слезы из зажмуренных глаз. Отчаянно замотал головой, сжимаясь все сильнее в комок, лишь бы перестать существовать в этой реальности. Сквозь крепко стиснутые зубы донесся какой-то чужой животный вой, расцарапавший хрипом легкие, разорвавший грудную клетку напополам, размозживший все его внутренности, выпустивший горячий поток крови из рассеченной груди. И снова, снова, пока не сел голос, пока чужие руки не перехватили его ладони, рассеченные от ударов в стену, не обхватили, лишая движения. Пока хрипел, вглядываясь в накрытое белым тело матери, мотал головой и кричал снова, не веря, что она могла погибнуть так просто, что не притворяется, не шутит с ним, что больше никогда не улыбнется, не обнимет, никогда не взлохматит волосы, не поругает, не засмеется своим мелодичным голосом.
Никогда.
Нет.
Этого не может быть.
***
If you're leaving close the door.
I'm not expecting people anymore.
Hear me grieving, I'm lying on the floor.
Whether I'm drunk or dead I really ain't too sure.
«When a blind man cries» — Deep Purple.
— Женщина? — шокировано переспросил Гриша, округлив воспаленные глаза.
— Представилась как Нэнси Спанджен<span class="footnote" id="fn_38267463_2"></span>, когда задержали. Чертовы наркоманы, — хмыкнул следователь. — По документам — Дина Фриц.
Эрен потер переносицу, раскрывая глаза, в которые словно засыпали песок. Он уже не помнил, когда последний раз засыпал крепко без кошмаров и бессонницы до самого утра. Каждый день двух прошедших недель со смерти матери, казалось, цеплялся за предыдущий, стягивался в одну бесформенную темную массу. Воспоминания не задерживались в голове, обрывки видений и реальности сливались воедино. Кажется, десять дней назад были похороны. Вроде говорил с Армином. Вроде видел Жана, Конни и Сашу. Вроде в одну из ночей снилось, что он тонет в чужой крови, от которой до боли в коже пытался отмыться в душе. Вроде в какой-то из дней специально пережрал таблеток, чтобы не чувствовать то единственное, что оставалось реальным и тянулось непрерывной нитью через каждый день — тупую ноющую боль за ребрами. Отец успел откачать, к сожалению. То был единственный яркий всполох и момент, когда перестал чувствовать это зияние за грудиной, потому что рвало как после мощнейшей попойки до боли в горле и температуры. А затем снова: один день цепляется за другой, за ним — третий, пятый, десятый, как бесконечный монотонно стучащий колесами состав, раз за разом проезжающий по его раздробленным костям.
— На допросе сказала, что Карла увидела ее в этом переулке, подумала, что нужна помощь, поэтому и машина оставлена в таком странном месте. Ваша жена, очевидно, решила, что женщина вряд ли что-то сделает, вышла из машины, и эта наркоманка изрешетила ее ножом, потому что нуждалась в деньгах на дозу. Окно в машине разбила, чтобы выдать за аварию. Дура, — монотонный голос следователя маятником отбивался о стенки черепа. Эрен потухшим взглядом смотрел сквозь прозрачную стену камеры. Внутри высокая истощенная женщина со следами синяков на местах инъекций бесцельно слонялась из угла в угол, утыкалась лбом в стены, что-то выла, лохматила светлые короткие волосы.
— В-вы уверены, что это она? — дрожащим голосом отца донеслось слева. Эрен перевел взгляд на его бледное лицо, разглядел непривычный шок в глазах.
— Да, ее отпечатки по всей машине, а на одежде вашей жены — ее волосы, волокна одежды, нож тоже в ее отпечатках. Она вам знакома? — сощурив глаза, уточнил следователь.
— Я… Не лично. Она, кажется, была в нашей клинике, лечилась от зависимости. Видел мельком, где-то полгода назад, — сдавленным голосом произнес Гриша, не отрываясь от фигуры внутри камеры.
— Ну, видимо, не долечилась, — хмыкнул следователь. — В момент нападения у нее была ломка, но суд признал вменяемой. Так что посидит по всей строгости…
Эрен не стал дослушивать дальнейший разговор. Обойдя отца, вышел из полутемного предбанника комнаты в основную часть отделения, залитую болезненным белым светом, шумную от снующих из стороны в сторону сотрудников. Раньше эта атмосфера внушала трепет и желание влиться в нее однажды одним из сотрудников, выискивать улики, сводить воедино все линии подозрений, разгадывать загадки. И вдруг трепет исчез.
