Глава 11. Трагедия любви (1/2)
Что ты бродишь, неприкаянный,
Что глядишь ты не дыша?
Верно понял: крепко спаяна
На двоих одна душа.
Будешь, будешь мной утешенным,
Как не снилось никому,
А обидишь словом бешеным —
Станет больно самому.
А. Ахматова ©
Ян очнулся и подскочил на скамейке. Надо же, задремал прямо в церкви! И приснился какой-то бред… Почему именно тот вечер? Ян протёр лицо ладонями и задумался. Ничего серьёзного там не произошло, кроме перепалки с Хеленой, конечно… Неловко вышло. Он подумал ещё немного — теперь-то времени у него было полно. К тому же, ума с тех пор, как он надеялся, прибавилось…
Может быть, этот эпизод вспомнился ему не просто так? Может быть, он был словно олицетворением, обобщением всех тех непростых отношений, в которые втянулись они все? Здесь налицо всё: и эгоистичность юного Яна, пользовавшегося любовью Матиаша, как абонементом в спортзал, и трогательная, болезненная влюблённость Хелены в своего двоюродного брата, которую она всю жизнь прятала в таких тёмных уголках сердца, что вырвалась она только вместе с ненавистью, и, наконец, сам Матиаш — преданный Яну, как монах — своему культу.
И как сам Ян издевался над ними, боже!.. Его обдавал жгучий, невыносимый стыд за те слова и поступки. Он был глуп, глух и бесчувственен, а его жертвами стали самые открытые и прекрасные люди, которые не должны были достаться ему, никогда! Ян бессильно рухнул обратно на скамью и спрятал горячее лицо в ладони. Сердце болело — всё ещё болело — за обманутую любовь Матиаша и ополовиненную душу Хелены. Он знал, что виноват во всех их бедах.
И вдруг — из залы послышались голоса! Ян вздрогнул и резко поднялся. Хоть ему и показалось, что вечером сюда вообще никто не зайдёт, любители всё-таки нашлись. А может, настало время мессы?.. Ян совсем об этом забыл! Тогда не выйдет у него подумать в одиночестве или даже попробовать сыграть на органе. Он уже застёгивал пуговицы на пальто, как вдруг услышал голоса близко и уже совсем чётко, прислушался и замер на месте. Вместе с холодком по спине пришло осознание: это их с Матиашем голоса!
Сердце стучало где-то в голове. Ян, задыхаясь, выбежал к галерее и припал к одной из колонн. Сначала вглядывался в сумрак церкви, в мелькающие свечные алтари и дребезжащие тени от ангелов. Глаза долго не могли привыкнуть, но всё же отыскали две фигуры в центре пустого зала. Ян опешил и даже напугался. Затем вспомнил, что нечто похожее они с Томашем видели в Бальной зале. Ведь могли же и другие места хранить отпечаток истории? Правда, к чему такому грандиозному месту, как церковь, хранить его, Яна, историю, да ещё и самый позорный её отрезок? Он уже догадался — с хлёсткой болью, тяжким стыдом и ворохом сожалений, что именно сейчас увидит…
В тот вечер Ян закончил свой самый сложный и изнурительный концерт. Изнурительным он был из-за капризности старого органа, который иногда звучал не совсем так, как того хотел исполнитель, а тяжёлым — из-за продолжительной и серьёзной программы. Он впервые играл так долго, но при этом так проникновенно. Ян был доволен собой, хотя чувствовал, что совершенно выпотрошен, обезвожен и пуст внутри. В такие моменты он желал лишь одного: спрятаться в панцирь одиночества и накопить энергии. Никого не подпускать к своему израненному, уязвимому сердцу.
Но один зритель всегда ждал его после всех концертов — час, два, три, если понадобится, всю вечность. Ян устало вышел из подсобки, перекинув плащ через плечо, и в упор посмотрел на Матиаша. Тот сидел на первой скамье, стиснув кулаки, и смотрел перед собой тускло, безразлично, совершенно угрюмо. Когда же его голубые глаза отыскали Яна, то сразу зажглись жизнью. Яна это уже порядком раздражало — такая слепая преданность, такая удушающая любовь!.. Сегодня он хотел провести вечер в одиночестве, а Матиаш грозился всё испортить.
