Глава 15. Холм Петршин (2/2)

Это была стройная, невысокая девочка-подросток, с совсем ещё детским миловидным лицом, которое косметика делала только забавнее. Чёрные волосы подстрижены под каре, совсем как у Матильды из недавно вышедшего фильма «Леон», да и сама она чем-то напоминала её: и выбором в одежде, немного мрачноватым и вызывающим, и угловатыми движениями. Нервозно оправив свою чёрную курточку, Берта нетерпеливо спросила:

— Ну так? Кто вы такие и что вам нужно? Если собираетесь уговаривать меня вернуться и забыть Ка́рела, то можете сразу уходить! Никто не понимает ни меня, ни наших чувств! — девушка раздухарилась и стиснула ладони в кулаки. Её щёки налились воинственным румянцем, а в глазах заполыхали искры.

Ян рассказал ей честно, кто они такие и чего ищут, но приврал насчёт их цели — якобы они просто разбираются, почему колдуны и ведьмы не могут любить друг друга. Берта заметно расслабилась, как только поняла, что они ей не враги, и устало привалилась к старому потёртому креслу, которое стащила не иначе как из забытой кладовки.

Томаш же спросил её:

— Мы слышали, твоего возлюбленного спрятали в Зеркальном дворце. Почему же ты не можешь пойти и вытащить его оттуда? Говорят, ты искусная ведьма… — Берта зарделась от его слов и напрягла губы, чтобы не улыбнуться похвале. Прокашлявшись, снова сцепила руки на груди и ответила:

— Конечно, это правда… Я и впрямь неплоха в колдовстве. Но вытащить Карела не так просто, — лицо её подёрнулось грустью, уголки губ тоскливо опустились. — Его хорошо охраняют. Даже я со своими силами буду ничто в сравнении с этими стражниками… У меня больше получаются статические заклинания: сделать щит, купол, создать иллюзию… А вот с боевыми плохо — меня очень быстро разобьют и поймают. Отсюда я могу хотя бы навязывать свои условия.

«Навязывать свои условия… Девчонка-то не промах!» — про себя усмехнулся Ян и, пока Берта не видела, переглянулся с Томашем понимающим взглядом.

— Но если честно, я в полном тупике… У меня нет ни малейшего понятия, что делать дальше, — призналась вдруг девушка, и голос её, похожий на властный материн, вдруг смягчился, обнажив её усталость и слабость. Она привалились к спинке, устало откинула голову назад и прижала к себе ноги в смешных фиолетовых колготках и чёрных шортах. Подходящая одежда для зимы! Яну стало её искренне жаль: маленькая влюблённая девочка одна сидела в этой холодной башне и пыталась победить в безрезультатной битве свою непрогибаемую матушку! Хороша же история…

Томаш поглядел на него и сжал губы в извиняющемся жесте. «Нет, мы не можем просто подложить камень и так с ней поступить!» — горело в его зелёных, любимых глазах. Ян уже давно думал об этом.

— Расскажи, как вы с Карелом познакомились. И как вообще… планировали жить дальше, зная о проклятии?

Девушка залилась густой краской и заёрзала на диване. Подогнула колени под себя, заправила волосы за ухо пару раз и стиснула рукава куртки. Начала смущённо и хрипло, но под конец осмелела:

