Глава 5 (1/2)

Агата проснулась от тишины.

От мертвой, чужой тишины, которая давила со всех сторон, проникая в кости, пропитывая стены, скапливаясь в складках постели. Эта тишина была неестественной, отравленной, как затхлый воздух в склепе.

Она медленно открыла глаза.

Веки были тяжелыми, словно налитыми свинцом. Голова гудела, виски сдавливало тупой пульсацией, но хуже всего было тело.

Каждая клеточка болела.

Она даже не сразу поняла, где именно.

Просто везде.

Она попыталась пошевелиться, но едва сделала движение, как волна тупой, жгучей боли вспыхнула внизу живота, заставив её застыть, задержать дыхание.

Она закрыла глаза, стиснула зубы.

Вдох.

Выдох.

Она знала, что это будет больно.

Но, черт возьми, она не думала, что настолько.

Пальцы вцепились в шёлковую простыню, ногти чуть впились в ткань.

Её кожа саднила.

Грудь болела, на ней остались его следы.

Бёдра ноющими тяжёлыми волнами отдавали болезненными воспоминаниями.

Она помнила всё.

Каждую деталь.

Каждую секунду.

И теперь эта боль — напоминание, что случившееся не сон.

Она долго не двигалась.

Просто лежала.

Вглядывалась в высокий потолок, в лепнину, в холодный свет, пробивающийся сквозь массивные шторы.

Она впервые поняла, как давит этот дом.

Вчера она не успела этого заметить.

Вчера всё казалось нереальным, словно пьеса, в которой она играет не себя, а выдуманную роль.

Но теперь она лежала в этой постели.

В его постели.

Но его здесь не было.

Она медленно повернула голову и увидела пустую сторону кровати.

Роберт ушёл.

И внутри неё разлилось странное облегчение.

Она закрыла глаза, слабо выдохнув.

Хотя бы это.

Хотя бы эта малость.

Он её не хочет.

Он не нуждается в ней, как мужчина в женщине.

Он сам сказал это.

Ещё ночью, когда, застёгивая рубашку, сказал сухим, отстранённым голосом:

«В обычные дни мы будем спать в разных покоях. Это наш долг, не более.»

«Мы будем делить постель только для зачатия наследника.»

Эти слова стали спасением.

Эти слова давали передышку.

И всё же она чувствовала отвращение.

Не к нему.

К себе.

Она быстро отвернулась к окну, стиснув зубы.

Было ли это лучше, чем она думала?

Было ли это хуже?

Она не знала.

Но она не могла сейчас думать.

Она должна встать.

Должна встретить утро.

Должна пойти вниз.

Она сжала простыню до боли в пальцах и заставила себя подняться.

Тело протестовало.

Но она не дала ему выбора.

Её ноги коснулись холодного пола, и она ощутила резкий укол боли.

Внутри всё саднило.

Она зажмурилась.

Терпеть.

Стиснуть зубы.

Не показывать слабость.

Она встала.

Застегнула халат.

Накинула его на плечи, чувствуя, как ткань давит, словно ещё один слой оков.

Она бросила взгляд в зеркало.

И увидела разрушение.

Круги под глазами.

Растрепанные волосы.

Следы усталости на лице.

Одна серьга.

Она почувствовала ненависть к своему отражению.

Но не отвела взгляд.

Она должна это видеть.

Должна помнить.

Она вышла из комнаты, направляясь вниз.

Особняк был слишком большим. Он словно нависал над ней, закрывая собой утреннее небо, загораживая любой проблеск света, любую надежду на дыхание. Высокие потолки терялись в сумраке, колонны, будто высеченные из молитв, тянулись вверх, как руки тех, кто уже не мог быть услышан. Окна, от которых в летнюю пору ожидали бы тепла и свежего воздуха, лишь пропускали тусклый, холодный свет, который делал все вокруг безжизненным, стертым, безразличным. Здесь было слишком тихо. Даже ветер, качающий верхушки деревьев за стенами особняка, казался приглушенным, отрезанным от этой реальности, оставленным за пределами ее нового мира.