Равнодушно скользнув взглядом по задержанному, которого под руки вели двое патрульных, налил в стакан холодный воды из кулера. Взгляд уперся, по новой привычке, куда-то в пустоту. Так и не отпил.
Странно, что не чувствовал никакой злости на ту сумасшедшую в камере, хотя и следовало. Но нутро молчало, никакой привычной ярости. Скорее лишь горечь разочарования от самого себя и окружающего мира, не покидавшая со дня обнаружения тела. Разочарования в работе полиции, которая чаще очищала улицы от трупов, чем спасала; разочарования в словах Армина, что найдут его мать; разочарования в заверениях друзей на похоронах, что он сильный и справится; разочарования в словах родственников из Италии и Германии, обнимавших и обещавших, что потом станет легче; разочарования в том маленьком мальчишке, который обещал защищать мать от всего на свете. Разочарование от того, что в тот самый момент, когда мать хрипела в промозглой подворотне, захлебываясь кровью, он пил пиво в вонючей комнате и обсуждал с Райнером девушку, которая уехала в другую страну и с которой у него бы ничего не вышло.
С новым мазохистским удовольствием опробовал неделю назад новое увлечение. Врубал погромче музыку, курил прямо в комнате, раскрыв настежь окно, чтобы хорошенько проморозило. Лежал на полу и представлял в мельчайших деталях, копируя позу ее хладного трупа. Представлял, как лезвие раз за разом вонзалось в мягкие ткани живота, распарывало с влажным чавканьем ее тело; как кровь пропитывала ее рубашку и юбку; как в глазах стояли слезы и размытое изображение перекошенного лица полоумной наркоманки; как последние мгновения жизни она провела с невыносимой болью, окутанная запахом мочи и дерьма, холодеющая под мерно падающим снегом в луже собственной крови, четко осознающая, что дышать становится все тяжелее, а тепло покидает ее тело. Остается лишь холод, запах мочи, крови и дерьма, тупая монотонная боль, спутанность сознания и понимание, что не успела сделать что-то важное. Понимание, что ее жизнь закончится в гребаной подворотне всего в трехстах метрах от полицейского участка, где не подозревают о ней, умирающей. Наверняка хрипела из последних сил, зовя на помощь. Наверняка звала его по имени, просила своего Эрена прийти, пока ее Эрен разлагался с приятелем под пиво и болтовню ни о чем. Она звала, а он даже не думал о ней, все мысли были заняты поездкой в Японию.
Разочарование в том, что его мать оказалась обычным смертным человеком. Не сотканным из солнечного света Беневенто и сладости персикового крема для рук волшебным существом, а обычным телом, которое умирает от лезвия ножа, холодеет и гниет в земле, пока не истлеет полностью.
— Эрен, — он моргнул, ощутив на плече ладонь, которая тут же перекочевала на сжатый в его мокрой руке стакан, чтобы забрать. Перевел взгляд на лицо Ханнеса. — Как ты?
Разочарование в идиотских бессмысленных вопросах, на которые никто не хочет знать правдивого ответа, которые задают лишь из вежливости. Он и не ответил, просто глядел в глаза мужчины, не понимая, чего он ждет. Как он? Он приходит домой, видит следы присутствия матери и понимает, что мир продолжает существовать, а она больше никогда не вернется, словно ее и не было.
— Да, — тяжело выдохнул мужчина, словно прочитав в его глазах ответ на свой вопрос. — Твоя мама была… очень хорошим человеком.
Еще один разочаровывающий момент в каждой попытке поддержать.
— Я знаю, какой она была, — с трудом вырвались первые за сутки слова, разлепив губы хрипом. — А какой она будет, уже не узнаю.
Не стал разглядывать эмоции в округлившихся глазах мужчины. Высвободив плечо из-под его ладони, прошел к дверям отделения, чтобы оказаться снаружи. В лицо ударил промозглый декабрьский ветер. Свинцом нависли снежные облака. Меньше, чем через пару недель должен наступить Новый год, первый в череде многих грядущих с момента, как жизнь потеряла всяческий смысл. Прикрыв ладонью дрожащий огонек зажигалки, прикурил. Взгляд задержался на оттиске гор на металлическом боку.