— Да мы выросли вместе… Сколько себя помню — Карел был рядом! Он старше меня всего на год, мы жили в соседних домах, родители вовсе не препятствовали нашей дружбе. Дружить-то можно, большего нельзя… — грустно улыбнулась Берта. — Матушка была вечно занята и долго не видела, что творилось у неё перед глазами. Думала, я влюблена в обычного юношу из Праги — мы с ним хорошие друзья, но не более. Но однажды по нашей с Карелом неосторожности она застукала нас… Ох, какой же это был скандал! — Берта даже зажмурилась от удовольствия, словно материна злость для неё — всё равно что сладкая победа. — Но, к несчастью, наказание оказалось слишком сурово. Она закрыла Карела от меня, думая, что мы… ну… — девушка запнулась и покраснела, — прямо вот так сразу, ни о чём не договорившись… Совсем думает, что я безумная и глупая! Ну, я в отместку ей и закрылась здесь, сказала: не увидишь ты меня, пока не отпустишь Карела, а я всё равно найду способ с ним воссоединиться и сбежать! Наверно, зря я так сказала… ну, в общем, теперь она посылает сюда одного искусного колдуна за другим толпами. Я, конечно, держусь, но с каждым днём всё хуже. Еда потихоньку заканчивается, да и холод здесь жуткий, — Берта шмыгнула носом. — Даже закрадывается невыносимая мысль, что мне придётся сдаться и выйти наружу, а там матушка меня и поймает… Сотрёт нам воспоминания друг о друге своими дурацкими камешками беспамятства, отошлёт Карела подальше и ничего не останется от нас с ним, ни одной мелочи, которой я могла бы жить всю оставшуюся жизнь… — Берта протёрла глаза ладонями и опустила голову, чтобы они не видели её слёз. Но что уж тут скрывать, раз всё очевидно…

— А как же проклятие?

Девушка встряхнулась и помахала на лицо ладонью, чтобы сбить красноту. На вопрос ответила серьёзно и вдумчиво, будто давно размышляла над ним.

— Необязательно связывать друг друга такими отношениями… Есть же любовь платоническая, чувственная и невинная. Если такова наша участь, мы готовы любить так… но матушка нам ни за что не поверит! — черты её лица ожесточились, губы дёрнула жестокая усмешка. — А знаете почему? Всё просто: когда-то давно, когда она была такой же, как я, её поймали с колдуном прямо… — Берта запнулась и покраснела, — прямо, ну, чуть ли уже не в постели и едва-едва оттащили их, пока не случилось непоправимое… вот! Ну то есть, матушка обвиняет меня в том, что сама делала в прошлом! Это нечестно…

— Ты не думала, что она просто переживает за тебя? — мягко улыбнулся Томаш и подошёл к панорамному окну — туда, где открывалась Прага, начищенная снегом и утыканная, как праздничный торт, свечками-фонарями. — Не думала, что она просто хочет оградить тебя от ошибок, которые совершила сама? — говорил он, задумчиво вглядываясь вдаль. Девушка, почему-то очарованная его голосом или серьёзностью его вопросов или тем, что он разговаривал с ней, как со взрослой, помолчала некоторое время, хмуро разглядывая носки ботинок. Потом глухо ответила:

— Да я, может быть, и понимаю маму. Но почему-то она не желает понять меня! Не желает мне счастья, а хочет, чтобы я жила в вакууме, как домашний разнеженный зверёк… Вот что я не могу ей простить! — Берта обняла колени, опустила голову и от души расплакалась. Чего Ян не мог выносить, так это вида плачущей девушки! Они с Томашем переглянулись, уже зная, что не посмеют оставить здесь ведьмин камешек и исполнить её приказ. Надо решать по-другому.

— Ты знаешь, где найти вашу прародительницу? Ну, или первого колдуна, — спросил Ян, а Берта, поражённая таким вопросом, подняла на них удивлённые покрасневшие глаза. Утёрла платком лицо, убрала волосы назад и, всё ещё говоря в нос, хрипло произнесла:

— Ну и ну… Давно уже никого не интересовал такой вопрос. Про колдуна без понятия — его видят редко, он бродит по холму, где вздумается, точнее, его душа, и ни на какие вопросы не отвечает, только бормочет про себя имя любимой Элиски… А она сама стоит там, где её превратили в дерево: на Печальном склоне. Знаете, где это? — спросила она оживлённей, увидев их замешательство. — Если выйдете из башни, всё время ступайте налево, там будет такая бугристая тропа виться между деревьями. Она вас и выведет. Но если вы рассчитываете разговорить Элиску, то даже не надейтесь: во-первых, она — дерево, что уже затрудняет общение, а во-вторых, она ни разу не отреагировала на чьё-либо присутствие. А уж сколько поколений ведьм и колдунов пытались её разговорить, можете себе только представить! В общем, не знаю, чего вы от неё хотите добиться, но многого не ждите…

Звучало угнетающе, но у Яна с Томашем не было других вариантов. Точнее, они могли бы поискать самого колдуна, но это казалось ещё невозможней. Надо попытаться разговорить хотя бы Элиску. Не могло же быть так, чтобы проклятие было вечным! Даже в самых мрачных сказках заклятия рушились, только бы нашлась причина…

Они поблагодарили Берту и направились к выходу. Но девушка удивлённо окликнула их:

— Стойте! Вы разве хотите… попробовать разбить проклятье?

