Глава 6. Чуньшен-сяньфэй (1/2)
Жизнь в гареме не сильно отличалась от той, к которой Бай Лао привык. Конечно, никто не собирался делать ребёнка наложником. Его поселили в крыле для слуг, выдали простую, но хорошего качества одежду и даже поручили остальным служанкам приглядывать за ним и обучать. Работа ему, в основном, доставалась простая — таскать воду для омовений, мыть грязную посуду или помогать другим с уборкой — ничего такого, к чему Бай Лао не был приучен раньше.
Сложнее дела обстояли с правилами. Первый укол страха он испытал уже тогда, когда момо[1] — грузная женщина почётного возраста — строго глядя на него, едва начала свой, казалось, бесконечный рассказ. Правил было много и все они, в целом, сводились лишь к тому, что слуга — не более, чем собственность, тень танцующего на ветру шёлка чужих одежд. Бай Лао перестал слушать где-то на середине, отвлёкшись на медленное кружение пылинок в золоте солнечного света, льющегося из окна. Хлёсткий удар по плечу гибкой ивовой плетью быстро привёл его в чувства.
— За неуважение к своей момо. — Назидательно сказала женщина, перед которой он так старался сидеть ровно, что уже почти не чувствовал спины.
— Извините, — сказал он, склоняя голову.
Но резкая жгучая боль вдруг укусила за второе плечо.
— Неверно!
Слёзы острыми осколками замерли в уголках глаз и, упёршись лбом в нагретые солнцем половицы так, что тяжёлая золотая серёжка глухо ударилась о дерево, Бай Лао исправился:
— Этот никчёмный слуга просит прощения.
Момо удовлетворённо хмыкнула, отложив плеть, но оставив её в зоне видимости. И Бай Лао вдруг осознал, что потерять место, которое он привык называть домом и всех людей, которых и семьёй-то с трудом можно было назвать, оказалось не так больно, как потерять самого себя.
Иногда ему снилось, что он сбежал, прибился к торговому каравану и был абсолютно свободен. Обгоревшие на солнце лица торговцев улыбались ему и поправляли лёгкую бамбуковую шляпу своими сухими мозолистыми руками. А потом спину обжигал удар[2] и он резко выныривал из тёплых вод сна на поверхность жестокой реальности, встречался глазами с очередной служанкой и обречённо дожидался рассвета.
Золото в его левом ухе, мягко звеня при каждом движении, напоминало, что убежать невозможно.
Бай Лао иногда теребил серёжку — прокол уже не доставлял ощутимой боли — и вспоминал ту улыбчивую девушку, что привела его к фонтану во внутреннем дворе. Ему хотелось увидеться с ней, но к глубокому сожалению, он никак не мог вспомнить ни имени, ни даже внешности. Ему помнился только запах персикового цвета и бледно-розовый шёлк. Должно быть, думал Бай Лао, она занимала высокое положение и ему, допущенному только к черновой работе, вряд ли в скором времени доведётся снова с ней встретиться. Он вздохнул, в последний раз припомнив её переливчатый смех, и покрепче перехватил тяжёлое ведро, которое тащил в купальни. Но то ли судьба слишком любила Бай Лао, то ли наоборот, ведь он точно не мог ожидать, что девушка, занимавшая его мысли, просто задорно окликнет его из-за угла.
— Вот ты где, абрикосовые глазки!
Ведро выскользнуло из тонких детских пальцев, откатилось к стене, и Бай Лао замер, с ужасом рассматривая огромную лужу на полу. Сразу вспомнился случай, когда ему доверили стирку, а он не подумал разделить вещи по цветам и все ткани перекрасились. Он тогда так долго стоял на гречке, что на миг ему показалось, что он больше никогда не сможет ходить.
Лужа всё растекалась и растекалась, и Бай Лао не смог остановить себя. Он разрыдался, так горько и так по-детски.
— Эй, ну ты чего? — В тонком девичьем голосе звучало волнение, когда вихрь розовых шелков опустился перед ним на колени. — Это же всего лишь вода. Я напугала тебя? Извини.
Бай Лао провёл в гареме чуть больше недели, но он прекрасно знал, что никто не просит прощения у слуг. Это он должен был упасть на колени и умолять, но вот он здесь, стоит и рыдает, пока госпожа так заботливо гладит его по щеке. Её руки были такими тёплыми и нежными, что осознание этого заставило Бай Лао расплакаться ещё сильнее.
На шум начали сбегаться другие служанки и Бай Лао задушенно пискнул, когда из гула голосов узнал строгий окрик момо.
— Бай Лао, маленький ты паршивец!
Момо была в ярости, звонко топая по разлитой воде. Она почти подошла а нему, но замерла, наконец заметив нежно-розовые одежды.
— Чуньшен-сяньфэй, — испуганно пролепетала она, склоняясь, — чем эти недостойные обязаны вашему визиту?
Чуньшен выпрямилась, изящно закинув за спину густые каштановые волосы и совершенно не обращая внимания, что полы её ханьфу намокли и потяжелели. Из всех княжеских жён и наложниц она была самой доброй, и служанки, конечно, понимали, что наказание от неё не будет жестоким, но тем не менее, никому не хотелось испытывать судьбу.