Глава 10. Легенда о воронах Мостовой башни, часть 2 (1/2)
Есть любовь, похожая на дым:
Если тесно ей — она дурманит,
Дай ей волю — и её не станет…
Быть как дым — но вечно молодым.
Есть любовь, похожая на тень:
Днём у ног лежит — тебе внимает,
Ночью так неслышно обнимает…
Быть как тень, но вместе ночь и день…
И. Анненский ©
Они шли назад по набережной — здесь хотя бы светили фонари. Чернильный город вокруг то ли дремал, то ли обманывал, раскатывая шелковистые шарики сумерек по узким улицам. Влтава шипела искажёнными звёздами (а ведь ночь сегодня была ясная — впервые за много дней!), воздух пропах водорослями, а холм Петршин на другой стороне мерцал колдовскими блуждающими огнями. Шли они молча, рядом с трамвайными путями. Каждый обдумывал увиденное. Ян не мог выкинуть из головы жестокую смерть княжеской свиты, а Томаша, наверное, угнетало такое количество неупокоенных, заколдованных душ, призванных убивать не по своей воле…
Когда вдалеке показался железнодорожный мост, по которому пронёсся ночной поезд с синими окошками, Ян заговорил первым:
— Чтобы решить эту загадку, мы должны всего-то не дать воронам вернуться в башню. Сделать это легко, а вот справиться с последствиями… — он выдохнул облачко пара и посмотрел на печально задумчивого Томаша, надеясь, что тот подхватит его мысль и что-нибудь придумает, как обычно. Но тот промолчал, будто и не услышал вовсе… Тревожно. Ян одёрнул себя: «Поставь себя на его место! Он только что после болезни, кое-как пришёл в себя, а ты что-то требуешь от него… Лучше подумай сам! Да и блуждание по прошлому княжны, верно, его сильно огорчило. Когда мы встречались с неупокоенным душами, он всегда с особым рвением старался им помочь и сопереживал их судьбам. А здесь их столько! Человек двадцать или тридцать… Конечно, ему тяжело».
Тогда Ян начал перебирать в голове факты и постарался выстроить логическую цепочку — всё-таки когда-то давно он считался хорошистом в технических науках! Преподаватели даже говорили, что у него ясная голова на плечах и он так же, как в музыканты, мог без проблем уйти в какие-нибудь математики. Правда, тут же усмехнулся: как же так в его жизни умение решать мистические загадки связалось с логикой? Порой в этих историях она просто отсутствовала… Но в любом случае, нужно расписать, как в школьной задачке по физике, что дано и что требуется найти.
«Итак, у нас есть группа заколдованных воронов, которые возвращаются в башню, принимают человеческий вид и ждут своих жертв. Контролировать они себя не могут, согласно проклятию, и убивают сразу же. Иного способа упокоить их души, кроме как не дать им вернуться в башню, нет. Даже сама Катержина это сказала. При этом имеем серьёзное условие: если закрываем все ходы и выходы, вороны находят нас, даже если мы уедем отсюда навсегда. Итого, вопрос: существует ли такое место, в котором мы сможем скрыться от воронов? Которое бы скрывало не столько физически, сколько… с помощью потусторонних сил?»
Он начал перебирать в уме всё, что знал о мистической Праге. Даже припомнил странное зеркальце, которое дал им смотритель сокровищницы, но пока что она никуда не годилось и не показало ничего толкового за все эти дни. А золотой колодец… Да ну, там они всего лишь нашли золото, которое обменяли призраку служанки на гору денег.
Стоп, служанка!.. Ян напряг мозги, поморщился и постарался вспомнить её слова. Она говорила… что-то о скрытном месте. Якобы, колодец может спрятать их от кого угодно. И ещё: что-то про смелость. Только самые смелые могут найти этот колодец? Похоже на правду: ведь искатели золота чаще всего авантюрны и даже немного безумны. Уж этот барьер они точно проходили! А если они спрячутся там от воронов… поможет ли им это?
Хорошо, попробуем разобраться, так ли смелы вороны. В чём-то они похожи на сердитых львов из первого задания: когда у них забирают что-то ценное, они выходят из себя, злятся и чувствуют лишь ненависть. Воронов будет подгонять не только желание найти «преступника» и вернуться в башню, но и страх: страх оказаться без прежней силы, прервать заклятый круг, начало которому дала несчастная Ярмила. И ни капельки смелости.