— А что нам остаётся? — простодушно улыбнулся Томаш и развёл руками. — Не подкладывать же тебе камень беспамятства? Последней всегда умирает надежда. Так что мы постараемся разобраться и в этой легенде. Опыт у нас есть, — он тепло посмотрел на Яна и подмигнул. На душе сразу стало спокойнее. Берта заметно притихла, но всё ещё глядела на них недоверчиво. Затем произнесла:

— Удачи вам. И спасибо… что не поступили так, как сказала вам моя мама. Спасибо, что не отняли у нас с Карелом нашу любовь…

Хотелось обнять эту худенькую девочку, пообещать, что всё будет хорошо — уж так отважно и достойно уважения выглядела она сейчас, одна против всех, с большим лишь чувством в сердце и размытыми планами на будущее. Даже если их любовь с Карелом, как и многие подростковые, закончится стыдливым расставанием, этой стойкости в Берте не угаснуть. Ян кивнул, а Томаш уже открывал дверь и выходил на лестницу. На сей раз иллюзия не мучила их головы искажёнными пролётами.

Следуя Бертиным словам, они повернули от башни налево, нашли тропку и двинулись по ней. Она то поднималась, то опускалась. Свет досюда не доставал, пришлось включить фонарик. Трава под ногами хрустела от заморозков, ветки неприятно цеплялись за пальто. Лес вокруг замер в настороженном, пристальном внимании к ним: наблюдал, но не смел ни помогать, ни мешать. Обычно так начинались всякие криминальные истории или ужастики: тихие тёмные дебри, заблудшие люди, никого вокруг и боязливый свет фонарика, отчаянно выцарапывавший у тьмы жизнь. Но вскоре подползающий к их сердцам страх мгновенно отбросило — они спустились к пологому склону, где лес уже не давил вокруг так сильно, а луна даже немного пачкала своим хрупким светом траву.

И то самое дерево, походившее на девушку, склонённую над обрывом, с прежней рыжей листвой, правда, слегка потускневшей, стояло там. Ни Томаш, ни Ян не родились колдунами, но в тот момент даже их сердца пропустили трепетный удар сквозь себя. Будто перед ними и правда стояла их праматерь… Настолько терпкое и возвышенное чувство, что они не сразу опомнились, для чего же пришли.

Ян спустился первым и подошёл к дереву ближе. Вгляделся в сплетения веток, что обрисовывали черты лица, в печально изогнутый листик губ, в копну покачивающихся на ветру плетей, но не увидел ничего, что намекало бы на жизнь в этом деревце. Наконец, к нему подошёл и Томаш.

— Может, нам стоит к ней обратиться? — предложил он. — Как-нибудь погромче, например. Ты же помнишь, что она лесное божество и может вообще не здесь находиться?

— Только вот если… — Ян не договорил — вокруг резко поднялся ветер. Страшно накренились деревья вокруг, будто холм накрыла буря, сухие листья и травинки взметнулись в воздух, а пыль изъела глаза и пришлось закрыть их руками. Природа вокруг бесилась, выла и торжествовала одновременно. Томаш потянул Яна назад — надо уходить, чем-то они Элиску расстроили. Но идти было трудно, ветер будто возвращал их обратно к дереву. Согнувшись, они старались сделать хоть шаг. И вдруг шелест листьев, сначала беспорядочный и густой, оформился в трескучий шёпот, звучавший, казалось, на подкорках сознания:

— Не уходите! Пожалуйста!

— Мы не уйдём, так и быть! Только останови ураган, просим тебя! — прокричал сквозь ветер Томаш и встал на месте. Шум тут же утих, воздух застыл, а поднятые листочки и ветки рухнули вниз. Природа виновато замерла, словно горько раскаивалась за своё недоброе приветствие.

