Понедельник + (1/2)
Двор пиццерии залит тёплым светом уличных фонарей, создавая иллюзию уюта, но внутри Агаты всё слишком напряжено, чтобы это ощущать. Она сидит за рулём, пальцы легко сжаты на кожаной оплётке, а взгляд расфокусирован, уставившись в лобовое стекло. На соседнем сиденье — коробка с пиццей, от которой исходит пряный аромат томатов, сыра и чего-то хрустящего, свежего. Николас будет рад. Она обещала ему пиццу ещё на карантине, и, как бы ни складывался этот день, она выполняет обещания.
Но домой ехать не хочется.
Машина не заведена. В салоне тихо, только её собственное дыхание и редкие голоса людей за окном. Она знает, что это нормально — сидеть так, не двигаясь, когда в голове хаос, но одновременно это ненормально, потому что Агата всегда принимает решения быстро, без раздумий. Она человек действия. Человек, который не замирает в пустом автомобиле, не глядит в никуда, не пытается понять, что, чёрт возьми, только что произошло.
Она закрывает глаза.
Ощущения в теле странные. Всё ещё напряжённые мышцы, остаточное электричество в кончиках пальцев, горячее, постыдное воспоминание о том, как дрожали её запястья, когда Рио стягивала ленту с них, развязывая её так же легко, как до этого связала. Тепло вспыхивает в животе, будто предательский отголосок желания, и Агата раздражённо щёлкает пальцами по рулю, пытаясь заглушить это. Нет. Она не должна так реагировать.
Она должна быть зла.
Её грудь тяжело вздымается, и она резко вдавливает спину в сиденье, открывая глаза и смотря на своё отражение в зеркале заднего вида. Всё ещё безупречная укладка, идеально завязанный бант — только пальцы, сжимающие руль, выдают напряжение.
Агата глубоко вдыхает.
Её бесит, что она позволила этому случиться. Что не оттолкнула Рио раньше, что поддалась, что внутри всё сжималось и разжималось в зависимости от каждого её движения. Что не нашла нужных слов, не взяла ситуацию под контроль. Что стояла, связанная, с запрокинутой головой, ощущая, как теряет себя.
Больше всего бесит то, что Рио ушла.
Просто оставила её там.
Холодную. Опустошённую.
Агата трёт лицо ладонями, упирая пальцы в виски, потом резко откидывается на спинку сиденья и смотрит в потолок автомобиля. Она не плачет, нет. Она не умеет. Это просто... болезненное осознание.
Она думала, что злится на Рио. Но, возможно, злилась она всё это время на себя.
На свою неспособность объясниться.
На страх, что если сказать что-то неправильно, всё разрушится.
На то, что когда Рио заблокировала её, это задело сильнее, чем она готова признать.
Агата медленно скользит взглядом по приборной панели, затем опускает руку на коробку с пиццей, барабаня пальцами по картону. Она должна ехать домой. Должна вернуться к сыну, к его болтовне, к ощущению привычного быта. Должна смыть с себя этот день, избавиться от вкуса её имени на губах, от следов чужого контроля на своей коже.
Но вместо этого она продолжает сидеть в машине, запертой в тишине.
И впервые за долгое время чувствует себя действительно потерянной.
Агата тяжело вздыхает, но этого недостаточно. Воздуха не хватает. Он скапливается где-то между рёбрами, застревает в горле, как несказанные слова, как эмоции, которым нет выхода. Она раздражённо поднимает руку, ослабляя бант на шее, но тут же останавливается, будто сам этот жест слишком похож на капитуляцию. Оставляет его завязанным, чуть более расслабленным, чем прежде, но всё ещё безупречным.
Пальцы вновь находят руль. Её ногти медленно царапают гладкую кожу, проводя невидимые линии. Агата не может просто так сидеть. Её тело требует действия, движения, чего-то, что позволит ей вырваться из этой петли мыслей. Всё внутри ноет от раздражения, от невыговоренного, от той чёртовой ленты, что была повязана вокруг её запястий.
Она должна была сказать что-то в ответ.
Она должна была дать Рио отпор.
Она должна была…
Нет, не должна.
Рио наслаждалась этим. Она знала, что делает. Она играла. Брала контроль с такой лёгкостью, как будто это было её правом, как будто это всегда принадлежало ей. И хуже всего было то, что Агата позволила. Позволила, потому что внутри, под слоями раздражения и гнева, пряталось нечто, что она не могла до конца признать. Что-то, что отзывалось на силу в голосе Рио, на её приказ, на тепло её ладони, сжимающей шею.