— Привет! Ты сегодня был великолепен! — скрипач подошёл к нему и восторженно улыбнулся. Ян не ощутил никакой нежности в сердце — только раздражение. Сколько лет уже Матиаш вот так дожидался его после концертов, подобно больной собаке?.. И если бы Яну надоело только это — нет, дело было вовсе не в этих встречах…
— Зачем ты меня ждал? Я же говорил тебе, что отправлюсь домой поздно, пойду один, — Ян раздражённо скинул его руку со своего плеча и посмотрел в упор — жёстким и прямым взглядом. Матиаш сразу же оторопел — впрочем, как и всегда; стушевался и смутился под упрёком своего идола. Ян не любил в нём и это: почему бы не ответить смело и дерзко, почему бы не отстоять своё мнение?.. Но Матиаш только сильнее зарыл себя в его глазах, когда опустил голову, сжал кулаки и прошептал:
— Прости, Ян… Я подумал, тебе захочется отдохнуть, мы вместе доберёмся до дома, я приготовлю что-нибудь, позабочусь о тебе… Но если ты не хочешь, давай встретимся в другой раз?
Ян тяжко вздохнул и закатил глаза. Опять эта невразумительная бубня, опять обещание скучного вечера, во время которого Матиаш будет обращаться с ним, как с земным божеством, и даже потрахаться-то нормально не выйдет — он вечно во время ласк весь такой медлительный и нежный, что пока пройдёшь сквозь разогрев, уже ничего и не захочется! А потом ещё и извиняется по тысячу раз: «Я не хотел спешить, хотел сделать тебе приятно, можешь брать меня, как угодно…» Тьфу ты! Ян, может, уже и сам бы хотел, чтобы его взяли, но с того самого первого раза, когда он разыграл комедию перед возлюбленным, они не возвращались к этой теме и Матиаш без писка довольствовался пассивной ролью. А ещё, быть может, Ян бы с радостью послушал его упрёки в том, что он недостаточно внимателен в постели, что ему стоит двигаться помедленнее или ещё быстрее, но ведь у Матиаша это чёрт вызнаешь! Он одинаково тихий всякий раз, будто боялся даже лишний раз охнуть!
— Мы уже не встретимся, Матиаш, — Ян не хотел, но обида сорвалась с сердца и упала на язык. — Ни сегодня, ни в любой другой раз. Думаю, нам пора расстаться, вот что. Разве ты не видишь, что мы зашли в тупик? Наши отношения только топят нас. Меня тяготит твоё общество. Ты был моим первым возлюбленным и, конечно, большое тебе спасибо за опыт и приятные эмоции. Но пора идти дальше. Нам уже не шестнадцать.
— Ты нашёл девушку? — Матиаш вдруг посмотрел на него — затравленно, несчастно, но смело. Яна выбил из равновесия его вопрос — он-то думал, Матиаш слишком простоват для таких мыслей. Но вот в ловушке оказался он сам, хотя думал, что заманит в неё друга.
— Да… — врать он не любил — словно взваливаешь на душу ещё один горький камень, который затем тащить и тащить, пока не отчаешься. — Да, я нашёл девушку, — чуть громче добавил он и посмотрел на Матиаша. Тот вмиг побледнел, задрожал и опустил голову. Бескровные губы, ещё недавно зацелованные Яном до оргазма, пытались что-то выдавить из себя. А Ян и сам не знал, как объясняться.
Да, он начал встречаться. С Хеленой. Не столько потому, что она ему так нравилась — хотя она была прекрасной и милой, а из-за желания поэкспериментировать и узнать, каково это — целоваться с девушкой, заниматься с ней любовью и слушать её болтовню. Он просто устал от Матиаша, от его бесконечно угловатого тела, от того, что мог найти и у себя за поясом штанов, от однообразных ласк и поцелуев, от секса, идущего по какой-то тошнотворной, чуть ли не библейской схеме (так любил говорить про себя и всё время посмеивался над этим сравнением).
Почему же именно Хелена, Ян толком и не мог сказать. Наверное, среди всех девушек он знал её дольше всего — тут не надо было добиваться внимания, всего лишь чуточку поднажать и всё. К тому же, он был красив на лицо и умел делать комплименты, а израненное на равнодушных парнях сердце Хелены только того и желало. Вот и встречались они уже около месяца — почему-то тайком и неофициально. Хелена будто сама чувствовала, что это ненадолго, а Ян и не спорил.
Он честно признался Матиашу и рассказал, как есть. Тот всё бледнел и бледнел, будто каждое слово ввинчивалось в его сердце на живую, без всякого анестетика. А когда пытка закончилась, то друг пошатнулся, но не упал, вовремя нашарил рукой спинку скамьи и тяжело выдохнул. Ян сжалился над ним и протянул руку, чтобы дотронуться до плеча. Максимум, чего он ожидал, что Матиаш резко сбросит его ладонь с себя, но так глупо он ещё никогда не просчитывался.
Хлёсткая оплеуха огрела его щёку — больно до слёз, стыдно до смерти. Ян дотронулся до пульсирующей скулы и замер — не в силах возмутиться или ответить. Матиаш глядел на него всё так же: убито, расстроенно и печально. Но теперь туда добавилось ещё кое-что: презрение. Кроха горького презрения, которую Яну придётся носить в себе всю жизнь.