Ян и Томаш обернулись к дереву, но оно, как и прежде, выглядело неподвижным. Но шелест раздался вновь — и вновь сложился в осознанные слова:

— Простите, что так встретила вас. Обычно я не люблю посетителей, особенно не из ведьм… Но вы, вы — особенные.

Томаш и Ян взволнованно переглянулись: может быть, они всё-таки угодили в ловушку? Но Элиска будто прочла их мысли и тут же поспешила объясниться:

— Ох, я совсем стала невежлива, забыла уже, как общаться с людьми! Извините моё поведение. Сейчас я вам всё расскажу…

Вдруг кулоны с их шей задрожали и мягко полетели вперёд — узелки сами собой развязались. Поднявшись повыше, над их головами, они снова стали одним ожерельем: нити загорелись золотым светом и соединились. Элиска подтянула его себе поближе — точнее, дерево никак не двигалось и ничем не выдавало того, что в нём была закована девушка, всё вокруг двигал ветер.

— Это ожерелье! — голос даже зазвенел радостью и девическим озорством. — Где вы его нашли? Его подарил мне Элиаш, рассказывал, что цвет моих глаз, как у этих малахитов. Второе такое оставил себе, чтобы показать, как мы едины… — договаривала она уже тише, задумчиво и печально. — Ох, мой возлюбленный Элиаш! Почему же мы так жестоко обошлись друг с другом?

Ян не знал, интересовало ли ещё Элиску то, откуда оно к ним попало, но после тяжёлого вздоха та всё-таки повторила свой вопрос:

— Ну так? Чего же вы молчите, мои спасители?

— Ожерелье подарили нам вороны со Староместской башни в обмен на одну услугу, — коротко объяснил Томаш. Элиска задумчиво хмыкнула, потом звонко зашелестела — наверное, это был смех.

— О! Как же мир тесен… или наоборот, огромен!

— Почему ты сказала, что мы тебя спасли? — спросил теперь Ян. — Мы же ничего даже не сделали…

— Это вам только кажется! — озорно воскликнула Элиска, и поблёкшая рыжая копна загадочно взметнулась кверху от порыва ветра. — Раньше я ни с кем не разговаривала, вы первые. Потому что моё сознание и память совсем спутались, слились с лесом, и я даже позабыла человеческий язык… Но ожерелье — полное тайн и загадок — встряхнуло меня и напомнило мне, кто я есть. И чего желаю больше всего на свете… Снова поговорить с ним, с Элиашем! Мы должны помириться. Не может злость столько веков разъедать нас и вредить нашим несчастным потомкам!

— Вот за этим мы к тебе и пришли, Элиска, — вмешался Томаш. — Есть ли способ убрать проклятие?

— Да! Только для этого мне нужно встретиться с Элиашем… Возьмите ожерелье! — лёгкий ветерок толкнул его обратно к ним, и Ян поймал малахиты. — Оно поможет вам его сюда привести. Элиаш сейчас — неупокоенный дух и бродит в лесу, что лежит под нами. Он совсем ничего не понимает и ни на кого не реагирует… Но ожерелье он вспомнит и последует за вами! Приведите его ко мне, и он тотчас станет прежним. А уж дальше… дайте нам время.

Томаш осторожно заглянул в обрыв — там, где шумели кроны тёмного леса, и задумался, как бы им дотуда добраться. Ян же пока разглядывал малахиты, касаясь их уже осторожно и с почтением — о, если бы он знал, что они принадлежали первым ведьме и колдуну, то не бросал бы их так небрежно в пыльный рюкзак!

Элиска их поторопила:

— Идите скорее! Элиаш нигде долго не задерживается. Это вообще чудо, что я сейчас чувствую его, потому что он близко. Если уйдёт, будем искать его долгие годы!

Они кивнули и спешно побежали к ближайшей тропке — крутоватой и резкой, но сейчас не было времени выбирать. Трава и камни под ногами скользили и так и норовили сбросить их куда-нибудь в сторону. Морозный ветер пробирался под куртки и покусывал кожу — на свежем воздухе они уже задержались. Усталость не догнала их ещё чудом, хотя ничего толкового они не сделали — только носились по Петршину от одной ведьмы к другой, да вечно чувствовали себя чужими и ничего не понимающими в том, что здесь происходило.