Яна так захватила эта идея, что он тут же, прямо на улице, развернул Томаша за плечи и выпалил всё на одном дыхании. Лицо напарника, поначалу такое задумчивое и отрешённое, вдруг наполнилось вниманием и радостью.
— Как-то так! — завершил свою речь взволнованный и распалившийся Ян и поглубже вдохнул — совсем забыл о дыхании, пока говорил. Он всё ещё держал Томаша за плечи и не думал его отпускать. Напарник смотрел на него изумлённо и с долей восхищения. — Что думаешь?
— Думаю, что ты огромный молодец. Я совсем пропустил слова служанки мимо ушей — у меня тогда жутко стучали зубы от холода… А ты вспомнил! Это и правда отличный вариант. Больше у нас и нет, честно говоря… — Томаш положил ладонь поверх его руки и улыбнулся. — Прости, я что-то тут опять расклеился. До сих пор меня задевают истории других неупокоенных душ. А здесь их ещё так много… Впредь обещаю быть сдержаннее.
— Тебе необязательно быть таким, — теперь уже улыбался Ян и зачем-то дотронулся до его щеки пальцами. — Это твои чувства, и они не должны быть какими-то определёнными, строго выверенными… Пусть будут, какими ты хочешь: неидеальными, зато искренними.
И сам удивился, что сказал такое вслух. Пальцы вдруг обожгло стыдом: они совсем не заслуживали прикосновений к Томашу… Он быстро убрал руки и спрятал их за спиной. Томаш же глядел на него по-настоящему восторженно и… о нет. Ян содрогнулся от боли. Для такой эмоции у него было только одно определение. И оно в точности повторяло то, как смотрел на него, когда-то очень давно, влюблённый в него беспамятства Матиаш…
— Спасибо, Ян, — голос ласкал и обволакивал, как тёплое нежное облако. — Ты понимаешь меня лучше кого-либо…
Ян поскорее двинулся вперёд, чтобы отогнать наваждение и близость Томаша. А то ещё, не дай Бог, захочет дотронуться до него, и тогда…
Подготовка заняла мало времени: собрать тёплые вещи, промыть термос от пыли, нарезать толстенных бутербродов. Затем отоспаться — всё равно самое действо ожидало их ближе к темноте. Вышли они опять пораньше — чтобы успеть до закрытия касс. Перед этим наведались к дому с золотым колодцем.
Когда они пришли туда впервые, он показался им заброшенным и одиноким. Теперь же верхние этажи неожиданно гудели от постояльцев отеля — который и должен был там находиться. Но неприметная дверца с рыхлыми ступенями, ведущими вниз, в подвал, всё ещё оставалась на месте. И, догадывался Ян, не всем людям была видна.
Тогда они с Томашем быстренько добежали до Мостовой башни и купили билеты у весьма озадаченной кассирши. Чтобы не вызвать подозрений, Ян чарующе улыбнулся и небрежно пояснил, что они с другом желают поступить на архитектурный и заранее готовятся к вступительным экзаменам, тщательно инспектируя старые достопримечательности Праги — ведь как лучше поймёшь архитектуру, если не вживую? Кассирша им даже поверила и коротко, понимающе улыбнулась, когда подавала отпечатанные свежие билетики.
По традиции, они дождались, когда уйдёт сторож, на верхушке башни, потом спустились по лестнице и прошлись по каждой комнате — закрывали старые ставни, двери, затыкали даже самые мелкие щели тряпицами. Выход наверх тоже заперли, хотя сам сторож этого не делал — видимо, что-то знал. Может быть, священное предание о призраках-воронах передавалось среди местных сторожей, как рабочая байка, и не находилось смельчака, чтобы её опровергнуть? Или находились — но только уже их трупы… И хотя такое смешно было слышать в двадцатом веке, Ян знал о подобных предрассудках не понаслышке: музыканты — народ суеверный…
В общем, они перекрыли все дверцы и даже потайные лазейки наглухо. Томаш ловко орудовал проволокой, сворачивая её под нужные замки, и механизмы податливо щёлкали под его руками. Если бы княжеская свита обратилась в людей, они бы смогли как-то взломать неугодные двери. Но они были всего лишь птицами — не такими сильными и могущественными, по крайней мере, против стальных или железных дверей. А в человека они превращались, как только переступали порог башни…
За час до полуночи они закончили. Всё проверили и наконец спустились к главному выходу. Томашу пришлось повозиться: сначала открыть, потом снова закрыть дверь. Свежий воздух показался спасением после затхлых старых комнат башни. Они рванули к дому с колодцем и спешно спустились в его влажный прохладный подвал. Ян запер дверь и разжёг огонь на факелах вокруг, а Томаш осторожно подошёл к колодцу. Вода больше не блестела — они догадывались об этом. Легенда разрешилась, так зачем же напрасно одаривать авантюристов золотом? Пускай себе ныряют хоть на самое дно, к тому же, оно теперь безопасно!