Если бы он не был так поглощен мыслями о возможности хоть на десять дней увидеть Микасу, мать могла быть жива. Может, Дина Фриц и убила ее ударами ножа, но ведь это он сделал так, чтобы это стало возможно. Направил мать туда, в промозглую ночь, в подворотню искать его, чтобы там так глупо и бессмысленно закончилась ее жизнь.
Ладонь крепко сжала холод зажигалки — напоминание о том, что он своими руками погубил все самое дорогое в своей жизни.
***
Had a friend once in a room,
Had a good time
But it ended much too soon.
In a cold month in that room
We found a reason
For the things we had to do.
I'm a blind man, I'm a blind man,
Now my world is cold.
When a blind man cries,
Lord, you know, he feels it from his soul…
«When a blind man cries» — Deep Purple.
— Микаса звонила. Снова.
Отец снял очки, потер привычным движением глаза, чтобы перевести взгляд на спустившегося на первый этаж сына. Эрен незаинтересованно посмотрел на него, ушел на кухню, чтобы запить таблетки. Теперь принимал по часам.
— Ты бы ответил ей хоть раз, она переживает, — Эрен запрокинул голову, сглатывая две таблетки вместе с холодной водой. Взгляд зацепился за календарь. Новый год, надо же, а он и не заметил. В доме было по новой традиции тихо и пустынно, только слабо пахло какой-то едой. Обратил внимание на убого сервированный стол с кое-как прожаренной индейкой и глинтвейном в графине. Отец попытался создать подобие праздника, хотя сам не притронулся к еде, засев в гостиной за столом со своими врачебными бумажками.
Тенью скользнул обратно в гостиную, чтобы подняться к себе и снова забыться в музыке, пока не срубит эффект от снотворного.
— Там еще куча сообщений на автоответчике, — снова произнес отец.
Эрен устало прикрыл глаза. Сообщения от Микасы слушал только первые пару недель. Дрожащим голосом просила перезвонить; не дождавшись звонка, плакала и говорила слова поддержки прямо так, в сообщение, пока не кончалась пленка. Как же бессмысленно.
Опустив руку с деревянных перил лестницы, прошел вглубь комнаты к молчащему телефону. На дисплее горели красным десять непрочитанных сообщений. Помедлив под внимательным взглядом отца, нажал на кнопку, чтобы стереть все разом.
— Эрен, — тяжело выдохнул Гриша.
— Мне нечего ей сказать, — дисплей потух в черное пустое окошко. — И ничего нового не услышу.
— Эрен, подожди, — скрипнул стул, когда Гриша встал, чтобы пойти следом за сыном, вышедшим из гостиной. Замер на второй ступени лестницы. — Прошу тебя, давай поговорим. Я не собираюсь ругать тебя из-за сигарет и прочего, я понимаю, что ты так справляешься с горем. Просто поговорим. У нас теперь никого не осталось, кроме друг друга, — в голосе отца задрожали слезы.
Сам не понял, почему вдруг обернулся и, не глядя на него, вернулся в гостиную, сел на диван, на который вскоре приземлился Гриша. Совсем как тогда, когда несколько часов ждали звонка, оборвавшего жизнь. Отец долго молчал, подбирая слова, взял безвольную ладонь в свои руки, сжал. Эрен продолжал глядеть в черный экран молчащего телевизора, видя лишь тусклые очертания их отражений, блеклых и нечетких.
