Глава 8. Легенда о Золотом колодце (2/2)

С любой стороны он был прав, подумал Ян. Только вот к любой идее о лёгких деньгах он относился настороженно, поэтому спросил:

— И как же мы их добудем? Прыгнем в золотой колодец? — последнее спросил чисто из упрямства. Но Томаш просиял от улыбки и чуть ли не заурчал от его верных догадок, как довольный кот.

— Почти! Только прыгну я. И даже не прыгну, а осторожно залезу и нырну на дно — благо, там, говорят, всего метра два глубина. А ты тем временем будешь держать верёвку, которая будет обвязана вокруг моего тела. Это чтобы я нашёл путь назад — в этом и состоит опасность. Многие прыгали туда, но не возвращались, — Томаш продолжал говорить это с улыбкой, а у Яна по телу побежали ледяные искорки ужаса. — А мы всё продумаем заранее, и я выплыву на поверхность. Уже с кусочками золота, которые, по легенде, там лежат.

— Это бред, Томаш! — наконец не вытерпел Ян и вскочил с кресла. — Давай не будем так рисковать! Даже если это золото обеспечит нам навечно безбедное существование… — он подошёл к Томашу, схватил за плечи и хорошенько встряхнул. Но Томаш, хоть больше и не улыбался, только отмахнулся от него и потряс открытой книгой с легендами на странице с картинкой колодца, будто это разом могло избавить Яна от сомнений.

— Да не глупи ты так! Всё будет окей. Я даже нашёл в старых архивах дневники, в которых было упомянуто, что такой трюк однажды прошёл! Но золото там ещё осталось, будь уверен. К тому же, здесь дело далеко не в золоте, на самом деле… Есть легенда про одну служанку, которая работала в этом доме ещё в давние времена. Тогда только-только обнаружили, что в колодце вода стала какая-то золотистая и даже блестела. И вот та служанка однажды от любопытства заглянула в колодец, засмотрелась на блестящую воду и провалилась туда. Её тело вытащили через несколько дней со дна колодца. Из кармана её фартука неожиданно выпал золотой камешек! Тогда хозяин понял, что это всё не просто так, и собрал со дна колодца откуда-то там взявшееся золото. Он разбогател и прожил счастливую жизнь — но всё благодаря случайной смерти своей служанки. С тех пор она ходит по дому и выпрашивает людей дать ей кусочек золота — это бы упокоило её душу. Но люди или боятся её, или не знают, где золото взять. Говорят, если дать его ей, то вмиг обретёшь богатство. Колодец же после того, как хозяин обобрал его до золочёной пыли и наконец съехал из дома, снова затянулся блестящей дымкой, однако те, кто ныряли в него, желая заполучить лёгких денег, больше никогда не выплывали. Что уж там происходит, отчего опытные пловцы не могут найти обратный путь, никто не знает.

Ян выдержал долгую паузу и в упор глядел на Томаша, прежде чем обеспокоенно выдать:

— Если ты думал, что меня это убедит, то ошибся.

— Ну Ян!.. Не будь таким капризным! Иногда надо уметь рисковать.

— Но ведь не твоей же жизнью?

Они препирались целый вечер, как поссорившиеся молодожёны. Даже когда тема забывалась и отходила на второй план, всё равно бросали друг в друга едкими огрызками. Ян долго не принимал этого предложения и говорил, что лучше уж им тогда найти временную, пусть и малооплачиваемую работу. Томаш подшучивал над ним и давил на смелость: «А не струсил ли ты?..»

Только на утро, после беспокойной ночи и мысленных подсчётов их бюджета, Ян нехотя согласился. Был ли у него выбор?

Они отправились к дому с колодцем сразу же. Томаш подготовился: взял комплект запасной одежды, а ту, в которой собрался нырять, выбрал самую плохонькую, из своих прошлых обносок. Ян же захватил ещё полотенце и термос с горячим чаем — как потом отогревать Томаша после ледяной воды? Он ведь так только рвался на эту авантюру, совсем не думал о том, что будет после! Ян всё ещё был им недоволен из-за легенды с колодцем, но подловил себя на том, что иногда засматривался на него и тайно изумлялся, как за этим хорошим личиком скрывались безумства и смелые выходки.

