Глава 15. Холм Петршин (1/2)
Вышли они после одиннадцати вечера. За день до этого отсыпались, а потом уже вовсю хлестали кофе — чтобы глаза не слиплись, а разум был чист. До центра добрались на автобусе, там высадились у Карлова Моста и отправились пешком.
Прага непривычно пустовала. Воздух искрился от колких снежинок, цветных фонарных всполохов и тишины. Город будто замер в ожидании мистического концерта. Улицы заливал несозревший апельсиновый свет, булыжники блестели от влаги и впечатавшихся рваных листов. Прохожие шли быстро и ссутулившись, словно знали: совсем скоро улицы заполнят другие твари. Площади кутались в пышную рождественскую мишуру и выстраивали надёжную оборону в виде деревянных лавок и магазинчиков, будто игрушечные снеговики и ангелы могли уберечь их от жестоких призраков, охочих до мести. Пахло, в предвкушении главного празднества Европы, корицей и хвоей. Сами ёлки или их мохнатые ветви уже топорщились тёмными лучистыми пятнами на фоне светлых пряничных домиков, и всё это походило лишь на рождественскую сценку в витрине хорошенького магазина. Ян порой и ощущал себя не больше, чем марципановой фигуркой на леденцовом склоне. Ждало его только одно: или его скоро бесславно съедят, или выбросят испорченным.
Но не успели они с Томашем пройти и десятка метров по мосту, как услышали дребезжание и предупредительный звон колокольчиков позади. Широкая полоска света лизнула булыжник, и Ян с изумлением обнаружил под тонким слоем блестящие трамвайные шпалы. Томаш схватил его за рукав и оттащил в сторону.
Рядом с ними остановился красный старенький трамвай — выпуклый, короткий и пустой. Открытые двери, что регулировались вручную, приглашали внутрь. Яна что-то отчаянно смущало во всём этом, но Томаш выглядел расслабленным и даже спокойным. Улыбнулся и кивнул в сторону трамвая.
— Проедемся? Что-то неохота идти в такой ветер…
Он был прав: с Влтавы задувало так резко, что даже раскачивались фонари, а мелкий снежок завивался во вьюгу. Ян согласился, и они запрыгнули в нутро трамвая, на удивление тёплое. Машинист выглядел мрачным и сосредоточенным и был одет по какой-то старинной моде: двубортный пиджак с серебряными пуговицами и фуражка.
И только когда они сели на жестковатые деревянные сиденья, до Яна дошло: по Карлову Мосту не ходили трамваи… Он тревожно дёрнул Томаша за рукав и уже набрал воздуха в грудь, чтобы шёпотом высказать свои опасения, но тот опередил:
— Да, я знаю, что здесь не ходят трамваи, — ласково улыбнулся и посмотрел на него; для верности перехватил ладонь, чтобы согреть в своей. — Но известно ли тебе, что ходили — правда, уже очень давно? — снова терпкая улыбка — Ян едва останавливал себя от того, чтобы попробовать её на вкус; хитрый Томаш знал, как хорош прямо сейчас, и без совести соблазнял его. — В конце девятнадцатого века, если быть точным. Придумали сложный механизм, специально для моста, чтобы не портить его внешний вид троллеями. В 1908 году уже демонтировали — побоялись, что тяжёлые трамваи разрушат старый мост, который уже когда-то падал.
— А сейчас что? Почему мы на нём едем? Опять тени прошлого? — прохрипел Ян и тут же стыдливо прокашлялся. Томаш неопределённо повёл плечами, качнул головой и ухмыльнулся.
— Возможно. Ближе к ночи чего только не встретишь в Праге: и давно исчезнувшие трамваи, и ведьм… Даже Голема можно!