— Нам всего лишь нужно переждать одну ночь… — тихо промолвил Томаш, присаживаясь рядом на расстеленное старое покрыло, прихваченное из дома. Ян подал термос ему и накрыл пледом — вот кому сейчас точно было лишне простывать во второй раз.
— Ага. А если вороны вдруг выломают дверь — в чём я очень сомневаюсь, то будем отбиваться факелами, — усмехнулся Ян — и впервые не ощутил никакой тревоги, хотя вот именно сейчас ситуация была опасной. Странно: теперь Томаш заряжался его спокойствием, как фонарик от батарейки. А совсем недавно всё было наоборот…
— Расскажи мне что-нибудь, Томаш, — попросил Ян и внимательно на него посмотрел. — Что-нибудь прекрасное из твоего прошлого… О твоих путешествиях или учёбе. А потом расскажу я — если, конечно, тебе ещё не надоела моя скучная музыкальная жизнь…
Этим он надеялся отвлечь напряжённого Томаша от напрасных мыслей и сомнений. Он знал ту тревогу, что с каждым часом нарастала в душе напарника — колкая, ледяная, омерзительная… такая же, как у него. А что может быть проще и убедительней, чем тёплые пустяковые разговоры о ностальгическом прошлом?
Томаш мгновенно оживился, и слова из него пошли легко и воздушно, будто он задолго готовил рассказ и интересные моменты, хотя Ян знал точно: нет, это всё налету. Вот что значило попросить человека рассказать о том лучшем, что было у него в прошлом, о том времени, которое для себя он считал золотым. И страшно, и смешно, что у юноши двадцати лет такое время только было, осталось навсегда позади, а вовсе не равнялось настоящей жизни…
В какой-то момент рассказ слышимо разбавили оглушительные, пронзительные крики воронов. Томаш остановился на мгновение, но тут же продолжил: пока он говорил, карканье их не касалось. А говорил он много: о своём детстве, проведённом вдали от центра Праги, в их семейном загородном доме, где дышалось привольно и хорошо и туманные крючковатые леса были для ребёнка лучше, чем пыльные узкие дороги. До десяти лет его навещали домашние учителя, потом родители решили перевезти его обратно в город и отдать в богатый модный пансион, где он уже учился до своих шестнадцати лет. «Место, как бы сейчас сказали, попсовое, но всё-таки утомительно-скучное и выхолощенное, — с усмешкой добавил Томаш. — Там учились сплошь все отпрыски богатых и знатных семей. Я вовремя примкнул к одной компании, чтобы… сам понимаешь, как это бывает у таких детишек. Но следовать местным порядкам и традициям было о-очень нудно. Нас будто готовили в Букингемский дворец, а не просиживать места в отцовских конторках по блату!» Манеры, изучение этикета и даже стиля, каждый приём пищи — всё равно что великолепная трапеза. Некоторых мальчишек коробили обязательные занятия на музыкальных инструментах, а вот Томаш занимался на них с радостью.
— Ещё в нашем загородном доме я обожал бездумно бренчать на старом пианино. Всё-таки не мог не повторять за гениальной сестрицей… А в пансионе даже наслаждался этими уроками! — Томаш на секунду закрыл глаза и сладостно улыбнулся. Ян хорошо представил его, растрёпанного и шестнадцатилетнего, ещё с коротким ёжиком на голове, играющим в красивом музыкальном классе на роскошном чёрном рояле!
Между тем, тревога, сковавшая сердце невидимой цепью, до сих пор не отпускала. Вороны всё ещё кружили и искали их, но в их карканье уже проступала паника: до рассвета оставались короткие часы. Они пролетят, как звёзды на ломком утреннем небе, а ведь Ян ещё не начал рассказывать о себе и даже не распаковал заготовленные бутерброды!
Но когда пришла его очередь, он растерялся. Томаш уже с аппетитом поедал ветчину и ждал его слов. Злобное карканье сгущало тишину подвала мерзким отравленным воздухом и грозило затушить факелы. Ян поторопился говорить: казалось, только их слова, будто огонь, отпугивали теневых тварей, пожирающих свет.