Карлова, 3 — это милый угловой домик, выкрашенный в кремовый оттенок со скромной лепниной, завитушками и высеченными из камня фигурами по бокам окон. Над вторым этажом виднелась позолоченная звезда с Богородицей и Младенцем внутри. Ян смутно помнил, что раньше там был отель. Сегодня они с Томашем увидели нечто другое посреди пустой улочки с закрытыми ресторанами и беспризорно стоявшими на холоде столиками. Никаких вывесок, табличек и шоколатерии на первом этаже. Даже двери выглядели мрачно и враждебно, словно их заколотили изнутри!

Но Томаш бесстрашно пошёл вперёд, зашёл с левой стороны и толкнул деревянную створку. Она легко открылась, и напарник позвал Яна за собой. Ветер сегодня в Праге неприятно бушевал, как перед ураганом: по улицам носились пакеты и пластиковые стаканчики, фонари нервозно перешёптывались миганием из-за неполадок с электричеством, а бурые тучи грозно перекатывались волнами по небу. Ян не то чтобы дошёл — его скорее занесло в тёмный подъезд дома с колодцем. Правда, колодец они нашли не сразу.

Всё внутри выглядело пустым и заброшенным: прогнившие ковры на ступеньках, пыльная бронза толстых рам, отслоившиеся обои на стенах. Одна винтовая лесенка вела к верхним комнатам, другая — вниз. Выбор был очевиден, хотя от подвала тянуло сыростью, густым запахом плесени и холодом. Влажные ступеньки опасно скользили под ногами, и Ян схватил за руку Томаша — почему-то испугался, что за своим запалом тот не заметит их, поспешит и поскользнётся. Сделал он это как-то совсем неосознанно, аж самому стыдно стало…

И наконец, комнатка с колодцем. Они взяли с собой фонарь, но Ян всё-таки разжёг факелы на стенах — так свет становился мягче и мрачные углы больше не прятали от фонаря своих тайн. Потолок оказался низеньким и сводчатым, в углу стояли бесхозные ящики. И посередине — крепко сложенный колодец, уже без шеста и ведра. Они с Томашем подошли и аккуратно заглянули в него.

Вот чудо — вода и правда поблёскивала золотом! Будто кто-то вытряхнул в неё мешка два золотой стружки. Томаш без раздумий стянул с себя пальто и ботинки. В подвале стоял жуткий холод, но хотя бы не дул ветер — его завывание заглушалось где-то под потолком. Томаш крепко обвязал свою лодыжку толстой плотной верёвкой, которую они долго тестировали и пытались порвать, а второй конец отдал Яну. Не то чтобы он должен был тянуть его со дна колодца, но такое могло произойти, поэтому Ян обмотал себя вокруг пояса и завязал таким мертвейшим узлом, что потом его придётся только резать.

— Я пошёл! — глаза Томаша сверкнули в темноте решимостью и огнём. Зелёным это очень шло, тоскливо подумал Ян, и пожелал другу удачи. Тот перелез через бортик и начал неспешно спускаться к воде. К счастью, в стенки колодца бывшие хозяева вделали подобие железной лесенки из прутьев. Некоторые уже заржавели и покачивались под ногами, но остальные ещё прекрасно держали.

Ян с тревогой наблюдал за Томашем с края бортика. Короткий всплеск — Томаш нырнул. Под водой он был не дольше минуты, но Ян так разнервничался, аж скулы свело, и, дабы успокоить себя, начал лихорадочно бродить вокруг. В какой-то момент верёвка закачалась, будто её под водой кто-то дёргал. Ян аккуратно потянул её на себя: хотел навести Томаша на правильный путь. Они договорились — если пройдёт больше полутора минут, Ян начнёт его вытаскивать. Считал он в своей голове поспешно и сбивчиво, поэтому принялся за план Б раньше времени. Но вот снова послышался всплеск и тихий, продрогший голос:

— Всё в порядке, Ян! Я взял золото!

— Чёрт с ним, с золотом! — в сердцах воскликнул Ян и вытер со лба пот. — Ты-то как? — он бросился обратно к краю колодца — когда начал тянуть, пришлось отойти. По лесенке полз мокрый, дрожащий, но вполне себе целый Томаш с вымученной улыбкой на губах и гулко стучащими зубами.

— Отлично! Только замёрз жутко, а ещё там…

— Давай быстрее, потом расскажешь! — обеспокоенно перебил его Ян и приготовил полотенце и стопку сменной одежды. Томаш покорно согласился и замолк — понял своё уязвимое положение.