Агата с силой сжимает руль. Её губы сжаты в тонкую линию, дыхание сбивчивое. Всё внутри кипит. Это отвратительно. Это невозможно. Это—
Внезапно экран телефона вспыхивает светом, и короткий звук сообщения разрывает тишину. Агата вздрагивает. Её рука мгновенно тянется к экрану, но тут же замирает, когда она видит имя.
Эмма.
Она смотрит на дисплей чуть дольше, чем нужно. Слишком долго для обычного уведомления. Потом медленно, почти лениво, проводит пальцем по экрану, разблокируя телефон.
«Ты скоро? Николас уже поужинал, но хочет дождаться тебя перед сном.»
Сообщение простое, без подтекста. Обычное. Скучное. И, как ни странно, оно вызывает в ней не раздражение, не усталость, а... ничего. Совсем ничего. Как будто Эмма — просто голос на другом конце линии. Просто человек, которому она должна ответить.
Она опускает телефон обратно на колени и закрывает глаза, откидываясь головой на подголовник. Глубоко вдыхает. На секунду задерживает воздух в лёгких, а потом выдыхает медленно, почти бесшумно. Она не хочет ехать домой. Не хочет входить в дом, чувствовать чужое присутствие в пространстве, которое всегда было её. Не хочет видеть Эмму, не хочет говорить с ней. Не хочет встречаться с вопросами в её взгляде — а Эмма, несомненно, спросит, почему Агата выглядит так, будто её переехала буря.
Проблема в том, что ответить на этот вопрос Агата не может даже себе.
Пальцы машинально барабанят по рулю. Она делает короткий, резкий вдох, прежде чем снова взглянуть на экран. И только теперь замечает собственное отражение в затемнённом стекле.
Её лицо кажется чужим. Лицо женщины, которая сегодня потеряла больше контроля, чем могла себе позволить.
Женщины, которую довели до края.
Женщины, которую использовали.
В желудке неприятно сжимается, и это чувство глубже, чем просто отвращение. Оно скользит по коже, липкое, как грязь, которая не отмывается, даже если стереть себя до крови. Агата резко отрывает взгляд от зеркала и подносит руку к виску, стирая напряжённую складку на лбу. Чувствует, как губы сжимаются в узкую линию.
Рио.
Она была сегодня везде. В каждом шаге, в каждом взгляде, в каждом слове. Рио пришла в университет, словно актриса на свою сцену, и этот спектакль был только для неё. Игра тонкая, хищная, затягивающая.
Рио знала, что делает.
Агата тоже знала.
Но этого оказалось недостаточно.
Потому что сейчас, сидя в машине перед пиццерией, Агата впервые за долгое время чувствует себя побеждённой. Не потому что Рио её отвергла. А потому что ей плевать.
И это — худшее.
Она опускает голову и медленно сжимает руль, пока пальцы не побелели. Её передёргивает. Вспышками в голове возникают сцены в библиотеке. Голос Рио. Запах её духов. Лёгкий насмешливый тон. Прикосновения — слишком уверенные, слишком властные. Тонкие красные губы, произносящие те самые слова.
Расстёгивай штаны.
Глаза Агаты закрываются, и её пальцы сильнее сжимаются на руле.
О, Рио получила своё маленькое торжество. Свой реванш. Свою победу.
Но она ещё не знает, что победа, которая кажется абсолютной, может оказаться ничем иным, как затяжным сражением.
Потому что если есть что-то, что Агата умеет лучше всего — это возвращать контроль.
Она отрывает одну руку от руля, с силой нажимает на кнопку блокировки экрана и кладёт телефон на соседнее сиденье. Двигатель машины заурчал, когда она повернула ключ зажигания.
Она едет домой.
К Эмме.
К Николасу.
Но не потому что хочет.
А потому что она не может туда не ехать.
***
Агата поворачивает ключ в замке, слышит, как замок щелкает, и плавно толкает дверь внутрь. В доме пахнет теплым деревом, чем-то уютным и живым, но внутри неё всё кажется холодным, пустым, словно за сегодняшний день что-то выжгли изнутри. Она переступает порог, держа коробку с пиццей в одной руке, а пальцами другой машинально проводит по лацкану своего пиджака, будто избавляясь от невидимой пыли.
Дом тихий, но она знает, что это ненадолго.
Шаги. Сначала легкие, быстрые — и вот уже из-за угла высовывается взъерошенная светловолосая макушка. Николас. Глаза мальчишки загораются, как только он видит в её руках коробку.
— Пицца! — восторженно выдыхает он, срываясь с места. Через секунду он уже рядом, его руки цепляются за её запястье, потянув коробку к себе, будто она могла передумать и унести её обратно. — Мам, я ждал вечность!
Агата почти машинально сглаживает улыбку на лице, заставляя её быть естественной. Она не может позволить себе, чтобы Николас увидел что-то чужое, что-то, что не принадлежит этому дому.