Улыбнулся вновь соблазнительно и лукаво, и Ян уже стерпеть не мог. Поцеловал его в жадно-холодные губы, старательно согревая их своими, а ладонью скользил по горячей шее, с радостью нащупывая бешено стучавшую венку. Да, целоваться в трамвае, под дребезжание и стук, было совсем опрометчиво, но Ян хватал ускользающий момент, хватал его с невиданной смелостью и отчаянием. Опомнился только тогда, когда гладил Томаша по ноге, опасно соскальзывая к бедру, а тот вздрагивал, легонько отталкивал его и шептал в губы просьбы: не здесь, не сейчас…
Трамвай резко остановился, дёрнувшись вперёд, и страсть выпорхнула через морозное окошко. Ян отодвинулся и, слушая гулко стучащее сердце, пытался осознать, что же на него нашло. Губы горели, тело жаждало большего. Томаш, задумчиво потирая губы, смотрел на него удивлённо и нежно.
— Ну и ну, Ян Горак, — прошелестел он с улыбкой, — что вы себе позволяете!
Хотелось зацеловать его до бессилия, но трамвай ждал — видимо, когда они выйдут. Томаш взял его за руку, и они спустились по лесенке. Ноги приятно хрустели по нетронутому снежку Малостранской площади. Трамвай объехал её по кругу и повернул обратно к мосту.
— Нам туда, — Томаш кивнул на одну из улиц, разветвлявшихся от площади. От прежней страсти не осталось и следа — вся она словно замёрзла на ветру, что ещё доносился со злой Влтавы. Но это к лучшему, думал Ян, эмоции были сейчас совсем лишними…
Мимо входа на гору Петршин они не прошли: либо по извилистой тропке, освещённой лиловыми фонариками, либо на фуникулёре. Выбрали второй вариант — иначе устанут, едва начав путь. Кабинки здесь ездили старые, потёртые и мятые, ужасной чёрно-красной расцветки — безвкусной, по мнению Яна. К станции, маленькому домику у подножия холма, они шли не одни: рядом шагали люди — из множества эпох и легенд — и мистические существа. Одних получалось описать, другие завораживали взгляд, но не поддавались словам. Ян приметил рядом с ними устало бредущего ангела, с серыми крыльями и сигаретой в пальцах. Выглядел он совсем молодым, но измученным. Из одежды на нём были только хлопковые штаны и забавные серебряные сандалии — и это в начале декабря! По другую сторону к станции настойчиво ползло нечто, похожее на блестящего морского ежа, только увеличенного до размера человека. Иглы красиво переливались цветом, а нутро заворачивалось спиралью, в котором запросто можно было пропасть. Томаш на всякий случай остановился и Яна за руку тормознул, чтобы пропустить особо торопливого ежа — пускай себе ползёт! Случайно закрутиться в его брюшное небытие точно не хотелось.
На входе в домик явно спрашивали билеты, судя по недлинной очереди и задержкам. Ян и Томаш опомнились поздно, но вдруг одновременно полезли в свои карманы. И, о чудо, отыскали там нужные билеты! Похожие на старинные трамвайные, вместо какого-нибудь номера — фраза «Ищут спасения», и их имена. Закралось сомнение, сойдут ли они… Но времени что-то менять уже не было.
Они подошли к проёму. Над ним, на специальной жёрдочке, сидел большой чёрный ворон с фиолетовыми глазами. Рядом с ним висела деревянная, покосившаяся табличка, выкрашенная в белый: «Ворон предпочитает не разговаривать. Если вы человек — развернитесь и уходите. За нарушение этого правила ворон выцарапывает глаза!»
Невесёлое начало. Яна даже как-то передёрнуло, и рука, протянувшая билет, заметно ослабла. Но ворон безучастно откомпостировал клювом их билеты, прокусив сбоку, и недовольно каркнул. «Следующий!» — послышалось в этом ворчливом звуке. Томаш и Ян быстро забежали внутрь и стали ждать следующую кабинку вместе с другими в крохотной зале.
После них зашёл ещё один человек — очередной рыцарь без головы, коими Прага полнилась даже чересчур, и вдруг над входом что-то щёлкнуло. Из проёма упала тяжёлая ржавая решётка и перекрыла вход — это значило, что другим желающим прокатиться до Петршина следовало ждать следующего заезда. Ян сжал руки в карманах, чтобы не дрожали, и стиснул посильнее зубы, чтобы те не постукивали от страха; лязгающий звук, мрачная атмосфера, странные существа рядом, вязкая тишина и чувство таинственности будоражили его, но вместе с тем и ужасали. Неизвестное прекрасно в своей неизвестности, но и опасно тоже.