Пока он полз, Ян с лёгким испугом заметил какое-то движение рядом с лестницей. Резко обернулся и замер. Если бы Томаш не рассказал ему предыстории, он бы по-настоящему обомлел: так уж мрачно и гротескно смотрелась в этом подвале фигура женщины с посиневшей кожей и в старых порванных одеждах — серой юбке и кожаном жилете. Она смотрела не на Яна, а на колодец — печально и тускло. Голос её прозвучал столь бесцветно, что юноша его скорее почувствовал, чем услышал:

— Вам… вам удалось достать золото?

— Возможно, что так… — Ян не знал, должен ли говорить женщине правду — вдруг она сейчас со злости их обоих сбросит в колодец? Ведь призраки могут быть озлоблены на свою смерть...

Однако женщина только медленно подошла к колодцу и тяжко вздохнула. Ян разглядел её получше: простое круглощёкое лицо с прямым носом, взлохмаченный пучок серых, собранных сзади волос и помятый чепчик. Синеватая кожа придавала ей устрашающий вид, но отравленный взгляд и опущенные уголки губ больше намекали на её несчастную судьбу.

— Как вам повезло! А я утонула здесь очень давно… и всё никак не могу умереть. Хоть бы раз подержать в руках это золото, ради которого я утонула! — жалобно воскликнула она и тихо-тихо всхлипнула. Ян сочувствовал этой женщине, но не смог произнести и слова. Увы, поддержка не была его сильной стороной!

Но к счастью, из колодца вылез Томаш. Он жутко дрожал, но служанки не испугался и сразу понял, что она ощутила их присутствие рядом с колодцем и пришла попытать судьбу. Он выудил из кармана два кусочка — они сразу полыхнули даже в рассеянном свете факелов.

— На, возьми! — сквозь стучащие зубы слова звучали спрессовано и глухо, но служанка расслышала. — Тебе нужнее.

Он положил камни в её дрожащую костлявую ладонь и потянулся за полотенцем, чтобы вытереть хотя бы волосы, с которых стекало ручьём. Женщина изумлённо уставилась на переливающиеся камешки в своих руках, и с каждой секундой лицо её прояснялось, а синева кожи как будто меркла. Она даже улыбнулась и радостно, но при этом настороженно посмотрела на них — ещё не верила, что всё вышло так просто. Ян упорно совал Томашу запасную одежду и шёпотом уговаривал его переодеться. Но тот застыл на месте — и ни в какую.

Так сильно Томаш обожал смотреть на процесс упокоения души. Ян почему-то в такие моменты всегда раздражался.

— Это… правда мне? — воздух вокруг уже заискрился от сотни блестящих песчинок. — Вы так добры, два господина, так добры!.. — воскликнула женщина и низко-низко им поклонилась, прижимая камни к груди. — Вы наконец освободили мою душу! Я могу уйти спокойно… В благодарность позвольте отплатить хотя бы немногим: когда я исчезну, раскройте свою сумку и найдёте там то, чего так желали! И ещё кое-что: подвал с колодцем — место, на самом деле, очень скрытное. Он показывает себя только тем, у кого хватит смелости. Если вам вдруг понадобится скрыться ото всех на свете, спуститесь сюда и никто вас не найдёт…

Ян запомнил её улыбку — полыхнула в свете, ослепила и растворилась, оставшись только где-то на обратной стороне века. Томаш стоял счастливый и безмятежный, даже не обращал внимания на ледяную одежду и колотящееся от дрожи тело. Ян рассердился и решил быстро вытрясти из него блаженство. Томаш опомнился только тогда, когда Ян начал его раздевать, и тут же запротестовал, отодвинулся и заявил, что сделает всё сам. Оставалось только бросить ему одежду и запасное полотенце — прежнее уже было мокрым насквозь.

И тут Ян вспомнил о сумке. Служанка ушла — значит, время её раскрыть! Пока Томаш возился с одеждой и вытирался, он бросился в угол и потянул за замок. Они вытащили оттуда всё, пока готовились к миссии, теперь же сумка выглядела туго набитой. Он охнул и едва не осел на землю, когда увидел крупные чешские кроны — купюры новые и старые, связанные лентой и разбросанные просто так. Ян был плохим математиком, но даже на взгляд здесь лежало столько денег, что им должно хватит на целую жизнь и ещё на чуть-чуть! И хотя ему не нравилось думать о том, что будет после завершения всех заданий, к деньгам он питал только приятные чувства.

