Глава 5. Прямые, как меч брови, горящие как звёзды глаза (1/2)
Павильоны гарема на закате выглядели сказочно. Бай Лао не смог сдержать восторженного вздоха, засмотревшись на острые красные крыши, верхушками утопающих в густых облаках. Мягкое золотое свечение бумажных фонариков стелилось по земле, и песок искрился алмазной крошкой. Территория была огромной — для Бай Лао, привыкшего к крохотной деревушке из нескольких домов, это стало немного пугающим. Сможет ли он вообще здесь ориентироваться?
Цин Юань неспешно вела его за руку, иногда поправляя выбивающиеся из короткого хвостика непослушные пряди тёмных волос. Вкус её горького жасминового чая ещё чувствовался на языке. Бай Лао боялся. Казалось, выдохни он посильнее, и вместе с воздухом из лёгких вылетит душа. Ему так не хотелось отпускать руку единственного человека, что оказался добр к нему с самого начала. Но их прогулка, пусть и неторопливая, не могла продолжаться вечно.
— Здесь мы расстанемся, — сказала она, остановившись напротив круглой дверной арки из красного дерева. С двух сторон неподвижно стояли стражники в шлемах с кисточками из конского волоса. Кивнув Цин Юань, один из них поспешил скрыться в глубине павильона. — Тебя заберёт один из гаремных евнухов. Они иногда пугают своей молчаливостью, но ты быстро привыкнешь. Жизнь в гареме красива, но не сказочна. Просто не задавай лишних вопросов.
Она ещё раз заправила ему за ухо прядь волос и ушла — плавно, как пенная морская волна отступает от берега.
У Бай Лао не было проблем с болтливостью. В родной деревне общались с ним неохотно, бывало за несколько дней ему и пары слов не доводилось сказать. Но здесь, где всё такое чуждое, где сам он чужой, казалось, любое его слово окажется лишним.
Гаремный евнух оказался мужчиной средних лет, чуть полноватым, с начисто выбритой головой. Одет он был в тяжёлый чёрный халат с широкими рукавами, расшитыми золотыми виноградными лозами. Маленькие глаза смотрели проницательно, но будто вовсе не выражали эмоций. Как и подобает гаремному служащему, он был безлик и невозмутим как стоячая вода в илистом озере.
Внутреннее убранство гарема пестрело оттенками красного и золотого; от лёгкого сквозняка едва заметно колыхались шелка, расшитые парящими фениксами и цветущими орхидеями. Мягкий переливчатый звук бисерных занавесей играл успокаивающую мелодию, подхваченную звонким девичьим смехом. В воздухе плыл аромат благовоний, тонкий и сладкий, он словно оседал на коже тончайшей плёнкой.
Бай Лао не знал, куда его вели, и спросить не решался. Ему казалось каким-то странным и неестественным, что проходя витыми коридорами, им не встретилась ни одна наложница или служанка — лишь голоса звучали за закрытыми дверьми. Хотя, честно признаться, Бай Лао и не был готов так скоро почувствовать на себе все их взгляды.
Через, казалось, целую вечность его привели в небольшую комнату. От большого количества горящих свечей в ней было светло как днём. В самом центре лежала подушка, на которую безмолвным жестом указал евнух. Бай Лао послушно опустился, уложил повлажневшие от волнения ладони на колени и вздрогнул, увидев женщину в красном ханьфу. Она расслаблено расположилась на бархатном диване у стены и медленно постукивала золотыми хучжи[1] по резному подлокотнику. Огонь десятка свечей плескался в глубине её глаз словно в недрах самой души.
— Раз на то воля Его Высочества, не мне её оспаривать. Всем должно знать своё место, и матери наследника, и безродному мальчишке.
Сяомин злилась. Но злоба её не была сокрушающей лавиной — скорее тяжёлым лесным пожаром, сковавшим густым дымом самое сердце.
Бай Лао кивнул, хотя ему и не задавали вопросов. Эта женщина, сперва показавшаяся жестокой, сейчас вызывала странную бессознательную жалость. И хотя взгляд её был твёрд, плотно сжатые губы скрывали обиду и смиренную безысходность.
— Ты ведь просто ребёнок…
Будто убеждая саму себя, едва слышно выдохнула Сяомин, покачав головой. И звон её шести[2] жемчужных серёжек мягко отозвался от стен.
— Делай, что нужно, — кивнула она, безмолвно стоящему за спиной Бай Лао, евнуху. — Потом дай немного прийти в себя и отведи к остальной прислуге.
Сяомин встала и грациозно направилась в раздвижной двери. У самого порога она обернулась.
— Теперь твоё место здесь. Сегодня ты впервые это почувствуешь.
Дверь захлопнулась почти бесшумно, и эхо произнесённых слов лёгким холодком пробежало вдоль позвоночника. Бай Лао обернулся — в присутствии евнуха он чувствовал себя довольно свободно. В конце концов, он не был воинственным надзирателем, лишь блюстителем порядка и спокойствия местных обитательниц.
Спина евнуха была довольно широкой, и Бай Лао пришлось немного наклониться, чтобы рассмотреть его действия. На небольшом деревянном столике горела свеча, и длинная игла раскалённо алела, погружённая в самое пламя. На нефритовом блюдце рядом лежала длинная серёжка с переливчатым красным как капля крови камнем.
Бай Лао отвернулся, смяв пальцами ткань штанов. Слова Сяомин обрели смысл. Золотое украшение изящнее клейма на коже, но суть его всё равно неизменна.
Движения евнуха уверенны и слажены, он делал это, должно быть, уже сотню раз. Бай Лао задержал дыхание, когда он опустился слева, натёр мочку уха чем-то резко пахнущим и повернул его голову своими мягкими пухлыми пальцами.
В нос ударил знакомый запах палёной плоти, и капля крови зерном спелого граната упала на грудь, прямо туда, где так испуганно замерло сердце. Боль была мимолётной, ноющее чувство унижения оказалось куда сильнее.
Следуя указаниям, евнух оставил его приходить в себя в одиночестве. В ушах гудело, ноги от долгого сидения затекли и налились свинцом, но Бай Лао оставался неподвижным. Душу его терзали странные чувства. Всего лишь маленький прокол в ухе, говорил он себе. Отчего же кажется, будто самое сердце насадили на раскалённый прут?
Время текло медленно, словно янтарная смола сочилась из рассохшегося ствола векового дерева. Послышался звук открывающейся двери, но вместо чёрного халата в комнату ворвался вихрь бледно-розового шёлка и тонкий аромат персикового цвета.