Ему было сложно придумать что-то ещё — ведь, казалось, он всего себя исторг ещё тем вечером, когда раскрыл свой семейный альбом и поведал краткую историю. Но внезапно нашлись мелочи — короткие мгновения, забытые кадры, запечатлённые в голове, вкусы и запахи — о которых он даже и не мог упомянуть в таком большом рассказе. Про друзей — Матиаша и Хелену — он рассказывал много, но без упоминания их дальнейших непростых отношений…
Ведь в его жизни тоже были золотые времена, хотя тогда он думал, что они полны страданий и мучений: путешествия в другие страны, поглощение новых, привлекательных знаний, обучение на органе, волнующий опыт первых выступлений. Только потом Ян осознал: говорил он с наслаждением и даже воодушевлённо. Томаш был преданным слушателем. Что-то прозрачное, нежное, близкое витало в предрассветных часах. Ян чувствовал, как оно обвивалось кольцами вокруг них и притягивало, притягивало… Бесспорно, до сих пор они уже считали друг друга не чужими. Но именно в ту ночь, объятые одинаковым страхом, которого ни один из них не стыдился, они накрепко связали свои сердца цепями: тяжёлыми, горькими и желанными.
А может быть, Яну всё это только показалось…
Томаш задремал на час-два, привалившись к нему на плечо. Он всё ещё был ослаблен после болезни. Ян остался наедине с галдящими воронами — те кружили по городу, в отчаянии и страхе. Их крики настигали даже здесь, сквозь толстые каменные стены, и то удалялись, то наваливались, будто грозовая волна перед падением. Но всё же он заснул; хотя потом ругал себя за опрометчивость: как будто надеялся, что спас бы Томаша, если бы отгонял воронов горящими факелами!
Когда они оба проснулись, часы показывали семь утра. Как по будильнику, пора на работу! И самое главное — тиски, зажавшие сердце в тревожном тумане, вдруг разомкнулись. Снаружи — относительная тишина. Дребезжание колёс тележек, на которых торговцы развозили свежие фрукты и овощи на рынки, простуженные голоса прохожих, спешащих в офисы, бряканье посуды наверху, в отеле, где готовились к завтраку. И никакого карканья.
— Получилось! — восторженно прошептал Томаш и схватил его за руку. В зелёных глазах промелькнула воспалённая радость, а щёки лихорадочно вспыхнули. Ян забеспокоился и приложил ладонь к его лбу. «Так и знал, это была плохая идея! Снова горячий!» — ругал себя мысленно, как только мог, и с тяжёлым вздохом начал собирать их вещи и помог Томашу встать.
— Получилось-то получилось, только ты опять, кажется, заболел… — мрачно говорил Ян, запихивая плед в рюкзак и совершенно не испытывая радости по поводу завершённого задания. Томаш ласково ему улыбнулся.
— Может, немного устал… Не вини себя, дай мне день, и я приду в себя. Но, Ян, — он потянул его за рукав, — у нас ведь и правда вышло, ты это понимаешь? И всё благодаря тебе! Я горжусь твоей сообразительностью, а ведь ты совсем недавно в этом варишься, и… я понимаю твои чувства, иногда где-то бывает даже страшно. Именно поэтому ты молодец.
Ян наконец закрыл сумку и повернулся к нему. Томаш опять смотрел на него так… «Нет, невыносимо! Просто жар, бред, бессонница или что там ещё может быть. Он же просто болеет! Всё выдумки и чушь, и если не его, то твоего, Ян, больного разума фантазии», — надеялся ранить себя этими мыслями, но только разбередил какие-то старые раны, спрятавшие слишком острые и терпкие чувства.
Он оставил реплику Томаша без ответа — так лучше. Они затушили факелы и вышли из подвала. Тусклые сливочные сумерки резанули по глазам. Так странно было идти по пустому городу, который ещё ночью атаковали десятки злобных воронов. А сегодня — ни одной чёрной птицы, лишь белёсые, как призраки, чайки жалобно кричали вдалеке, да серые голубки ворковали на булыжниках. И в сердце — легко, свободно и даже празднично.
Дома они сразу же открыли книгу и убедились, что страницы наполнились новыми абзацами. Бегло прочитали написанное: безликий «автор» поздравлял их с успехом и предупреждал, что новое задание будет совсем скоро. Ян погнал Томаша в кровать и напоил его чаем. Как и надеялся, другу требовались лишь сон и покой — вся ночь на ногах и в холодном подвале дала о себе знать и вспыхнула в его теле жаром. Вечером Томашу стало гораздо лучше.