— Вечность? — лениво тянет она, выгибая бровь. — Тогда тебе стоит написать учебник по теории относительности, раз ты уже познал течение времени.
Николас фыркает, но не останавливается — ловко перехватывает коробку из её рук и, подпрыгнув на месте, несётся на кухню. Агата едва слышно вздыхает.
И только после этого замечает её.
Эмма.
Она появляется в дверном проёме чуть медленнее, чем сын. Волосы растрёпаны, завязаны в небрежный хвост, но несколько прядей выбились и падают на лицо. На ней обычные джинсы и простая футболка, одна рука в кармане, другая прижата к косяку двери. Она смотрит на Агату пристально, но без намёка на какую-либо эмоцию, просто изучая.
Они стоят друг напротив друга несколько долгих секунд.
Тишина между ними тяжелее, чем тёплый воздух в доме.
— Ты опоздала, — наконец говорит Эмма, не меняя выражения лица.
— Я знаю, — спокойно отвечает Агата.
Эмма наклоняет голову чуть вбок, наблюдая за ней. Этот взгляд — пристальный, цепкий, словно проникающий под кожу. Ей не нужно говорить «всё в порядке?», потому что она и так видит, что нет. Но они не из тех, кто обсуждает эмоции.
— Николас тебя ждал, — говорит Эмма мягко, но в этом есть что-то большее, тонкий упрёк.
Агата бросает взгляд в сторону кухни, откуда уже доносится шуршание коробки, затем снова переводит глаза на Эмму.
— Я здесь. — Её голос всё такой же ровный, но в нём уже мелькает раздражение. — Разве не это главное?
Эмма чуть щурится, словно обдумывая, стоит ли продолжать этот разговор. Но она хорошо знает Агату. Если в ней уже скопилось напряжение, то его не стоит провоцировать, иначе оно выльется в нечто неконтролируемое.
— Он рад тебя видеть, — просто говорит она.
Агата чуть приподнимает подбородок, но не отвечает.
— И я тоже.
Эти слова выбивают её из равновесия. Внутри что-то резко, болезненно дёргается, но Агата лишь медленно моргает, будто усваивая их.
— Не начинай, — наконец бросает она, проходя мимо и снимая пиджак, перекидывая его через спинку стула в прихожей.
— Я ничего не начинала, — спокойно парирует Эмма.
Агата чувствует, как та продолжает смотреть ей в спину. Это раздражает. Не потому, что она говорит что-то не то, а потому, что в её голосе нет конфликта. Нет эмоций. Эмма всегда умела выводить её из себя именно этим — своим спокойствием, которое действовало на Агату хуже, чем любой гнев.
— Ты выглядишь, будто тебя переехал грузовик, — вдруг добавляет Эмма, и в её голосе появляется оттенок чего-то личного.
Агата резко разворачивается к ней.
— Благодарю за столь поэтическое наблюдение, — холодно бросает она.
— Агата… — Эмма делает шаг ближе, но та тут же отстраняется, как будто её прикосновение могло стать последней каплей.
— Не надо. — Агата поднимает руку, останавливая её.
И снова тишина.
Они стоят слишком близко.
Слишком долго.
И Агата вдруг осознаёт, что снова чувствует ту же самую липкую усталость, что и в машине. Чувство, что весь этот день разрывает её на части, но она обязана держаться.
Рио.
Мысль о ней вспыхивает неожиданно, ярко, обжигая.
Она чувствует, как гнев в ней едва заметно дрожит под поверхностью кожи, но она проглатывает его.
Не здесь.
Не сейчас.
Она медленно выдыхает и говорит ровно, безэмоционально:
— Ты можешь идти.
Эмма смотрит на неё ещё секунду, затем коротко кивает, не говоря больше ни слова. Разворачивается и уходит в сторону кухни, чтобы попрощаться с сыном.
Агата остаётся одна.
И только когда слышит, как захлопывается дверь, она наконец прикрывает глаза.
Только на секунду.
Чтобы не дать себе почувствовать слишком много.
***
Агата заходит в ванную, закрывает за собой дверь и медленно выдыхает. В помещении тихо, лишь приглушённое жужжание водопроводных труб доносится из-за стен. Свет приглушённый, мягкий, но даже он кажется ей слишком ярким после долгого дня. Она тянется к выключателю и включает лишь одну небольшую лампу у зеркала. В отражении видит своё лицо — усталое, напряжённое, с едва заметным оттенком чего-то, что ей самой не хочется расшифровывать.