— Да мы богачи, Томаш! — воскликнул он, а затем сообразил, что так кричать не стоило, и добавил сдержанно, почти шёпотом, но ликование так и пробивалось сквозь слова: — Богачи! И всё только благодаря тебе!..

— Ну тебя! — недовольно фыркнул Томаш, уже одетый и сухой, но всё равно дрожащий. — Ты очень многое сделал. Если бы не ты, я бы не выплыл… К тому же, я хоть и счастлив, что мы теперь не будем нуждаться, всё же больше мне душу греет то, что ещё одна душа теперь упокоилась…

Ян решил пропустить его слова мимо ушей — если начнёт отвечать, то быстро разозлится и потеряет самообладание. Ведь Томаш тоже этого хотел — упокоения… И Ян боялся, что однажды друг покинет его — навсегда. Одиночество после Томаша станет совсем невыносимым и безумным.

Но это всё на потом — на далёкое и глухое потом, потому что прямо сейчас они были богачами. Правда, слегка замёрзшими богачами…

— Пей горячий чай, срочно! — Ян подсунул ему термос и пристально проследил за тем, чтобы он сделал хотя бы несколько глотков. — Почему ты такой упрямый? Я же просил тебя одеваться быстрее! Теперь ты дрожишь и наверняка промёрз до костей.

Томаш легонько усмехнулся над ним, спрятав лицо за термосом, и Ян вдруг пристыдил себя за такое чрезмерное волнение: словно перед ним ребёнок стоял! Когда с чаем было покончено, они собрали вещи — запихнули уже просто в пакет, так как сумка до краёв забилась деньгами. Томаш перестал дрожать, но всё ещё казался бледным и уставшим. Они быстро поднялись по винтовой лестнице обратно в холл, а оттуда скорее выбежали на улицу. А то мало ли: ведь призрак служанки нашёл покой, вдруг теперь и весь дом разом сгинет, уже вместе с ними? Так ведь и случилось со Львиным двором…

Они шли быстро, почти бежали — чтобы не остынуть и не простыть на ветру. Но Томаш успевал на ходу рассказывать о своих злоключениях под водой:

— Поначалу всё было здорово: я нырял сроду плохо, но тогда даже сумел как-то сильно загрести руками и достал дна. Думал ещё, будет темно, придётся на ощупь золото искать, но оно почему-то так блестело, что я сразу его увидел и схватил! А вот после всё пошло не так: я начал плыть наверх. Моргнул — и оказалось, что плыву не наверх, а только сильнее погружаюсь. И дно пропало, — Ян недоверчиво на него глянул, и Томаш поспешил объясниться, даже прихватил его за локоть: — Правда, всё так и было! Тогда я снова поплыл наверх. Даже моргать боялся. А потом понимаю: уши закладывает. Перевернулся и понял: я снова опускаюсь лишь глубже. Тогда верёвка на помощь и пришла. Я по ней подтягивался: иногда казалось, что наверх плыву, иногда — вниз. Странное, самое нелогичное погружение в моей жизни! Попросту с ума сойти можно, — сказал так беспечно, будто это не могло стоить ему жизни, и Ян опять недовольно нахмурился. — В общем, теперь понятно, почему столько народу утонуло, когда там глубина всего два метра…

— Ты очень отважный, и я тобой горжусь, — искренне восхитился им Ян, когда повернулся в его сторону. — Но при этом ты безнадёжный дурак и мало думаешь о последствиях. Откуда в тебе такая страсть рисковать собой? — он хоть и журил его, а всё равно при этом улыбался. Томаш тоже только ради приличия скрывал улыбку за кашлем.

— Я рисковал, потому что знал: ты меня спасёшь, если понадобится, — ответил же совершенно серьёзно и долго, пристально на него смотрел — глаза в глаза. Ян не выдержал и отвернулся. Ни один человек прежде ему так не вверял себя, как этот чудаковатый, взбалмошный Томаш! Сердце ныло от мысли: «Вот! Вот кто тебе был нужен все эти годы! Не твои рафинированные друзья и высокомерные коллеги, не твоя несчастная матушка, а он — смелый, искренний и честный!»