Наконец, тропка вывела их в лес, тёмный и ещё более мрачный, чем тот, что наверху. Деревья здесь росли старые, покорёженные и опасно склонившиеся к земле. Громадные ветви резко возникали из сумрака и преграждали путь. Трава колосилась высокая, серебристая и опасная: казалось, ступишь туда ногой и больше никогда не выйдешь… Ян немного паниковал и осознавал это. Неудивительно: за целый вечер он узнал столько, сколько не узнал даже в тот день, когда впервые встретил Томаша! Петршин оказался местом своеобразным, терпко-мистическим и пугающим — даже одну его обстановку трудно вынести обычному человеку, впервые туда ступившему. А им всё же когда-то был и Ян…

По лесу его вёл Томаш — отчасти наугад, потому что разобрать, где в этом мрачном пространстве лево или право, было сложно. Если тропу перекрывал скалистый ров или под ногами начинала чавкать ощутимая трясина — значит, стоило свернуть. Таким спонтанным образом они шли долго — потом узнали, что от силы минут десять, и наконец вышли на спасительную прогалину, свободную от придавливающих сверху деревьев. По ней задумчиво бродил человек.

Ян не спешил подходить к нему, и пару минут они разглядывали его издалека. Луна окончательно выкарабкалась из синих пуховых одеял снежных облаков и сонно тянула желтовато-разбавленный шлейф по Праге. Поэтому первый колдун и был так хорошо виден. Всё было почти как на иллюстрации: сильное мужественное лицо, тусклый, лишённый жизни взгляд, прекрасно сложенное тело, старые охотничьи одежды, собранные в хвост волосы и спрятанное под жилетку малахитовое ожерелье. Одно только не вязалось с ним: широкая, почерневшая со временем пустота в груди там, где прежде стучало сердце. Яна пробрало горячей жутью, полыхнувшей где-то в груди отравленным пламенем. Одно дело — слышать об этом в рассказе, совсем другое — увидеть вживую и осознать, что когда-то колдун обменял своё сердце на месть.

Томаш вывел его из раздумий, легонько коснувшись руки. Переплёл их пальцы, ободряюще улыбнулся и коротким, слишком невинным поцелуем кольнул в плечо, откуда страсть, как горсть конфетти, рассыпалась по телу. Ян вздрогнул, но взял себя в руки и только кивнул. Выставил ожерелье перед собой, как крепкий щит. Вместе они осторожно двинулись к Элиашу.

Он никак не реагировал на их приближение. Только когда между ними оставался десяток шагов, колдун вдруг вздрогнул и повернулся к ним. Глаза его вспыхнули светом. Ожерелье тоже ощутимо задрожало в руках, а затем вылетело из пальцев Яна. Малахиты загорелись зелёным мерцанием. Элиаш посмотрел на них, и его губы, холодные, бескровные, тронула нежная улыбка. В глазах на миг затеплилась жизнь. Ожерелье само повело их обратно, плавно огибая ветки и освещая путь. Сначала шёл Элиаш, заворожённый и безмолвный, потом, на расстоянии от него, Ян с Томашем. Обратный путь на удивление показался лёгким и как будто быстрым. Словно сами деревья расступались перед ними, перед возможным будущим воссоединением двух горько влюблённых, а тропы обрастали мягкой травой и прятали поглубже в себя камни и пни.

Когда они поднялись на холм, то ожерелье полетело дальше, к заколдованной Элиске, и Элиаш побрёл туда за ним. А Томаш и Ян решили остаться за деревьями, чтобы не мешать. Только выглянули, чтобы убедиться: колдун дошёл до своей ведьмы, и нежный шёпот разбавил тишину ночного леса. А дальше — дальше уже не посторонних глаз дело…

Наверное, об этом потом сложат легенду — да какую-нибудь красивую, достойную, чтоб храниться в сборнике пражских сказок! Но что было на самом деле — никто не мог знать. Ян и Томаш медленно брели обратно к Петршинской башне. На полпути лес озарился ярким золотым светом, и тревога разом отпустила их сердца. Деревья больше не казались зловещими убийцами, темнота больше не прятала демонов страха, луна светила приветливо и ярко, указывая дорогу, а небо распахнуло над ними бархатную подушечку с драгоценностями: все звёзды сегодня к вашим услугам! Ян и Томаш посмотрели друг на друга и сладко, с облегчением рассмеялись.