— Я сегодня был в церкви, — вдруг выдохнул Гриша глухо. — Не знаю… Почему-то потянуло. Говорил со священником… обо всем. И знаешь, можешь смеяться, но это меня немного отрезвило, — он сделал паузу, очевидно, надеясь, что сын ответит что-нибудь. Эрен продолжал молча глядеть в пустоту. — В общем… То, с чем мы столкнулись, это большое горе, но оно горе лишь для нас. Мама отправилась в лучший мир. И самое важное, что мы можем сделать, оставшись здесь, — чтить ее память. У нас была очень… — он судорожно вдохнул, стянул дрожащей рукой очки с носа, борясь со слезами. — Очень разобщенная семья. И это моя вина. Я относился к тебе как… Это было неправильно, и я прошу у тебя прощения, — рука отца обвила плечи и притянула к себе. Эрен не двигался, покорно позволив обнять себя и поцеловать в лоб. Руки отца легли на колючие от проступившей щетины щеки. Вгляделся в пустые зеленые глаза. — Ты мой единственный сын, самое дорогое, что осталось у меня. Я… мне жаль, что нам пришлось пройти через такое, чтобы я понял, как много боли тебе причинил своим отношением. Если бы я не давил, не ругался, то… она могла бы быть жива, — в его глазах блеснули слезы, тут же вытекли на впалые щеки. Шмыгнул носом, утирая лицо. — Прости меня, Эрен. Прости, — снова притянул к себе, утыкаясь мокрым лицом в жесткое неподвижное плечо. — Прости, что тебе пришлось искать ощущение семьи у других людей, что приходилось терпеть мои выходки. Но теперь мы, — он снова отстранился, вглядываясь в зеленые глаза, — мы постараемся сделать все по-другому, чтобы чтить ее память, чтобы ее смерть не была напрасной. Мы станем семьей. Мы должны попытаться преодолеть эти разногласия и быть рядом друг с другом, грести в одном направлении. Господь явно наказал нас за то, что не ценили, что ругались и были жестоки друг с другом. Я не виню тебя ни в чем, сын, я люблю тебя, — снова с жаром притянул к себе и крепко поцеловал в макушку, сжав в объятьях.
Эрен безучастно позволял отцу выплакаться и вдоволь выразить чувства, хлынувшие как из прорванной плотины. Лишь мысленно задавался вопросом: отчего сам не чувствует ничего? С самого детства гнался хоть за каким-то принятием с его стороны, за проблеском отцовской любви и уважения. И вот они, только руку протяни, сам дает их. Но отчего-то вдруг все это потеряло смысл. Ни благодарности, ни облегчения, ни желания обнять в ответ — ничего, кроме тупой ноющей сквозняком боли в пробитой за ребрами дыре. Будто Дина Фриц между делом и к нему заглянула после убийства матери, чтобы вырезать какие-то жизненно важные органы вместе с плотью, оставив пульсирующую рваными краями рану. Это что-то, что она вырезала, умело чувствовать, желать, злиться. Она ли? Может, и он сам вырезал.
— Эрен… — глухо проговорил отец в его макушку.
— Я тоже хочу тебе сказать кое-что, — без эмоций произнес Эрен. Отец чуть отстранился, позволив ему снова сесть ровно и уставиться в черный экран на свой размытый силуэт. — Я больше не буду с тобой бороться, не стану перечить. Оказалось, что ты с самого начала был право во всем, — перевел отсутствующий взгляд на замершего в ужасе отца. — Я действительно чудовище, которое уничтожает все, чего касается. Мне нужно было потерять двоих дорогих людей, чтобы понять это.
— Эрен, я вовсе не это… — начал было Гриша, побледнев и сжав его плечо. Эрен снова повернулся к черному экрану.
— Если бы тогда думал о семье и своем будущем, а не о детских мечтах, ей бы не пришлось искать меня ночью. Если бы я слушал тебя, если бы повзрослел и начал жить в реальном мире, она бы не умерла. Можно сказать, я своими руками погубил ее…
— Эрен! — Гриша схватился за его ладонь, побледнев еще пуще прежнего.
— Моя бессмысленная ярость все уничтожает, поэтому больше ее не будет. Иначе однажды я действительно уничтожу мир, — поднялся с места, обернулся на мертвецки бледного отца, все еще сжимающего его повисшую плетью руку. — Прости, что ради этого осознания, нам пришлось потерять маму, — по застывшему маской шокированному лицу отца скользнули новые дорожки слез. Эрен чуть сжал его ладонь своей, прежде чем вытащить ее. — С Новым годом, отец.
***
— Я нихера не понимаю, — задумчиво произнес Армин, крепче кутаясь в теплую джинсовку. — Если она хотела искать тебя, знала, где общага, то почему вообще поехала к полицейскому участку?
— Тебе не все равно? — Эрен выдохнул табачный дым, тут же рассеявшийся с порывом шквалистого ветра над рокочущим заливом. Ощутил, как долгий взгляд голубых глаз уставился на него, но так и не обратил на друга внимания, поглощенный разглядыванием набегающих друг на друга кобальтовых волн, яростно пенящихся и разрывающихся брызгами при каждом столкновении.