Подъехала кабинка, они зашли в неё. Томаш отвёл его в конец, к окну, и придержал за локоть. Ян задумался, зачем все эти существа ехали на Петршин, но развеять тишину своим неуместным вопросом не решился. Мимо проплывали чёрные дебри леса; снег тут почему-то нарочито таял, и проплешины мха и жёлтой травы разбавляли тёмный пейзаж. Вагончик дребезжал и пыхтел, будто был живым и через силу тягал в себе всех пассажиров. Через несколько невероятно тяжких минут он дёрнулся, возвещая об остановке.
Пассажиры разбрелись по разным сторонам. Томаш и Ян огляделись. Вокруг происходило что-то типа ярмарки или фестиваля: пологая площадка с редкими деревцами, много света и людей (и не только людей, конечно!), разноцветные палатки, шатры, домики, гирлянды из фонариков и цветов. Ян, наконец, спросил Томаша про такой ажиотаж. Тот ответил просто:
— Издавна ведьмы и колдуны славились сферой услуг для всех мистических тварей города. Ты только вчитайся в названия! — Томаш схватил его за руку и повёл за собой. Ян пригляделся. «Сауна для чертей», «Прачечная для ангелов», «Столовая для шаров вечности». И всё в таком духе. Ян бы подобное сроду не выдумал! Около прачечной, светлого домика с маленьким шпилем, стоял тот самый ангел с серыми крыльями и зажигал новую сигарету, пока ждал своей очереди. Так вот для чего ангелам прачечные…
— Неплохо устроились, — изумлённо качал головой Ян, глядя по сторонам. — Нашли золотую жилу даже здесь. Если им, конечно, платят…
— Платят! — беспечно ответил Томаш. — Только очень редко деньгами. Здесь в ходу разная валюта, в том числе какие-нибудь особые ингредиенты для зелий самих ведьм. Поэтому выгодно.
— Ты это узнал, конечно же, пока сидел в церкви? — насмешливо спросил Ян, но Томаш кивнул вполне серьёзно.
— Ведьмы и колдуны не сгорают в адском пламени, если переступят порог святого места, как им пророчат все священники, — объяснил он. — На них это никак не влияет, а вот красивую мессу на латинском языке они послушать любят. Все стремятся к прекрасному, Ян.
С ним было не поспорить. Между тем, они торопливо шли мимо домиков, лавок, закутков и шатров, толком ни во что не вглядываясь и как будто стараясь их скорее пройти. Томаш пояснил: ведьма, а уж тем более главная, вряд ли толпится вместе с остальными. Если они где и живут, то в отдалении от этой вечной ярмарки жизни. Но даже в спешке Ян успевал разглядывать всё вокруг — происходящее и забавляло его, и страшило. Не эти ли чувства мы испытываем, когда читаем про шабаш?..
Красные пугливые огоньки переругивались своими писклявыми голосами около круглого окошечка, затягивающего их внутрь странной мрачной башенки, за право попасть туда первыми. «Это кошмары, — не уставал объяснять Томаш, в точности следя за взглядом Яна. — Они восстанавливаются после слишком счастливых людей, которые прогоняют их из своих снов».
Девушки с зелёной кожей, древовидными платьицами и жёлтой копной лиственных волос, звонко переговариваясь, мягко ступали в домик, сложенный из лиан и плотно обвитый цветами. «Девы леса. Из-за того, что в Праге с каждым годом уменьшаются лесные массивы, парки и зелень, они тяжко страдают, а их волосы — вместо которых листьях, как ты заметил, — сохнут и опадают. Здесь же они ходят в подобие парикмахерской — восстанавливать их».
Тёмные просвечивающие тени в форме вытянутых людей, с длинными руками и ногами, колыхались возле чёрного прямоугольного цилиндра. «Несчастья со Староместской площади. Теряют свой облик, если долго не подпитываются страданиями людей. Раньше на площади происходило много печальных событий: казни, расстрелы, самосуды… Теперь же там только безмятежно попивают кофе и глазеют на куранты».