Здесь не было воздуха. Не было жизни. Только бездушная роскошь, выставленная напоказ, только стены, напоенные чужими голосами, чужими историями, чужими судьбами, которые никто не помнил и помнить не хотел.

Она шла вниз.

Шаг за шагом, медленно, осторожно, будто каждое движение давалось ей ценой усилия. Полированные ступени отдавались глухим эхом под её ногами, но она почти не слышала этого звука. Все внутри было приглушенным, затопленным тупой, глухой болью.

Её тело болело.

Она чувствовала его в каждой мышце, в каждом движении, в каждом вдохе.

Тянущее, саднящее ощущение глубоко внутри было не просто болью.

Это была метка.

Знак, который невозможно стереть, невозможно вымыть, невозможно забыть.

Она не принадлежала себе.

Она больше не была собой.

Но и кем она стала теперь?

Она опустила взгляд, чувствуя, как халат мягко струится по коже, скрывая всю ту истину, которую она не могла произнести вслух.

Ноги двигались по привычке, но разум был где-то далеко.

Она не замечала, как проходит мимо массивных портретов, украшающих стены, не замечала, как тени от листвы за окнами качаются на полу, как свет играет на золотых узорах деревянных панелей. Она просто шла.

В какой-то момент ей даже показалось, что она спит.

Что все это не на самом деле.

Что стоит ей закрыть глаза, и она снова окажется в своей комнате в родительском доме.

Снова будет свободной.

Но свобода — это не сон.

Свобода — это то, чего у неё больше нет.

Агата остановилась перед дверью в обеденный зал.

Ручка двери была холодной.

Дубовая древесина была тяжёлой.

Она толкнула её, и мир снова стал реальным.

За длинным столом сидели её мать, Аннабель, Роберт.

И Рио.

Она почувствовала их всех разом.

Мать.

Как всегда с безупречно прямой спиной, безупречно причесанная, безупречно собранная, безупречно жестокая.

В её взгляде не было ни сожаления, ни заботы, ни интереса.

Аннабель.

Юная, еще слишком юная, чтобы понимать всю глубину безысходности этого места, этой роли, этого брака.

Её пальцы слишком крепко держались за вилку, взгляд был слишком напряженным.

Она избегала смотреть на неё.

Как будто боялась увидеть правду.

Как будто боялась, что от этой правды будет слишком стыдно.

Роберт.

Безупречно одетый. Безупречно спокойный.

Он даже не поднял взгляд.

Его лицо не выражало ничего.

Как будто этого брака не существовало.

Как будто вчерашней ночи не существовало.

Как будто её самой не существовало.

И, наконец, Рио.

Она не была частью этого дома.

Не была частью этой лжи.

Она сидела расслабленно, чуть откинувшись назад, держа бокал вина так, словно небрежно играла им.

Она не была ни безразличной, как Роберт.

Ни сломанной, как Аннабель.

Ни чужой, как мать.

Она была собой.

Яркой.

Теплой.

Живой.

Она отличалась.

Её платье было алым, почти неприличным в этой холодной, утончённой палитре золотых и тёмных оттенков.

Золотая вышивка горела в лучах утреннего солнца, пробивавшегося сквозь окна, как пламя, вплетённое в ткань.

Её тёмные волосы лежали свободно, чуть растрёпанные, чуть небрежные, но от этого только более притягательные.

Её глаза ловили свет.

Они сразу нашли Агату.

Как будто она ждала её.

Как будто она знала, что она появится именно сейчас.

Её улыбка чуть расширилась.

Не слишком.

Не слишком заметно.

Но достаточно.

Достаточно, чтобы Агата почувствовала, как внутри что-то дёрнулось.

