Глава 5 (2/2)

Что-то оборвалось.

Нет, не тревога.

Не страх.

Не беспокойство.

Но что-то, что она не должна была чувствовать.

И это разрывало её.

Она сказала себе, что ей всё равно.

Сказала тысячу раз.

Но это чувство не исчезало.

Оно только разрасталось.

И когда вчера её муж, с благосклонной холодной улыбкой, сказал, что она была великолепна, что весь вечер говорили только о ней, что она исполнила свою роль совершенно, – она улыбнулась ему в ответ.

Но сейчас девушка почувствовала, что тонет.

Тонет в этом утре.

В этих чужих простынях.

В тишине, которая казалась ей подозрительно гулкой.

Рио.

Она не должна была думать о ней.

Но с этим ничего нельзя было поделать.

Потому что это утро было не таким, как вчера.

И не таким, как должно было быть.

Через час Агата спустилась к завтраку.

Спокойно, размеренно, как и подобает леди.

Она шла медленно, следя за каждым шагом, словно бы проверяя, выдержат ли её колени.

Ноги были лёгкими, но ощущение тяжести не покидало её.

Тяжесть, которая располагалась в груди.

Завтрак подавали в малой столовой – изысканная, но неофициальная обстановка, без всех этих чрезмерных церемоний, которые обычно сопровождали трапезы в большом зале.

Когда она вошла, все уже сидели за столом.

Её муж.

Его сестра.

И пустое место.

Место, которое должно было принадлежать Рио.

Агата остановилась на секунду.

Неосознанно.

Всего на мгновение.

Её пальцы чуть сильнее сжали тонкую ткань юбки.

Но через миг она снова обрела контроль.

— Доброе утро, Агата, — произнёс Роберт, не отрывая взгляда от свежей утренней газеты.

— Доброе утро, — отозвалась она слишком ровным голосом.

Она опустилась на своё место, не поднимая глаз.

— Ты вчера блистала, — добавил Роберт. — Все только и говорили о тебе.

— О, да, — вставила Аннабель, сладко улыбаясь. — Я слышала, как леди Уэллс назвала вас жемчужиной общества.

Агата усмехнулась.

Жемчужина общества.

Хрупкая, холодная, застывшая в идеальной форме, заключённая в раковину, которая никогда не откроется сама.

— Благодарю, — сказала она, беря в руки нож и вилку.

Почти механически она отрезала кусочек тоста, но не почувствовала вкуса.

Тишина растекалась по комнате как густой, приторный сироп.

И всё же в этой тишине было нечто неправильное.

Что-то отсутствовало.

Или… кто-то.

Аннабель придвинула чашку ближе к себе, и её браслеты мягко зазвенели.

— Надеюсь, миледи Рио уже чувствует себя лучше, — сказала она, делая невинный глоток чая.

Агата почувствовала, как внутри неё что-то дёрнулось.

Но её руки остались неподвижными.

— Вероятно, — спокойно ответил Роберт, откладывая газету и беря в руки чашку с кофе. — Хотя я не удосужился проверить.

Агата посмотрела на него.

— Ты не спрашивал?

Роберт чуть приподнял брови, словно его удивил сам факт её вопроса.

— О, прошу тебя, — усмехнулся он. — Это ведь не настолько серьёзно, не так ли?

— Конечно, — прошептала она, опуская взгляд.

Но что-то в груди снова сжалось.

Рио.

Она представила её в своём уме, представила слишком ясно.

Где она сейчас?

В своей комнате?

В постели?

Какой она выглядела этим утром?

Чувствовала ли она то же, что чувствовала Агата?

Знала ли она?

— Вы выглядите задумчивой, миледи, — произнесла Аннабель, отложив чашку в блюдце.

Агата моргнула.

Повернулась к ней слишком резко, слишком внимательно.

Аннабель знала?

Нет.

Конечно, нет.

Но её тон…

Он был странным.

Тонкая, почти неуловимая нотка чего-то, чего не должно было быть.

— Просто утомилась после вечера, — ответила Агата, возвращая себе контроль.

Аннабель чуть склонила голову, и её золотистые локоны мягко скользнули по плечу.

— О, да, разумеется.

Но улыбка на её губах не исчезла.

Роберт посмотрел на жену более внимательно.

— Кстати, — произнёс он, слишком небрежно, слишком ровно.

Агата почувствовала, что сейчас он скажет что-то важное.

— Я настаиваю на том, чтобы ты сопровождала меня сегодня вечером.

Она замерла.

— Куда?

— На ужин с лордом Бакстоном.

Агата почувствовала раздражение.

Она не хотела этого.

Но знала, что у неё нет выбора.

— Разумеется, — спокойно ответила она.