Да только какой теперь в этом толк? Они временны в жизнях друг друга. Ян, как бы ни желал забрать его с собой, понимал: их дороги настолько разные, что даже идут в разных эпохах. Если бы не тот злосчастный концерт, сломавший Яну всю жизнь (или лучше сказать — укравший), они бы никогда друг о друге не знали.

И так было бы проще.

Но совсем не просто оказалось со здоровьем Томаша. По дороге он храбрился и уверял, что нисколько не переохладился и сухая одежда с чаем отогрели его, однако дома стало ясно: это бравада. Щёки уже горели болезненным, лихорадочным румянцем, тело мелко подрагивало, а зубы изредка постукивали от озноба. Ян потрогал его лоб и тяжело вздохнул: горячий, если не полыхающий. Томаш перестал бодриться и притих, болезнь начала отбирать у него силы.

Ян ругался долго, но между делом, пока раздевал напарника, отводил в комнату и укладывал на кровать. Сразу же — крепкий сладкий чай и прохладная тряпочка на лоб. Это первое, о чём сообразил Ян. Дальше следовало бы вызвать врача, но Томаш, уже в полузабытьи, отчего-то громко воспротивился этому. Ян не захотел зря его тревожить, поэтому начал вспоминать, как лечился сам при простуде.

«Если начнётся сильный кашель, точно вызову доктора. Пока же пусть отдыхает», — решил он, глядя на заснувшего Томаша. Грудь тяжело вздымалась и опускалась, алые пятна горели на скулах. И всё равно — прекрасный и неземной. Ровно что каменный ангел над василиском на Пражских курантах!

Ян отыскал в своей аптечке пастилки от кашля и красного горла, даже капли от насморка — болел он нечасто, но, что называется, со вкусом: долго и мучительно. Если уж однажды его угораздило, то он валялся в полумёртвом состоянии долгие недели. Только благодаря друзьям и выживал! А вот стоило узнать матери, тут же начинался Ад: она прилетала к нему домой и выхаживала его, как курица-наседка — яйцо. Поэтому ей о своём здоровье он старался говорить поменьше …

Он быстро сходил за мятным чаем и кое-какими продуктами для куриного бульона — во время болезни почему-то только эта пища и усваивалась… Варил сам чуть ли не первый раз, но с таким упорством и, наверное, любовью, что вышло изумительно — ничуть не хуже ресторанного супа! А может, намного лучше: ведь в ресторанах вовсе не думали о том человеке, для которого готовили…

Они стали богачами, но радости от этого пока не прибавилось. Вон, сумка с деньгами валялась в прихожей, как мусорный пакет на выброс! Ян её убрал и раскидал деньги по комодам и шкафам только после того, как Томаш очнулся и немного поел, а затем вновь провалился в горячечный болезненный сон. Температура ещё чуть повысилась — так показалось Яну, когда он коснулся его лба. На кухне нашёлся старый, рабочий градусник. Тридцать восемь. Ян с опаской вздохнул.

«Придётся посидеть с ним ночь. Если вдруг ещё повысится, разбужу его и дам выпить жаропонижающее», — хоть когда-то в его голову приходили рациональные мысли! Томаш лежал с приоткрытым ртом и дышал медленно, сипло. Ян поменял ему одеяло на менее толстое, чтобы не нагревался. В комнате и так было довольно тепло. Томаш беспокойно заворочался на кровати и едва не упал. Но, наконец смирившись с одеялом или попросту устав, он задремал.

Ян включил настольную лампу, чтобы не мешать ему, и попытался вернуться к сборнику легенд. Но зазевал уже на втором абзаце, поэтому скорее отложил книжку. Иногда подходя к напарнику, чтобы проверить его состояние, он вернулся к разбору своих вещей. Перечитал пару старых писем, с отчаянностью засунул их в самые дальние уголки своей души и ежедневников. Потом решил, что пора бы вернуться к своему опусу, и открыл разлинованный блокнот на новой странице. Старые листы жгли неидеальными нотами и созвучиями. Ян не посмел к ним вернуться.

Но едва ли в голове затеплились первые звуки, с кровати послышалось тихое, сдавленное: «Ян…» Ян тут же подскочил и первым делом проверил температуру. Пока ждал, присел на краешек кровати и нагнулся ближе к Томашу. Тот смотрел на него устало и измождённо, но нежно. Ян осторожно провёл пальцами по контуру его лица и слабо улыбнулся.

— Ну, как ты?..