Достаточно, чтобы на мгновение перестать дышать.

Достаточно, чтобы понять — Рио видит всё.

Видит её волосы, растрёпанные от сна.

Видит тени под глазами.

Видит то, что никто за этим столом видеть не хочет.

И улыбка Рио говорила яснее любых слов.

«Доброе утро, Агата.»

Агата выдержала паузу, позволив взгляду медленно, безучастно скользнуть по лицам за столом. Она чувствовала, как внутри неё всё сжалось, как будто за этим столом она оказалась не гостем, не хозяйкой, а пленницей.

Она должна была присесть. Должна была поздороваться. Должна была сделать вид, что все в порядке, что она такая же, как всегда, что утро — это просто утро, а ночь — просто ночь.

Но не смогла.

— Я не голодна.

Её голос был ровным, сдержанным, чуть хриплым.

Она не вела себя грубо. Не показывала недовольства.

Просто сообщила факт.

Её мать едва заметно сжала губы, но ничего не сказала.

Аннабель всё так же не поднимала глаз.

Рио улыбнулась шире.

Но только на мгновение.

Затем снова приняла прежний расслабленный вид, словно всё это было для неё просто развлечением.

Только Роберт заговорил.

— В таком случае, надеюсь, ты сможешь отдохнуть до вечера.

Он сказал это так ровно, так спокойно, так естественно, будто они обсуждали нечто обыденное, несущественное.

Как будто ничего не произошло.

Как будто она не стояла сейчас в халате, с растерянным видом, со следами бессонной ночи под глазами, с тупой болью внизу живота, которая мешала дышать.

— Вечером мы идём на приём к Фехерингтам, — продолжил он тем же безупречно ровным тоном, от которого у Агаты сжались пальцы.

Приём.

Фехерингты.

Те самые, чей дом был ещё богаче, ещё величественнее, ещё показушнее, чем этот.

Значит, ей придётся играть.

Ей придётся улыбаться.

Придётся быть той самой Агатой, которую от неё ждут.

Придётся притворяться, что она счастливая жена.

Она кивнула, почти механически, но её пальцы сжались сильнее.

— Разумеется, — ответила она.

Её голос был спокойным.

Безразличным.

Словно она действительно не придавала этому значения.

Но она чувствовала, как Рио смотрит на неё.

Чувствовала, как её взгляд скользит по ней, как будто оценивает, читает, угадывает, что на самом деле скрыто за этой внешней безмятежностью.

Как будто Рио знала, что на приём пойдёт не женщина, которая вступила в брак.

А женщина, которая была продана.

И теперь вынуждена носить это кольцо, эту маску, эту жизнь.

***

Спальня была слишком большой. Слишком совершенной, слишком чужой. Пространство, в котором она теперь должна жить, дышало богатством, роскошью, выверенной до последнего завитка лепниной, но оно не дышало жизнью. Оно было создано не для уюта, не для покоя, не для неё. Фиолетовые оттенки мягко переливались в полумраке свечей, стены покрывала тонкая золотая роспись, на которой сплетались цветочные узоры, вычурные завитки и силуэты, напоминающие мифических богинь. Кровать, огромная, словно трон, утопала в аметистовом бархате, её высокие столбы были обтянуты тяжёлыми шторами, скрывающими глубину этого ложа, которое теперь принадлежало только ей. Массивный туалетный столик с овальным зеркалом из тёмного дерева, инкрустированного слоновой костью, стоял у стены, окружённый крошечными флаконами духов, серебряными расчёсками, дорогими украшениями. У окна возвышалось кресло, обитое парчой, а рядом с ним – небольшой столик с фарфоровым чайным сервизом, нетронутым, как и вся эта комната. Всё было тщательно продумано, но всё казалось ненастоящим. Не для неё. Не про неё.