Потом начали встречаться уже чисто ведьминские закутки: в прозрачном павильоне совсем ещё девчушки склонялись над котлами с бурлящими жидкостями всех цветов и текстур, а старшая ведьма стояла в центре и что-то эмоционально объясняла, активно жестикулируя и подбрасывая в свой котёл ингредиенты со стола. В другом павильоне, тоже прозрачном, виднелись мальчишки-колдуны, работавшие над созданием какой-то тёмной сферы между своих ладоней. У одних она была яркого цвета, а у других — вообще взрывалась, обляпывая изумлённое бледное лицо чёрной жижей. В общем, с наступлением полуночи жизнь на Петршине только разгоралась.
Затем огни ярмарки вокруг потускнели, стали встречаться отдельные домики и даже импровизированные улицы. В стороне чернел силуэт Петршинской башни, которая походила на Эйфелеву, но уступала ей в роскоши и размерах. Томаш шёл так, будто знал, куда им следовало идти. «Предпоследний домик с синими ставнями — так мне описывали место, где живёт главная ведьма. Но не знаю, правда ли это…» Оказалось, не соврали.
Домик и правда стоял — даже скромноватый для ведьмы, которая считалась здесь главной. В окнах горел свет, и синие ставни ярко выделялись на фоне серого камня. Томаш постучал. Дверь им отворила высокая женщина лет сорока — бледная, уставшая, с кругами под глазами и забранными в узел волосами. Взгляд тёмных, пронзительных и суровых глаз уставился на них выжидательно и пристально, а бескровные губы шелохнулись в провокационном вопросе:
— Вы же не колдуны, правда?
Её голос — холодный и трескучий — вызвал неприятные мурашки по коже. А проницательность тем более пугала. Томаш лукавить не стал и ответил откровенно:
— Да. Мы неупокоенные души. И история с вашей дочерью — часть нашего задания, в конце которого мы сможем найти покой. Так что позвольте нам помочь.
Несколько долгих секунд женщина вглядывалась в них, будто решая, стоило ли им доверять. Ян бы не удивился, если бы она резко отвернулась от них, холодно отказала и закрыла дверь. Однако она сделала шаг в сторону и кивком головы пригласила их внутрь.
Ян ожидал увидеть типичное жилище ведьмы, как их описывали в сказках: всюду зелья, колбочки, котлы, гирлянды из сухих трав и черепа врагов на каминной полке. Но домик оказался вполне человеческим, уютным и современным, даже телевизор имелся. Пахло цветами, кофе и настойкой валерианы. Из радио лилась меланхолическая грустная мелодия. Они прервали ведьму за чтением — на журнальном столике обложкой кверху лежала какая-то книга, впрочем, едва ли осиленная на несколько страниц. Женщина кивнула им на диван, а сама села напротив. Ещё раз взглянула на них, словно решала, правильный ли выбор сделала. Но наконец заговорила:
— Пожалуй, вы сможете помочь. Дело в том, что Берта, моя дочь, влюбилась в колдуна, а это запрещено. Ей всего четырнадцать лет, и вы, наверное, догадываетесь, как опасны и взрывны чувства в этом возрасте. Я боюсь, как бы тот мальчишка не вскружил ей голову небылицами и не увлёк в постель. Хотя они обо всём прекрасно знают: и о проклятии, и о многих погибших влюблённых, но всякий раз чувствуют себя особенными и думают, что им под силу избавиться от наказания. Боюсь, что он может уверить её в том, будто он что-то придумал, и тогда они сломают себе жизни навсегда… Есть какие-то заклятия, но они все лишь отсрочивают неизбежное, — тяжело вздохнула женщина и сжала ладони на коленях. — Сейчас моя дочь заперлась в Петршинской башне, оградила её защитным куполом и никого не пускает. Это случилось после того, как я приказала отправить её возлюбленного в Зеркальный дворец — временно, чтобы он не подбил её сбежать или что-нибудь в таком роде, когда они поняли, что их раскрыли… Но раз вы не колдуны, — заметила она, приободрившись, — то сможете пройти сквозь заклятие башни и войти внутрь. Наверняка Берта выдумала что-нибудь и внутри, но основные заклятия и чары не должны на вас действовать. Если у вас получится её найти, то просто положите рядом с ней это, — ведьма вдруг выудила из кармана свободных штанов мелкий гладкий камешек серого цвета и протянула им его. — Как можно незаметнее, а дальше уже можете уходить.