— Ты был прав… Я дурак, — сипло произнёс Томаш и усмехнулся. Градусник показал около тридцати восьми с половиной. Ян угрюмо вздохнул. Затем приподнял Томаша на подушках и помог ему выпить таблетку.

— Будет получше. Совсем скоро, — пообещал Ян и снова погладил по щеке. Тут же одёрнул себя — ну хватит такой нежности! Однако Томаш слабой хваткой задержал его ладонь и остановил на своей шее — горячей и бугристой из-за шрамов. Ян даже почувствовал себя неловко: мог ли прикасаться к ним? Но Томаш выглядел расслабленно и спокойно. Шёпотом попросил:

— Останься со мной… Пожалуйста. Я чувствую себя очень убого… Спасибо тебе. Давно обо мне так… не заботились, — улыбка скомканная и сумрачная. Ян ловил себя на моментах, когда засматривался на неё и терял нить разговора. Хорошо, что сейчас Томаш был в таком состоянии, что едва ли пёкся о нём…

Ян осторожно пристроился рядом с Томашем на подушках — то ли сидя, то ли лёжа. Деревянное изголовье неприятно холодило голову — хотя, может, и к лучшему. Томаш сразу же прильнул к нему, опустил голову на плечо и погладил по руке. Ян отвлёкся, чтобы взбить ему подушки удобнее — если заснёт, то аккуратно съедет вниз и никто ему не помешает. Потом подумал и вернул ладонь Томаша обратно к себе — как она и лежала до того, на предплечье.

Напарник слабо усмехнулся и медленно повёл пальцами вниз. Ян задрал рукав кофты до локтя, поэтому касания отзывались внутри щекотливо и до жути приятно. Пальцы следовали синеватыми стрелками вен, добрались до кисти и провели по выемкам ладони. Потом они соединились, и Томаш поднял голову, чтобы скорее обдать его шею дыханием, чем прошептать:

— Ты добрый человек, Ян… Уже много раз меня спасал. Я недостоин тебя…

Прежде чем Ян успел опровергнуть, он заснул. Голова сползла на подушку — всё по плану. Только вот стиснутые ладони — совсем туда не вписывались. Яну пришлось остаться. На губах пульсировали слова: «Ты говоришь, будто я много тебя спасал, но на деле только ты один и тянул меня всё это время на поверхность, тогда как я желал идти только на дно… И если бы ты только мог проникать в мои мысли, сразу бы понял, кто из нас двоих недостоин другого».

Следующие три дня застыли в памяти напряжённой, но при этом полной заботы дымкой: проверить температуру у Томаша, дать ему или пастилку, или лечебный чай, накормить и, пока он спит, в беспокойстве ходить по гостиной. Повторять по кругу. Ян даже первые две ночи оставался у его постели, чтобы проследить, не станет ли ему хуже. Если лихорадка, придётся вызвать врача… Но, к счастью, пронесло: Томаш только немного температурил и ослаб, даже до ванной сам доходил. Кашель не начался, только насморк. Ян бы и выдохнул с облегчением, если бы не знал, как коварна простуда: слабость вычерпывает из тебя все силы, не оставляя ничего.

Вот и Томаш только ел, спал и иногда разговаривал с ним. Беседы эти получались не то чтобы долгими и информативными, но по-своему ласкали сердце Яна.

— Ты совсем перестал спать… Вон какие синяки под глазами!

— Это ерунда, — отмахнулся Ян и постарался улыбнуться. — К тому же, иногда я дремлю пару часиков…

— Тебе нужен отдых, Ян! — Томаш укоризненно качал головой и сжимал его ладонь в своей. — Иначе совсем изведёшься… Я ведь не при смерти. Не нужно меня так оберегать. И знаешь… долгие годы я прожил в холодной церкви. После уютного натопленного дома казалось, что я умру в первые же дни от переохлаждения. Но нет, справился. Организм-то у меня крепкий. Не одну болезнь пережил… — Томаш рассказывал это так просто и между делом, что Яна даже пробрало холодком по позвоночнику.

Он долго думал, прежде чем осмелился спросить, и медленно раскладывал чашки с подноса на стол. Вопрос так измучил его, так истязал своими догадками и боязливыми сомнениями, но всё же прозвучал:

— Томаш, расскажи, почему ты оказался в церкви? Почему принял монашеский обет? Сделал ли это… по своей воле?