За массивной дверью скрывался кабинет – комната для размышлений, для писем, для того, чтобы уединяться, но уединения здесь не существовало. Высокие книжные шкафы заполняли стены, их полки были заставлены томами в кожаных переплётах, но Агата не чувствовала привычного трепета при виде книг, не ощущала той сладкой тишины, что всегда приходила к ней рядом с переплетёнными страницами. Здесь не было тишины. Только приглушённая тяжесть ожидания, от которой сдавливало грудь.

Она стояла перед зеркалом, вглядываясь в своё отражение, но не узнавая его. На ней не было платья, только тонкое кружевное бельё, нежный шёлк корсета, перехватывающий талию, чулки, натянутые на ноги и прикреплённые к подвязкам. Она видела, как свет свечей скользит по её коже, по выверенным изгибам, по остроте ключиц, по хрупкости запястий, но её тело больше не принадлежало ей. Оно было чужим, осквернённым, отмеченным. Слабые синяки на бёдрах – следы рук, державших её слишком крепко. Красноватые отметины на груди, на запястьях – там, где его пальцы оставили свои следы. Её шея была бледной, безупречно гладкой, но внутри неё было что-то сломано.

Она провела рукой по коже, словно надеясь стереть эти воспоминания, но всё, что ощутила – шрам чуть выше колена, оставшийся после падения с лошади в детстве. Тогда ей было восемь, и она долго плакала, но не от боли, а от стыда – за то, что не смогла удержаться в седле, за то, что её сочли недостаточно ловкой, недостаточно осторожной. Сейчас ей хотелось плакать, но уже не за себя, а за ту девочку, которая когда-то была свободной.

На её лице лежал идеальный слой пудры, скрывающий усталость. Губы были окрашены в алый, глаза обведены тенями, подчёркивающими их цвет, ресницы тщательно прокрашены тушью. Она была прекрасна. Прекрасна, как фарфоровая статуэтка, искусно расписанная, блестящая, безупречная. Но внутри неё не было ничего, кроме пустоты.

Её волосы были тщательно убраны, сотни искусных завитков закреплены шпильками, переливающимися в свете. Каждая прядь была на своём месте, каждый локон уложен с идеальной точностью, но ей хотелось разрушить это совершенство. Хотелось выдернуть шпильки одну за другой, распустить волосы, сбросить с себя всю эту красоту, всё это обманчивое величие, весь этот нарочитый блеск. Она потянулась к туалетному столику, но её пальцы замерли, наткнувшись на длинную, острую шпильку.

Она смотрела на неё.

И думала.

Одно движение – и эта история закончится.

Одно движение – и ей больше не придётся просыпаться в этом доме.

Она провела кончиком пальца по холодному металлу, её сердце забилось медленнее, движения стали плавными, почти сонными. Ей нужно было лишь немного силы. Лишь немного решимости.

— Миледи?

Голос служанки пронзил воздух, как лезвие ножа.

Агата вздрогнула, её пальцы разжались.

— Одевайте.

Её голос был ровным, безжизненным, но внутри неё что-то дрожало, как натянутая струна.

Две служанки немедленно принялись за работу – затягивали корсаж, расправляли ткань, застёгивали пуговицы, выравнивали ленты. Всё это было привычно. Всё это было правильно. Всё это было невыносимо.

Затем раздался стук.

Резкий.

Властный.

Чужой.

Она не хотела видеть никого.

Но сказала то, что должна была сказать.

— Войдите.

Дверь распахнулась, и мир изменился.

Рио стояла в проёме, непроницаемая, ослепительная.

Она не улыбалась.

Она не насмехалась.

Она просто смотрела.

И Агата поняла – она ждала её.

Её платье было зелёным, глубоким, насыщенным, как изумруд, искрящимся в свете свечей. Лёгкие золотые нити в вышивке отражали свет, создавая ощущение, будто её платье было соткано из драгоценного камня, подвижного, живого. Корсет подчёркивал изгиб талии, но не стеснял её, а делал каждый её жест ещё более грациозным, ещё более опасным. Пышные рукава спадали на запястья, полупрозрачные, воздушные, но кончики пальцев были скрыты перчатками из тонкого кружева, чёрного, с вытканными узорами, подобными следам, которые оставляют змеи на песке.