Роберт одобрительно кивнул и вернулся к газете.

Завтрак продолжился.

Слова, пустые, незначительные.

Чашки, звенящие о блюдца.

Тонкие, почти бессмысленные фразы, льющиеся друг на друга, как вино, разлитое по мраморному полу.

Но место напротив Агаты оставалось пустым.

И это не давало ей покоя.

Пустота.

Она впервые почувствовала её так остро.

Словно в комнате не хватало воздуха.

Словно чего-то важного здесь не было.

Но это не было «что-то».

Это была Рио.

Агата чувствовала это кожей, чувствовала в каждом жесте, в каждом взгляде, которым случайно пробегала по пустому месту напротив себя.

Она не должна была думать об этом.

Но не могла не думать.

Каждый её вдох был слишком глубоким.

Каждое движение – слишком напряжённым.

Чай в её чашке оказался безвкусным.

Кусочки хлеба – слишком жёсткими.

Лёгкий шелест страниц, которые переворачивал Роберт, раздражал.

Его голос, его равнодушие, его даже небрежная манера говорить о Рио, будто о ненужной вещи, раздражали ещё сильнее.

Аннабель наблюдала за ней.

Она чувствовала этот взгляд.

Слишком внимательный.

Словно Аннабель знала что-то, чего не знала сама Агата.

Но что?

Она сжала пальцы на тонкой ножке бокала с водой, пытаясь не выдать себя.

Вчера Рио была рядом.

Она затягивала её корсет.

Говорила ей эти двусмысленные, странные вещи.

Оставила поцелуй там, где не должна была.

И потом сказала «я помогу тебе».

А после… исчезла.

Она не должна была думать об этом так остро.

Не должна была чувствовать, как её грудь наполняет волнение.

Или… боль.

— Ты совсем ничего не ешь, — голос Роберта пронзил её мысли, заставляя поднять голову.

Она встретилась с его глазами.

Спокойными.

Отстранёнными.

Как будто он и не видел её вовсе.

Как будто всё это не имело значения.

— Я не голодна, — произнесла она ровно.

— Это… неправильно для молодой женщины, — сказал он с лёгким укором, но в его голосе не было заботы.

Была только формальность.

Как и во всём остальном.

— Я уверена, что позже мой аппетит вернётся, — сказала она с лёгкой улыбкой, натянутой, как слишком туго затянутый корсет.

Роберт кивнул, принимая её ответ безразлично.

Аннабель же продолжала смотреть.

Агата сделала ещё один глоток воды и, отложив салфетку, медленно поднялась.

— Если позволите, я бы хотела прогуляться перед нашими вечерними планами.

— Разумеется, — сказал Роберт, не отрывая взгляда от газеты.

Аннабель не ответила, только чуть приподняла уголки губ.

Как будто… она знала.

Как будто в её взгляде читалось «тебе этого не избежать».

Но избежать чего?

Рио?

Или самой себя?

Агата не знала.

Но единственное, что она знала точно – утро, которое началось с тревоги, не собиралось её покидать.

Агата шла по коридору, ощущая холод каменных плит сквозь подошвы своих туфель.

Особняк был слишком огромным, слишком безмолвным.

Слишком чужим.

Лёгкий аромат розмарина и лаванды, источаемый из фарфоровых ваз, не успокаивал.

Он раздражал.

Мраморные колонны, высокие зеркала, мягкие ковры, покрывающие пол – всё было изысканным, роскошным, искусно подобранным.

Но всё было не её.

Она чувствовала себя гостьей в собственном доме.

А может быть, пленницей.

Она шла не спеша.

Как будто за этими стенами не было времени.

Как будто она сама была тенью, скользящей по шелковому полумраку.

Библиотека.

Она всегда любила её.

С детства.

Она помнила запах старых книг, пряный, тягучий, похожий на аромат сушёных трав.

Помнила деревянные полки, уходящие в потолок.

Помнила, как пальцы скользили по переплётам, чувствуя шероховатость кожи, глубину выгравированных букв.

Как страницы шуршали, словно перешёптывались с ней на неизвестном языке.

Она помнила это.

Но сейчас...

Сейчас она вошла в библиотеку, и её сердце сжалось.

Тёмное дерево полок блестело в приглушённом свете.

Высокие окна закрыты тяжёлыми шторами.

Воздух был плотным, наполненным ароматами бумаги, чернил и воска.

Агата провела пальцами по корешкам книг, ощущая тёплую, гладкую поверхность.

Её рука дрожала.

Она не знала почему.

Может, от усталости.

Может, от того, что чувствовала себя слишком хрупкой.

Слишком... настоящей.

Она медленно опустилась в кресло у массивного дубового стола.

На столе лежала открытая книга.