Что сказал Элиаш своей первой любви, своему драгоценному творению? Как извинился за то, что держал её, подобно ценной птичке в клетке? А как раскаялась Элиска за своё предательство? Как рассказала любимому, что её сердцем всегда владел лишь он, а тот славный юноша, чей прах уже давно разложился в недрах чешской земли, был только сладостным помутнением, желанием вырваться из вечных оков? И смогут ли они полюбить друг друга так, как прежде, или то будет новая любовь, настоянная временем, смертью и горечью?..

Кто бы знал. Но Ян чувствовал, что всё точно закончилось хорошо. Внезапно небо раскрасила вспышка фейерверка. Затем ещё и ещё одного. Зелёные, оранжевые, фиалковые и красные. Все цвета расшивали небосвод, как тонкими блестящими ниточками. Они уже дошли до башни и, улыбаясь, глядели на небо.

Неожиданно к ним упал лист пожелтевшей бумаги. Готические буквы на нём гласили короткое и радостное: «Проклятие снято. Любите друг друга без страха!» Возможно, оно было даже слишком откровенным, ведь все вполне понимали, что скрывалось под словом «любите»… Томаш стыдливо покраснел, хотя вовсю старался скрыть это, но Ян уже научился ощущать его по крохотным мелочам. По наклону головы, кончикам ушей, учащённому дыханию… Этот невинный Томаш — всё равно что такой же листок, упавший в их руки: открытый и честный. Ян усмехнулся.

Они пошли обратно. Заходить ещё раз к Берте было бессмысленно — в её окошко уже наверняка залетела новость! Около ведьминского домика они всё же остановились и осторожно заглянули в окно. Женщина сидела, вчитываясь в листовку, и с каждой секундой её глаза наполнялись слезами и радостью. Окно было чуть приоткрыто, и до Томаша с Яном донеслось её сдавленное, тихое:

— Я виновата перед Бертой, ужасно виновата! — она наверняка металась по комнате, прижимая листок к себе, и плакала, перемежая слёзы с улыбками; Томаш и Ян не могли теперь её видеть и спрятались за подоконником. — Но как же разрушилось проклятье? Неужели те двое?..

Ян отчего-то не хотел, чтобы их сейчас обнаружили, и потянул Томаша за рукав — поскорее от домика. Пусть мать с дочерью разберутся сами, отпустят все обиды и помирятся. А им надо дальше — выйти отсюда, желательно невредимыми, ведь теперь у них не было спасительного ожерелья… Впрочем, Ян об этом как-то совсем не переживал.

В центре импровизированного городка стоял ажиотаж. Все ведьмы и колдуны побросали работу и теперь радостно потрясывали листками с благословлением их прародителей. Кричали, обнимались, танцевали, кружась в парах, разливали глинтвейн и просили прощения у всех тех, кто пришёл к ним сегодня. Остальные существа недовольно ворчали, звенели, стонали, но послушно ползли к выходу. Всё вокруг теперь и впрямь напоминало ярмарку: громкая музыка, смех, восклицания, огненные фейерверки. Откуда-то из леса подтягивались другие колдуны и ведьмы, одетые необычно, по старинной моде. Только потом Ян догадался, что это ожили все сражённые древним проклятьем — и теперь спешили прожить рука об руку со своими возлюбленными, не страшась чувств.

Они с Томашем понаблюдали за этим, а потом тоже пошли к фуникулёру. Ехать пришлось в битком набитом существами вагончике. Яну в спину дышало что-то ужасающе ледяное. Томашу тыкало в спину игольчатое страдание — девушка с шипами вместо кожи. Как же она надоела своими трагическими завываниями! Но ничто не могло испортить их настроения. Настроения игривого и в то же время меланхолического. Яна пугало это смешение. И одновременно манило…