— Что это? — нахмурившись, спросил Ян.
— Всего лишь заколдованная вещица! Она позволит ей забыть того колдуна и вычеркнуть из памяти все воспоминания о нём. Такой же камень мы подложим ему, как только вы вернётесь. Это самый лучший способ из всех! Они забудут друг друга. А колдуна мы можем отправить куда-нибудь подальше от Петршина, чтобы он больше не попадался ей на глаза…
Томаш взял камешек и повертел его в пальцах. Ян переглянулся с ним — одна и та же мысль зудела в их головах. Правильно ли это: лишать влюблённых их любви?.. Но ведь речь шла о жизни и смерти.
— Берта очень капризна и непроста, так что долго не вслушивайтесь в её бредни, — предупредила ведьма. — Просто оставьте камешек и всё. Если бы это могли сделать ведьмы или колдуны, то дочка уже давно была бы рядом. Но проблема как раз в том куполе: она очень искусна в заклинаниях, и, чтобы разбить её защиту, нам требуется время. И пока мы занимаемся этим, она успевает придумать другую защиту, используя совершенно новую комбинацию! И это может продолжаться бесконечно… Она говорит, что не выйдет, пока я не отпущу её возлюбленного. Но я знаю, что они будут делать дальше, и не желаю своей дочери такой жизни… ведь она будет очень короткой.
Боль исказила лицо женщины, губы задрожали, в глазах скопились слёзы. Видно, что она была властной, гордой и влиятельной, не любила, когда что-то шло не по её плану. Но история с собственной дочерью надломила её, и она металась по клетке своих мыслей, как раненый зверь, уязвлённая беспомощностью и слабостью. Ян мог её понять, но, тем не менее, хотел бы поговорить ещё и с Бертой.
— Ладно, мы постараемся, — ответил за него Томаш и ободряюще улыбнулся ведьме. — Попробуем сделать всё быстро.
И убрал камешек в карман куртки. Они покинули дом ведьмы, которая ещё долго смотрела им вслед, и пошли к башне. Здесь уже не встречались жилые дома, только «остатки» того Петршина, который видели обычные люди: закрытые кафе, музеи, тот самый Зеркальный дворец или лабиринт, где прятали колдуна, и редкие деревца. Идти приходилось осторожно: любой клочок земли мог внезапно оборваться резким склоном. Кое-где горели плохонькие фонари, порождая искривлённые, страшные тени деревьев вокруг себя. Ночные птицы настороженно перекликались между собой, и их трезвон разбивался о безоблачную чернь неба, стягиваясь к мутной луне, как к магниту.
Наконец, они добрались до подножия башни. Вход, когда-то огороженный кассами и толпами людей, был свободен. Томаш уже приготовился к взлому, но дверь, железная, вся в заклёпках, открылась легко. Нижний этаж кольцом облегал вокруг винтовой лестницы и выглядел непривычно заброшенно. Ян помнил, что где-то тут даже обустроили кафетерий, но теперь сомневался.
Они отправились к лестнице и начали подъём. Пролёт за пролётом ничем не отличался. До вершины подниматься было около десяти минут — это если неспешным шагом, чтобы не запыхаться. Но через некоторое время Ян понял, что они шли дольше. Глянул на часы и сверился: всё правильно, они поднимались уже около пятнадцати минут! Да и визуально расстояние до верха всё никак не менялось. Ян потянул Томаша за рукав и остановил.
— Мы не продвигаемся наверх. Подъём не может занимать столько времени, а мы всё как будто на середине… — с беспокойством поделился он. Томаш нахмурился, поглядел вниз через перила, затем наверх. Потом кивнул Яну, чтобы шёл за ним, и вместе они поднялись на несколько пролётов. При этом Томаш неотрывно глядел наверх: ведь даже чисто зрительно расстояние должно было сократиться! Но нет…
Он остановился, поражённый и бледный, и повернулся к Яну.
— Похоже, мы в ловушке.
Пролёты освещали дежурные лампы, тускловатые, но достаточные для того, чтобы разглядеть, как напряглось лицо Томаша. Ян вздохнул и попытался собрать мысли в кучу.