Её пальцы машинально сжимают кусочек ткани. Лента от банта. Та самая. Тёмная, гладкая, слегка помятая. Она провела по ней подушечками пальцев, будто пытаясь ощутить что-то, что было запечатано в этой ткани. Остаток чужого тепла. След недавнего касания.
Слишком много эмоций.
Слишком много чувств, которые она привыкла подавлять.
Агата скользит взглядом по ленте ещё мгновение, а затем без колебаний опускает её в маленький мусорный бак рядом с умывальником. Ткань бесшумно падает внутрь, и Агата закрывает крышку, будто тем самым окончательно избавляется от ненужных воспоминаний.
Она вытягивает спину, разминая затёкшие плечи. Тело ноет от усталости, напряжение накапливалось весь день, но теперь, когда она наконец одна, её голова кажется слишком наполненной. Мысли скачут, образы вспыхивают перед глазами.
Рио.
Рио и её голос, капля яда в каждом слове. Рио и её прикосновения — уверенные, властвующие. Рио, чья близость была слишком обжигающей, слишком болезненной, слишком настоящей.
Агата резко втягивает воздух и поворачивается к душевой кабине.
Она не даёт себе времени на размышления. Просто включает воду, давая ей стечь вниз тонкими струями, а затем быстро избавляется от одежды. Она делает это небрежно, бездумно, не замечая, как вещи оседают на полу. Она хочет одного — стереть с себя всё, что преследует её этим вечером.
Когда она ступает под воду, сначала чувствует только тепло. Оно окутывает её, расслабляет, тяжестью ложится на плечи. Струи стекают вниз по коже, смывая напряжение, напряжённые эмоции, но не смывая то, что сидит глубже.
Она закрывает глаза.
Рио.
Имя звучит в голове, будто проклятье.
Рио, её губы. Рио, её голос, её холодные слова, её пальцы на её горле. Рио, которая смотрела на неё так, будто держала власть в руках, и Агата... позволила ей.
Это ощущение сводит с ума.
Она медленно переводит дыхание, позволяя воде обволакивать её. Тепло должно было расслаблять, но оно лишь заставляет её чувствовать сильнее. Чувствовать себя по-настоящему, без маски, без защиты.
Агата медленно открывает глаза, тянется к крану и поворачивает его чуть в сторону.
Температура воды меняется.
Горячее становится прохладнее, затем ещё прохладнее.
Осторожная прохлада обволакивает её кожу, вызывая мурашки.
Пробуждая её.
Холодная вода всегда была её способом вернуть контроль. Вернуть себя в реальность.
Она слишком много чувствует. Слишком много думает. Она привыкла управлять, держать всё в своих руках, но сегодня… Сегодня она потеряла этот контроль. И Рио знала это. Она наслаждалась этим.
И именно это сводит Агату с ума больше всего.
Она не должна была позволить себе так поддаться.
Она не должна была позволить Рио чувствовать свою слабость.
Её пальцы медленно сжимаются в кулаки, и на губах появляется едва заметный, почти жестокий оскал.
Она не повторит этой ошибки.
Никогда.
Спустя пять минут Агата выключает свет в ванной, и в этот момент взгляд скользит по полу. Разбросанная одежда остаётся лежать так, как упала, бездумно, беспорядочно — непривычная для неё картина. Всегда аккуратная, собранная, контролирующая каждую деталь, сегодня она позволила себе что-то большее. Позволила себе быть человеком. Позволила себе хаос.
Она смотрит на этот хаос и не спешит его устранять.
Что-то в этом странно освобождающее.
Как будто впервые за долгое время она не выравнивает каждую складку, не запихивает эмоции в идеально расставленные ящики, не скрывает настоящую себя. На мгновение ей даже хочется оставить всё так до утра, чтобы напоминать себе об этом моменте. Но она знает, что не сможет. Завтра утром одежда будет сложена, порядок восстановлен. Но сейчас, этим вечером, пусть всё останется так.
Агата медленно проходит в спальню, позволяя тишине окутать её. Комната погружена в полумрак, на тумбочке мягко светится настольная лампа, отбрасывая тёплые отблески на стены. Она подходит к комоду, открывает ящик и достаёт нижнее бельё. Глубокий, насыщенный оттенок фиолетового — тёмный, загадочный, богатый. Цвет, который всегда ассоциировался у неё с властью, с силой, с чем-то, что идёт ей по праву.
Она надевает его медленно, чувствуя прикосновение мягкой ткани к коже, затем тянется к вешалке, где висит ночная сорочка — того же оттенка. Лёгкий, тонкий материал струится по её телу, мягко облегая фигуру, оставляя едва заметный шлейф роскоши. Поверх неё — дорогой шёлковый халат, такой же глубокий по цвету, с тонким поясом, который она завязывает в свободный узел.