Она не знала, кто её оставил.

Но взгляд зацепился за страницы.

Густые строчки чёрных букв на жёлтоватом пергаменте.

Она провела пальцем по ним, чувствуя, как бумага нагревается от её прикосновения.

Она не читала.

Просто смотрела.

И в этот момент...

Её сердце замерло.

На краю стола, между двумя стопками книг, лежала перчатка.

Чёрная, бархатная.

Тонкая, длинная.

Чужая.

Она наклонилась ближе.

Провела пальцами по мягкой ткани.

Замерла.

Это была её перчатка.

Но она её не оставляла.

Она была в её комнате.

Была там.

Но теперь здесь.

Агата почувствовала, как внутри что-то переворачивается.

Она взяла её.

Пронесла по подкладке пальцами.

Тепло.

Совсем немного.

Но достаточно, чтобы понять...

Она не одна.

Агата медленно поднялась на ноги, сжимая перчатку в пальцах.

Тонкая ткань была слишком лёгкой, слишком эфемерной, но в её ладони ощущалась тяжестью.

Как знак.

Как напоминание.

Она не бросила её обратно на стол, не позволила себе сделать вид, что не заметила.

Она не могла.

Вместо этого она сделала шаг вперёд.

Потом ещё.

Полки возвышались над ней как стены собора.

Книги пахли старым пергаментом и чем-то ещё — временем, что затаилось в их страницах.

Но она не искала книги.

Она искала её.

Тени падали от горящих канделябров, скользили по полу, по дереву, по её коже, и в их движении было нечто беспокойное.

Как и в ней самой.

Она двигалась медленно, почти неслышно.

Её юбка касалась пола, словно тень, словно что-то незримое, запретное.

Поворот.

Ещё один.

Ещё одна полка, ещё один ряд книг, ещё одно пустое пространство, где её не было.

Агата не звала её.

Она не могла.

Она не осмеливалась произнести это имя вслух.

Как заклинание, что может погубить.

Но она прислушивалась.

К каждому шороху, к каждому вздоху воздуха между книжных корешков.

Ничего.

Только тишина.

Только её собственное дыхание.

Она ушла.

Эта мысль пришла внезапно, и Агата замерла.

Нет.

Она не ушла.

Она не могла уйти.

Рио была здесь.

Она оставила след.

Этот тонкий, невесомый след, который сотрётся за секунду, если Агата не найдёт его сейчас.

Но его не было.

Агата не находила её.

И что-то внутри неё сжалось.

Нечто уродливое.

Нечто совсем не похожее на гнев.

Или на раздражение.

Или на всё то, что она позволяла себе испытывать к этой женщине.

Она почувствовала, как её пальцы сжимают перчатку крепче.

Почему?

Почему это так… болело?

Она отчаянно не хотела знать ответ.

Она разжала пальцы.

Отпустила ткань.

Позволила ей упасть назад, на полку.

Но ощущение не исчезло.

Оно осталось в ней.

Как недосказанный вопрос.

Как запах её духов, задержавшийся в воздухе.

Как ощущение её тёплых рук на корсете, обнимающих, затягивающих, касающихся…

Агата зажмурила глаза.

Но это не помогло.

Рио не было здесь.

Но её отсутствие было громче всего, что она могла вынести.

Глупость.

Это какая-то нелепая, уродливая, бессмысленная глупость.

Она стоит здесь, среди этих книг, среди этого чужого, холодного великолепия, сжимая в пальцах чёртову бархатную перчатку, и не понимает, что делает. Что ищет. Что надеется найти в этой пустоте, где её нет. Где её не было с самого начала. Где не должно было быть.

Она замужем.

Она жена.

С этим словом ей предстоит прожить всю жизнь. Оно теперь её титул, её суть, её предназначение. Оно должно было стать её судьбой, но внутри всё ещё было пусто. Оно не наполнило её, не заполнило трещины, не дало смысла. Оно просто было. Как чужая печать на запястье, как клеймо, которое не снимается, не стирается, не сходит с кожи, сколько её ни тереть. Она носит его фамилию, его кольцо, его отметины на своём теле. Она принадлежит ему.

А она… она — женщина.

Грязно.

Испорчено.

Это слово сидело в ней глубже всех остальных. Оно не вырывалось из памяти, не рассыпалось, не стиралось. Оно было вписано в неё, в её кровь, в её сознание, в самые кости. В неё вложили его ещё в детстве. Вложили вместе с молитвами, вместе с обещаниями покорности, вместе с тихими, вязкими словами о том, что должно быть.

А что не должно.

Не должно.

Не должно.

Но если это было так мерзко, почему внутри неё всё дрожало? Почему дыхание сбивалось, почему пальцы сжимались крепче, почему хотелось снова ощутить этот взгляд на себе?