— Участок находится на севере, — терпеливо вздохнув, продолжил Армин, показывая расположение руками на мокрых перилах. — Общага на юге. Чисто физически не было смысла делать такой круг в абсолютно противоположную сторону. Зачем?
— Ханнеса решила проведать, — безразлично пожал плечами Эрен, поднял ворот замшевой куртки от пробирающего до костей ветра.
— Эрен, я серьезно.
— Я тоже. Чего ты хочешь? — устало глянув на него, выдохнул он. — Убийцу нашли, посадили, дело закрыто. Все.
— Да где все? — Эрен прикрыл глаза, терпеливо выдыхая. — Может, убила и она, но почему твоя мама…
— Да какая нахуй разница почему? — гаркнул он, раздраженно уставившись на притихшего Армина. — Ты с этими охуенными умозаключениями в полицию пойдешь? Так пиздуй, скажи им, что у тебя лево с право не сходится, а я посмотрю, — Арлерт загнанно поглядел на него, будто сжавшись. — Я блядские пороги обивал, что с Микасой, что с ее матерью. Толк был? Не было нихуя. Сейчас, по крайней мере, они нашли убийцу, посадили. Что изменится от того, что ты мотивы узнаешь? Моя мать уже не воскреснет, — одарив ледяным взглядом, попытался затянуться, но в промокшую от брызг сигарету прошел лишь воздух. — Сука! — смяв, отбросил в сторону волн, со всей дури двинув ногой по перилам. Те натужно завибрировали. В сквозной дыре болезненно заныло, когда, отвернувшись от Армина, оперся локтями о боковые перила и тяжело задышал, гоня нарастающую панику и налившийся ком в горле.
Армин тихо всхлипнул за спиной.
— Я просто пытаюсь понять. Не может быть все так глупо, — Эрен болезненно усмехнулся, утирая собственные мокрые щеки. С другом увиделся впервые за полтора месяца со дня похорон. И вот как назло, сразу прорвало. — Это же бред какой-то. Ехала в одно место, оказалась в другом. Так не бывает.
— Именно так и бывает, Армин, — хрипло выдохнул Эрен, вглядываясь в едва различимые тени далеких скал, сжимающих залив в полукруг. — В реальном мире только так глупо и бывает. А нам пора повзрослеть.
За спиной раздался горький смешок. Армин встал рядом, ненавязчиво коснувшись его локтя своим.
— Не знал, что взрослые люди бросают девушек через письмо, — Эрен прикрыл глаза, ощутив, как болезненно кольнуло еще не зарубцевавшуюся ткань внутри. — Микаса постоянно про тебя спрашивает. Не мог поговорить с ней по-человечески?
— Не мог, — без эмоций произнес он. В мыслях против воли, садня в краях открытой раны, расцветали образы объятий и отчаянных поцелуев на пирсе. Звучало эхо обещаний, которым не суждено отныне сбыться.
— А чего так? Боялся, что решимость иссякнет, если ее голос услышишь? — издевательски давил Армин.
— Может и так.
— Общее горе обычно должно сближать людей, слышал такую поговорку?
— Если бы я хотел слушать про поговорки, позвал бы ебаную мадам Джинкс, — огрызнулся Эрен и снова оттолкнулся от перил, чтобы отойти обратно на край пирса, наверняка напоминая загнанное животное. Армин прошел следом.
— Просто объясни: зачем? — глухо произнес и тронул его за локоть Арлерт. — Вы оба пережили такой кошмар, что сейчас самое время держаться друг за друга пуще прежнего, а не расходиться и еще больше травить друг другу душу.
— У меня нет ни сил, ни возможностей поддерживать эти отношения, — устало выдохнул Эрен. — Мы живем за девять тысяч километров, — почти раздельно произнес он, — у нее пиздец с матерью, у меня мать вообще мертва. Я не могу поддерживать ее и вывозить еще и свое дерьмо. А скидывать все на нее — слишком жестоко и эгоистично. Я не могу говорить ей о любви, когда у меня внутри не осталось ничего, что может чувствовать. Там просто огромная ебаная дыра, и я не хочу, чтобы она занималась блядским спасательством, вытягивая нас обоих из дерьма.