— Надеюсь, когда-нибудь ты полюбишь так же, как я тебя сейчас, а любовь всей твоей жизни окажется невозможной, потерянной, испорченной навсегда и растает в один миг! — отчеканил так холодно и ясно, что Ян бы и сейчас припомнил этот шёпот, рассёкший его сердце, как корку льда на замёрзшем озере. Может быть, впервые он понял, как сильно ошибался в Матиаше, считая его простаком и чуть ли не рабом собственных желаний. Казалось, за пару минут сам Матиаш всё про себя понял, и этот его последний плевок был откровением: «Я не игрушка и никогда ею не был. Я любил тебя, но ты растоптал моё сердце».
Ян стоял посреди пустой холодной церкви — такой же одинокий, как и старый орган, на котором он только что играл, и такой же выпотрошенный. В ушах прозвенело смертельно уставшее «Прощай, Ян». И Ян, ещё потирая горевшую щёку, думал: почему прощай? Мы однозначно встретимся завтра или на следующей неделе, живём-то в одном городе! Да и Хелена — его двоюродная сестра, никак им тут не обойти друг друга.
Он ещё не знал, что это и правда их последняя встреча. Той ночью Матиаш выйдет из окна своего дома на шестом этаже и разобьётся насмерть о булыжную дорогу. Смерть наступит почти мгновенно, он свернёт шею — так будут успокаивать врачи. Матиаш напишет длинную предсмертную записку, в которой назовёт Яна лучшим и худшим, что случилось с ним в жизни. После такого откровения Хелена впадёт в депрессию и долго не сможет смотреть на Яна; глубоко в душе она всегда будет винить его в смерти брата, которого, как потом признается, нежно любила всё время. И далеко не как брата. Ян окажется во всём прав: и типажи её парней он правильно заметил, и её ярости в тот день, когда подшутил, верно удивился. Всё лежало на поверхности, а он и не догадывался.
Но, впрочем, какая уж тут была разница, кто кого любил, а кто кого — нет?
Ян долго стоял в церкви, а затем медленно поплёлся к выходу. Оплеуха от Матиаша сильно задела его и будто бы смахнула прекрасную корону с головы — и оттого было ещё больней. Потом, когда до него дойдут шокирующие новости, он будет долго размышлять надо всем этим — в том числе и об эпизоде в церкви. Он наконец поймёт, что сделал, как испортил жизнь этим двоим, почему мучил Матиаша и когда тот на самом деле умер — нет, вовсе не ночью. Его первый в жизни возлюбленный погиб ещё там, в Вышеградской церкви, когда наконец осознал, какое чудовище полюбил, кому воздвиг многолетний культ поклонения и ради кого сжёг своё сердце, чтобы согреть. А когда он понял, то не смог это принять, не сумел протащить этот груз в своей и так исхудавшей душе и сдался.
Позже Ян узнает: у Матиаша были серьёзные психологические проблемы. Двоюродная сестрёнка потом подтвердит это на своём примере — что-то наследственное. Матиашу вообще воспрещались сильные переживания, постоянный стресс и потрясения. В иные моменты — строго-настрого, а тот день, по иронии, был каким-то обострённым, неудачным, растерзанным для Матиаша. Всё шло не так, а в конце ещё и Ян добил. Не скажи ему Ян всех тех слов, не выплесни своё гадкое раздражение, не порви с ним так тупо и не раздроби сердце — Матиаш бы не умер и…
Настоящий Ян очнулся и поглядел на то место, где недавно разворачивалась самая жуткая трагедия его жизни. Теперь там было пусто. Иллюзорный Матиаш убежал — навсегда, а иллюзорный Ян отправился жить свою никчёмную жизнь. Слёзы обжигали щёки и скапливались на губах. Настоящее клеймо всегда будет выжигать его грудь болезненным именем, память всегда будет отягощена прошлым, а сердце никогда не забудет тех слов, сорвавшихся с губ Матиаша, будто проклятие. Ян больше не мог, ничего не мог: ни тащить это, ни жить с этим, ни простить себя. Он оказался в ловушке — которую сам же и расставил!
Он выбежал из церкви, хлопнув дверями, и рванул прочь из парка. Синие сумерки покусывали его холодом за щёки, будто давая сотни оплеух за несчастную душу Матиаша, и подсовывали чёрные коряги под ноги, чтобы он запинался и падал. Листья кидались ему в лицо, словно хотели задушить, забить горло стойким прелым запахом и больше никогда не слышать его слов. Дождь стегал по спине, сожалея лишь о том, что не может оставить глубоких шрамов. Ян видел, как вся природа восстала против него, когда узнала, что он за человек. Нервы звенели от напряжения, и всюду он видел только враждебность.