Она была совершенством.

Опасностью.

Идеально выверенной угрозой.

Её волосы были собраны только наполовину – несколько прядей закреплены на затылке, но остальные падали каскадом тёмных, мягких завитков. Они обрамляли её лицо, спадали на плечи, скользили по платью, добавляя этому образу что-то дикое, необузданное.

Она сделала шаг вперёд.

— Выйдите.

Её голос был тихим, но не терпящим возражений.

Служанки замерли.

Они посмотрели на Агату.

Она могла бы сказать «нет».

Она могла бы сказать, что этого не должно быть.

Но она просто кивнула.

Они поклонились и вышли, оставляя их одних.

Рио снова посмотрела на неё.

Этот взгляд был слишком долгим.

Слишком пристальным.

Слишком наглым.

Агата почувствовала, что делает ошибку.

Но уже было поздно.

Тишина, висевшая в комнате, была неестественной. Густой, натянутой, как невидимая ткань, разделяющая их. Они смотрели друг на друга, долго, изучающе, почти не мигая. Агата не двигалась, но чувствовала, как что-то внутри неё замирает, сжимается, словно скрученная пружина.

Рио стояла спокойно, расслабленно, но в этом спокойствии таилась сила, уверенность, что не требовала громких слов или излишних движений. Её взгляд был тяжелым, медленным, в нём не было ни насмешки, ни вызова – только факт. Она была здесь.

И Агата была здесь.

И это само по себе было недопустимо.

Рио первой нарушила тишину.

— У меня не так много времени, — сказала она, и в её голосе было что-то ленивое, чуть тягучее, как мёд, растекающийся по холодному серебру.

Её руки поднялись, и перчатки начали скользить вниз, медленно, неторопливо, словно она раздевается, хотя на самом деле всего лишь освобождает запястья. Чёрное кружево опускалось, оголяя смуглую кожу, запястья, длинные пальцы. Она не торопилась, позволяя моменту растянуться, будто наслаждаясь его вкусом.

— Я продолжу то, что не закончили служанки, — произнесла она, делая шаг вперёд.

И ещё один.

Агата почувствовала, как пространство вокруг них сжимается, сокращается, загоняя их в узкий коридор между позволенным и запретным.

Она повернулась к зеркалу.

Рио теперь стояла позади неё, чуть выше, чуть ближе, её тень мягко окутывала плечи Агаты, словно нечто нематериальное, но ощутимое. В отражении они казались двумя роковыми героинями из трагедии, двумя женщинами, созданными для разрушения.

Две хищницы.

Одна в зелёном – опасная, свободная, слишком живая.

Другая в фиолетовом – облечённая в лиловые тени, подчёркнутые холодной роскошью.

Они были как две картины, написанные одним художником, но с разницей в эпохах. Одна – дикое полотно, где краски ложатся резкими мазками, насыщенными, полными движения. Другая – выверенный портрет, тщательно выписанный, совершенный, но замкнутый в рамках.

Гармония.

И неправильность.

Рио потянулась вперёд, и её пальцы медленно начали затягивать корсет.

Не резко, не грубо, не так, как делали это служанки.

Осторожно.

С контролем.

Каждое движение было точным, аккуратным – она не причиняла боли, не пыталась подчинить.

Агата смотрела в зеркало, наблюдая за каждым её жестом.

— Как же… красиво, — прошептала она, прежде чем успела остановить себя.

Рио на мгновение замерла, а затем чуть улыбнулась уголком губ.

— Красиво?

Агата вздёрнула подбородок, но не отвела взгляда.

— Посмотри на нас. Две роковые женщины, одинаково опасные, одинаково искусные.