— Но она любит тебя, — сдавленно прошептал Армин. Эрен сжал губы, силясь держать себя в руках. — Ей очень больно от того, что ты даже не поговорил с ней нормально, но и злиться не может, потому что переживает за тебя и любит.
— Это пройдет, — выдохнул он, утирая мокрую щеку.
— Ты с ней поступил как…
— Как Кит, — кивнул Эрен, сглотнув тяжелый ком в горле. — Обещал, что сможем, что будем вместе, что заберу, и бросил. Знаю, что возненавидит меня, пусть лучше так. Пусть найдет себе хорошего парня в Японии, который будет любить ее, а этот гребаный город и меня пусть забудет как страшный сон. Пусть будет счастлива с тем, кто сможет ей что-то дать. Потому что мне ей дать нечего. И мучать ее, лишь бы не остаться одному, я не хочу.
— Ты ведь тоже ее любишь, — всхлипнул Армин.
— Да, — шмыгнув носом, Эрен утер обеими ладонями намокшие щеки. — Поэтому отпускаю. И прошу тебя не заговаривать о ней впредь, не показывать фотки, когда вернешься от нее, не напоминать. Мне так будет легче.
Армин глухо усмехнулся. Затем вдруг со всей дури несколько раз подряд ударил ногой по задрожавшим перилам, надсадно закричав в оглушительно рокочущий океан.
— Сука, сука, сука! — не желая собственных кулаков, обрушил их сверху мокрых железок, ударяя на каждый надрывный выкрик, пока, наконец, не вздрогнул и, ослабнув, не съехал на холодный камень пирса, заходясь в рыданиях, дрожа плечами. Эрен с болезненно ноющей грудью наблюдал за страданиями друга, не делая попыток приободрить или остановить.
Бессмысленно.
— Этот ебаный город будто проклят, — гнусаво выдавил Армин сквозь судорожные вдохи.
Эрен задержал дыхание. В мыслях далеким эхом растекся голос отца: «Не оставляешь ты ему шанса, господи. Уж проклял так проклял».
Йегер усмехнулся, подавая другу руку.
— Не город.
В тот же вечер, придя домой, разложил по коробкам все вещи, напоминавшие о Микасе, ее семье, собственных детских мечтах и воображаемом мире, в который он так верил. Разложил и пообещал себе больше никогда не открывать вновь, словно запрятав внутрь нечто темное и ядовитое.
***
«Эрен! Подъем! Уже семь!»
Голос отца резко ворвался в сон, разорвав очередной туманный образ. Эрен вздрогнул, поднял гудящую голову от подушки. Под рукой что-то зашуршало. Проморгавшись, потер сонное лицо и поплелся к дрожащей от стука двери. Открыв ее, молча показал раскрывшему было рот отцу большой палец и захлопнул снова. Голова болела адски, разгоняя слабость по телу. Похоже, так и уснул вчера, вчитываясь в дневниковые записи, которые вел по просьбе Ханджи, когда начал работать с ней. Докторша все пыталась найти какие-то ответы в его прошлом. Эрен же, прописывая эти свои — как их там? — чувства, испытывал только невыносимое желание вскрыть себе глотку, вынужденный заново проживать весь кошмар из прошлого.
Пройдя обратно к кровати, остановился. Пальцы приподняли раскрытую тетрадь, последнюю, что он заполнил, не зайдя дальше первой половины 1981-го, которую помнил довольно смутно из-за постоянных побегов от реальности не самыми здоровыми способами. Из исписанных нервным почерком страниц выпал помятый лист, испещренный болезненными словами, перечёркиванием и ложью. Поднял к глазам, вчитываясь в черновик, написанный им самим в шестнадцать лет.
«Так будет лучше для всех… Глупо надеяться, что мы сможем выдержать три года, кормясь одними звонками… Я не смогу дать тебе то, чего ты заслуживаешь… Не хочу мучить нас. Ты была права: есть случаи, в которых борьба невозможна… Ты будешь счастлива с тем, кто достоин тебя, кто сможет дать тебе больше… Прошу тебя только об одном: когда прочитаешь это письмо, выкинь чертов платок и забудь обо мне. Не думай обо мне и живи свободно».