Лицо Томаша, до того немного румяное от чая и тепла, вдруг резко побледнело и истончало. Взгляд сразу затуманился горем, пустотой и бессилием. Ян уже проклинал себя. Томаш едва поправился, а он заставлял его спускаться в бездну прошлого!

Но Томаш ответил, пусть и не сразу:

— Ты прав, монахом я стал не по своей воле, — его тусклый, отравленный голос полосовал сердце Яна — невыносимо слушать его таким, когда помнил звенящим от радости и наслаждений. — Я так долго обещал тебе весь рассказ, что мне теперь ужасно неловко переносить его опять! Но… это сложно. Не могу пока рассказать всю историю, однако ответ на твой вопрос прост, — говорил Томаш, повернув голову в сторону, прижав щеку к подушке. — В церковь меня засунул мой же отец — как говорил сам, временно, для воспитания. После некоторых… потрясений, которые случились в нашей семье, он совсем обезумел и поехал с катушек. Он был очень религиозен и строг, и начал пристальнее приглядывать за моими похождениями и приключениями. А какая осторожность могла быть у юного восемнадцатилетнего парня, к тому же, недавно разбитого горем?.. Ни осторожности, ни разума, — ухмыльнулся — печально и вымученно; Ян держал себя от того, чтобы подойти к нему и сгрести в охапку — пытаться умять его горе если не словами, так объятиями. Но — слишком, пока слишком. — Вот и попал я после одной шалости… Он разъярился ужасно. А мать — что мать — она всегда была безропотной пташкой под его властью. Они ведь думали, что будет для меня лучше, что я остепенюсь. В итоге через два года выносили мой труп из церкви. А затем и сами померли — я даже разузнал, где их захоронили, да всё не определился, хочу ли пойти туда…

Он говорил спокойно и размеренно, но Ян знал его хорошо, чтобы слышать: голос трещал, трещал от боли и разочарования. У него самого сердце будто подпёрло глотку и трещало паническим рупором по всем мыслям. И да, его догадки оказались, чёрт их подери, верны!

— И я ведь не в смертельной обиде на них, Ян, не подумай! — глаза слегка просветлели, их зелень вновь ложилась бальзамом на душу. — Я даже в чём-то могу их понять, мы все были подавлены и растерзаны… Да и столько лет прошло: какой смысл таить злобу на то, что уже никто и не вспомнит? Просто… — он задумался и опустил голову, поглядел на свои ладони, затем коснулся шрама на шее, — жаль загубленной молодости того юноши, которым я уже, кажется, никогда и не был — так давно это происходило! А этот юноша… он ведь тоже о многом мечтал, многое хотел. Стремился пожить, как все, а был закован в суровые цепи религии и скрыт в каменных стенах. Не мог ни сбежать, ни отказаться. Знаешь, отец занимал неплохую государственную должность при дворе и поэтому попросил, чтобы за мной приглядывали и следили не меньше, чем за церковным золотом… А монахам только дай цель — они будут достигать её с особой ожесточённостью.

Томаш замолчал — прервал рассказ так резко, что Ян даже напугался: вдруг стало хуже? Но нет, он просто вперил взгляд перед собой и будто окунулся внутрь своих, уже изрядно пожухших воспоминаний. Время, понял Ян, ему просто нужно время.

И немного заботы — решил, пока ставил чуть остывший, но уже не обжигающий чай перед ним и нежно гладил по руке. Томаш встрепенулся, вынырнул из болота и даже одарил его благодарной улыбкой. А Ян, присев рядом, мысленно ужасался: неужели в мире нашлись люди, способные причинить ему боль? Неужели даже в отринутых от бренных страстей монахах не взыграло сострадание к этому юноше? Он глядел на его взлохмаченные, уже изрядно загрязнившиеся волосы, которые он стянул резинкой сзади в короткий несуразный хвостик, на его профиль со слегка влажным от пара носом, обкусанными во время высокой температуры губами и испариной на лбу. Прекрасный юноша — не только телом, но и душой!.. Как его вообще могли не любить?

Ян оторопел от вихляний своего же нездорового разума и поскорее отвернулся. Становилось неуютно — жарко и опасно, когда в голове бушевало такое. Он открыл форточку, но если бы прохладный ветер убаюканной туманом Праги мог выгнать застоявшийся воздух не только из их комнаты!..

Заточение с Томашем в одной квартире вредило его рассудку, это уж точно.