Рио медленно, почти незаметно наклонила голову набок.

— А ты думаешь, мы одинаковые?

— Я думаю, что в этой комнате слишком много фатальности, — ответила Агата, сжимая руки.

Её платье было прекрасным.

Темно-фиолетовый атлас струился, мягко облегая тело, создавая иллюзию движущегося ночного неба. Декольте было глубоким, но не вызывающим, обрамлённое тонкими вышитыми узорами, напоминающими ветви растений. Лиф подчёркивал изгиб талии, а длинные рукава заканчивались на запястьях манжетами с серебряной вышивкой.

Это было платье королевы.

Женщины, которую нельзя игнорировать.

Рио затянула последнюю ленту, но не отошла.

Агата заметила, как её пальцы на секунду задержались на её плечах.

И как её взгляд замер.

Она смотрела на кожу, чуть выше лопатки, там, где остался след.

След от чужих рук.

Лицо Рио не изменилось.

Но что-то мелькнуло в её глазах.

Агата никогда не видела этого выражения на её лице.

Это была не насмешка.

Не вызов.

И даже не ярость.

Это было нечто другое.

Глухая, сдержанная эмоция, затерянная где-то глубоко.

Рио провела пальцами вокруг отметины, очерчивая её контурами, но не касаясь напрямую.

Нежно.

Почти… почти бережно.

Агата почувствовала, как внутри что-то дрогнуло.

— Это нужно скрыть, — тихо сказала Рио.

Она не спросила.

Она констатировала факт.

Её рука потянулась к столику, где лежала пудра, лёгким, неторопливым жестом.

Агата смотрела в зеркало.

Смотрела на Рио.

И впервые не знала, что сказать.

Рио работала нежно, но сдержанно, её пальцы двигались по коже Агаты с искусной осторожностью, растушёвывая пудру лёгкими, почти незаметными движениями. Они не давили, не оставляли следов, не вторгались. Это не было проявлением власти, не было попыткой подчинить, не было жестом, требующим ответа.

Это было… что-то другое.

Агата смотрела в зеркало, наблюдая за этим странным процессом, за тем, как Рио скользит кисточкой по её плечу, стирая то, что не должно было существовать.

Только теперь в этом отражении что-то изменилось.

Тонкие губы Рио были слегка сжаты, взгляд всё ещё сосредоточен, но в нём не было ни привычной насмешки, ни легкомыслия. В нём читалось нечто глубокое, затаённое, слишком тёмное, чтобы быть простым раздражением.

Агата вдохнула медленно, глубоко.

И в этот момент почувствовала невесомое касание.

Тёплое, почти неощутимое.

Рио оставила поцелуй там, где только что была отметина.

Лёгкий.

Призрачный.

Будто в этом жесте не было ни желания, ни вызова, только признание.

— Он не достоин тебя, — тихо прошептала Рио, её губы были так близко к коже, что Агата ощутила каждую букву.

Она закрыла глаза.

Всего на мгновение.

Но этого хватило.

Когда она снова открыла их, она уже знала, что сделает.

Она повернулась.

Медленно.

Её взгляд сразу нашёл тёмные глаза Рио, внимательно, пристально, без попыток спрятаться.

Она смотрела.

Смотрела в упор.

Отражение её собственных эмоций отдавалось глухим эхом в глубине чужих зрачков.

Затем её взгляд скользнул вниз.

К щеке.

К линии челюсти.

К губам.

Её дыхание сбилось, но она не остановилась.

Она потянулась вперёд, прежде чем успела остановить себя.

Её рука коснулась края зелёного рукава, её губы были уже почти рядом…

Но Рио наклонила голову, легко улыбнувшись, и отступила.

— Помада, — шепнула она с лёгкой усмешкой, её голос был слишком мягким, слишком тёплым, слишком живым.

Агата замерла.

Рио наклонилась ближе, почти касаясь её щеки губами, но не касаясь.