Почему она искала?

Зачем её взгляд скользил по каждой тени в этой чёртовой библиотеке? Почему внутри неё что-то обрушилось, когда она не нашла её?

Это должно было быть отвращением.

Должно было.

Но не было.

Была только пустота.

Чёрная, удушливая, затягивающая внутрь.

Грех.

Он должен был казаться чудовищным.

Таким, от которого хочется разорвать себя на части.

Таким, от которого захлёстывает омерзение.

Но где оно?

Почему ей хочется закричать?

Почему ей не хочется, чтобы это прекратилось?

Почему ей хочется увидеть её снова?

Почему внутри пульсирует эта невыносимая, раздирающая боль?

Она замужем.

Она любила мужчин.

Любила?

Любила ли?

Она должна была.

Так было правильно.

Так учили.

Но почему, чёрт возьми, она не может вспомнить ни одно мужское лицо?

Ни один мужской голос.

Ни одни мужские руки, которые хотелось бы чувствовать на своей коже?

Ни одного?

Кроме её.

Кроме чёрных глаз.

Кроме насмешливой улыбки.

Кроме голоса, который звучал в её голове даже сейчас, когда она осталась одна.

Это должно было быть грязью.

Это должно было быть болью.

Но это было чем-то другим.

Чем-то, что хотелось задушить в себе, прежде чем оно вырвется наружу.

Агата медленно разжала пальцы.

Бархатная перчатка упала на пол.

Она сделала шаг назад, медленно, словно отступая от края пропасти.

Она не может.

Она не хочет.

Она не имеет права.

Но вся её кожа всё ещё помнит.

И если это грех — пусть он сгорит в аду.

Она не думала.

Не размышляла, не анализировала, не позволяла себе медлить.

Решение пришло само, острое, холодное, точное, будто лезвие скользнуло по её запястью, но не прорезало кожу — просто оставило тонкую линию, напоминание.

Она наклонилась, подняла перчатку с пола.

Ткань была тёплой.

Ещё тёплой.

Она сжала её, чувствуя под пальцами мягкую, податливую ткань.

Рио была здесь.

Она должна быть здесь.

Она не могла уйти, не предупредив.

Агата не думала.

Она шла.

Прямо через библиотеку, через коридор, вверх по лестнице.

Она не знала, где её искать.

Она не знала, где её покои.

Она не знала, где её комнаты, ничего не знала об этом доме, который теперь должен был быть её.

Но ей было всё равно.

Её ноги сами несли её вверх, на третий этаж, мимо приглушённого света свечей, мимо картин в золочёных рамах, мимо глухих дверей, за которыми она не знала, кто спит.

Только бы найти.

Только бы знать, что она здесь.

Что всё в порядке.

Что этот дом не стал пустым без неё.

А потом она услышала.

Голоса.

Движение.

Что-то внутри неё на миг замерло.

Что-то подсказывало.

Но она не остановилась.

Она шла вперёд, шаг за шагом, пока не подошла к открытой двери.

И замерла.

В комнате было много людей.

Служанки.

Роберт.

Но не она.

Агата вдохнула.

Голос не дрогнул, но в нём была тяжесть.

— Что происходит?

В комнате всё стихло.

Служанки замерли, переглянулись.

Роберт обернулся.

Он выглядел расслабленным, уверенным.

Это был его дом.

Он владел всем, что здесь находилось.

Он посмотрел на неё с улыбкой.

Тонкой, вежливой.

Но в его глазах не было тепла.

— Ах, Агата, — его голос был мягким. — Ты как раз вовремя.

Она не отводила взгляда.

Она не была «вовремя».

Она опоздала.

— Что происходит? — повторила она, и пальцы сильнее сжали перчатку.

Ткань смялась в кулаке.

Роберт чуть наклонил голову.

Будто изучал её.

Будто хотел посмотреть, как она отреагирует.

И затем произнёс, словно это не имело никакого значения:

— Рио Видаль покинула наш дом.

Слова ударили.

Как ледяная вода.

Как выстрел.

Как хлёсткий удар кнута.

Она не поняла сразу.

Она не хотела понимать.

— Покинула? — голос был слишком тихим.

— Уехала.

Будто просто уехала.

Будто просто ушла.

Как будто её здесь никогда не было.

Как будто её вообще не существовало.

Агата не моргнула.

Она стояла, ощущая, как внутри что-то треснуло.

Как трескается лёд под ногами, когда делаешь шаг слишком далеко, когда смотришь вниз и понимаешь — сейчас провалишься.

Она не ответила.

Не могла ответить.

Просто стояла, сжимая в пальцах чёртову бархатную перчатку, которая теперь больше не имела смысла.