— Вероятно, это та самая ловушка, о которой нас предупреждала ведьма. Значит, Берта выстроила не только внешнюю защиту, но ещё и внутри что-то сделала…
— Это может быть иллюзией? — предположил Томаш, и тут же одинаковая мысль озарила их головы. Ян стянул с себя рюкзак и нашёл зеркало, обёрнутое в тряпицу — то самое, полученное после первого задания. Они направили его вверх и заглянули в отражение. Потом посмотрели вниз. Увиденное настолько отличалось от реальности, что даже закружилась голова. Томаш досадливо хмыкнул.
— Ничего не понимаю… Мы что, идём вниз, когда поднимаемся наверх?
— Выходит, что так, — Ян ещё раз заглянул в зеркало. Картинку будто просто перевернули вверх ногами. Если они шли по ступеням вверх, то зеркало показывало, будто они спускались вниз, на первый этаж. Который, впрочем, тоже не приближался. А вершина располагалась как раз внизу, и они уходили от неё всё дальше.
— Но как же это? — недоумённо спросил Томаш. — Мы ведь пришли снизу. Значит, мы уже были наверху? И если мы сейчас спускаемся… то почему первый этаж не приближается?
Ян бы и сам хотел это знать. Тревога пожирала их сердца, стискивая холодной дрожью. Паника уже подступала к горлу комом. Что, если они застряли здесь навсегда?..
— Так, — выдохнув, как можно спокойнее проговорил Ян, — давай тогда спускаться. Может быть, получится хотя бы выйти из иллюзии тем же путём. Если нет, попробуем докричаться до Берты — прямо так, на лестнице, и рассказать, что мы пришли вовсе не для того, чтобы ей навредить или уговорить бросить возлюбленного.
— А это действительно так? — с грустной усмешкой спросил Томаш — и на всякий случай шёпотом, будто бы он мог их спасти, если у стен были уши. — Цель у нас… вполне конкретная, скажем начистоту. Возможно, Берта об этом догадывается и специально нас запутывает. Уж не знаю, почему на колдунов действует магический купол, а на нас нет, но при этом мы можем запутаться в иллюзии — странные законы! Но всё это не просто так…
— Я бы хотел разобраться в ситуации, — честно признался Ян, разворачиваясь на лестнице. — Не спешить делать так, как сказала её мать. Может быть, если у нас выйдет устранить причину этих несчастий…
Он не договорил — по лестничным пролётам пронёсся заунывный вой. Они застыли на месте, по коже прокатилась волна ледяных мурашек. Пронзительный звук настойчиво стиснул их сердца — до отчаяния и острого разочарования, а потом отпустил и рассеялся внизу. К Яну кое-как вернулось самообладание. Томаш поскорее схватил его за руку и побежал вниз. При этом они не убрали зеркало и держали его перед собой, чтобы видеть, куда бегут. Это было трудно понять, и часто голова начинала кружиться, но в отражении они поднимались наверх! Нелогично, невозможно, никак не объяснимо, но они видели это собственными глазами.
Лестница закончилась дверью. Ян взялся за ручку и потянул её, надеясь, что они хотя бы выберутся из этого лабиринта, если уж не найдут Берту. Но внезапно перед ними возник не холл первого этажа, а застеклённая площадка, откуда открывалась ночная, изрезанная огоньками Прага. Они с Томашем так изумились, что молча уставились на эту красивейшую панораму. Потом оглянулись назад — лестница уходила вниз, а не наверх…
— Не знаю, кто вы такие и чего хотите! — раздался резкий девичий голосок, заставивший их дёрнуться от неожиданности и вглядеться в темноту площадки. — Но я почувствовала, что от вас может быть толк, в отличие от других переговорщиков. Я их вообще дальше порога башни не пускала!
В середине площадки показался силуэт. Затем раздался хлопок в ладоши. Свет разгорелся вокруг, и наконец явил взгляду импровизированную круглую комнатку, кое-как обустроенную под жилую, с матрасом, одеялом и даже переносной плиткой. Сама хозяйка вышла к ним, скрестив руки на груди и оглядывая их с долей подозрения.