— Если бы я не была умнее, — прошептала она, — нас бы разоблачили из-за тебя.

Она выпрямилась.

Агата не знала, что сказать.

Но знала, что чувствует.

Раздражение.

Гнев.

И что-то другое, застревающее в горле, как комок расплавленного воска.

— Из-за тебя я всё испорчу, — сказала она, её голос был тихий, но острый, как лезвие ножа.

Рио смотрела на неё спокойно.

— Тогда не делай этого, — ответила она.

— Ты думаешь, это так просто?

Рио чуть наклонила голову.

— Разве нет?

Агата сжала кулаки.

— Ты понятия не имеешь, каково это.

— Каково что?

Агата всмотрелась в её лицо, её брови дрогнули.

— Каково это — пытаться ненавидеть тебя и терпеть неудачу.

Рио улыбнулась.

Её пальцы на мгновение задержались на краю туалетного столика, прежде чем она сделала шаг назад.

— Может быть, ты просто слишком стараешься?

Агата сжала губы, глядя на Рио с яростью, которая, она знала, была обращена только на саму себя.

— Мне нельзя, — выдохнула она наконец, словно признание жгло её изнутри.

Рио не отводила взгляда.

— Нельзя что?

— Нельзя тебя, — голос Агаты дрогнул, но она тут же взяла себя в руки. — Я не хочу.

— Не хочешь? — переспросила Рио, её тон был чуть мягче, но в нём звучало что-то странное, заставляющее Агату занервничать.

— Нет.

Агата знала, что это ложь.

Рио тоже знала.

Но она не рассмеялась, не усмехнулась, не бросила ехидного замечания.

Она просто смотрела на неё.

Долго.

Пристально.

Словно хотела запомнить.

Затем медленно наклонила голову.

— Я помогу тебе, — сказала она, и в её голосе было что-то спокойное, загадочное, почти печальное.

Агата нахмурилась.

— Что?

Но Рио уже развернулась.

Её зелёное платье тихо скользнуло по полу, оставляя после себя лишь лёгкий аромат и странное ощущение пустоты.

Агата не двинулась с места.

Что-то было не так.

Но прежде чем она успела это осознать, дверь за Рио закрылась.

И всё осталось как прежде.

Только не внутри неё.

***

Утро было другим.

Не таким, как вчера.

Вчера она проснулась в чужой постели, с болью, впитавшейся в её кости. Слишком осознанно, слишком жестоко. Она чувствовала каждую деталь этого нового существования: тяжёлые ткани балдахина, гулкие шаги слуг в коридорах, постоянное присутствие чужого имени на её языке.

Сегодня было иначе.

Не легче. Но иначе.

Свет пробивался сквозь тяжёлые занавеси, слишком мягкий, слишком тёплый, но Агата не ощущала его ласки. Она лежала на спине, глаза открыты, не двигаясь, не дыша глубоко, будто в ожидании чего-то, что должно было случиться.

Но ничего не происходило.

Она должна была радоваться.

Вчерашний вечер был блестящим.

Она блистала.

Она прошла через бальный зал, как королева, с идеальной осанкой, с ледяной грацией, с улыбкой, в которой не было ни капли искренности, но все верили.

Она была образцовой.

Она смеялась. Отвечала сдержанными, но остроумными фразами.

Она чувствовала на себе взгляды – мужские, жадные; женские, ревнивые.

Все обсуждали её.

С завистью.

С восхищением.

И это должно было греть её, наполнять ощущением власти.

Но Агате было всё равно.

Рио.

Она должна была быть там.

Но сестра Роберта, с улыбкой, в которой было чуть больше любопытства, чем сочувствия, сообщила ей, что Рио себя плохо чувствует.

И вынуждена остаться дома.

Агата кивнула, никак не отреагировала, не позволила ни единой эмоции прорваться сквозь маску.

Но внутри...