Глава 2. Пустой город (2/2)
Но поведение Хелены всё ещё укладывалось в хилый скелет его мира. «Мало ли, насколько она сейчас плоха, — удручённо думал, шагая по набережной; Влтава тихо перекатывала свои угрюмые серые воды рядом. — Наверное, всё из-за лекарств… Ведь могут быть от них провалы в памяти?» На подкорках зудело, что даже в самые свои отчаянные дни Хелена узнавала его, но… Он отмахнулся. Правда, печальные совпадения уже кроили его сердце нитями страха, и он никак не мог остановить это кровавое шитьё.
Ян облокотился о перила и взглянул в воду. Оставался только один вариант, самый нежеланный.
Его могла не узнать соседка, могла забыть давняя подруга. Но родная мать — нет, никогда, как бы он к ней ни относился и как бы она его ни понукала. Идти к ней всё равно что признать поражение в их войне обвинениями, признать свои многочисленные слабости. Но пусть так, чем… чем тот мир, о котором рассказал ему загадочный Томаш.
Ведь наступление этого мира Ян уже ощущал у себя на затылке.
Спустя час юноша, раздробленный, опустошённый, сидел на берегу Влтавы, в том месте, где булыжная набережная уходила под воду. Камень был холодный, а от волн брызгало пеной, но Ян не замечал этого. Он разглядывал противоположный берег: Смотровая башня, вдалеке — купол церкви, где он вчера выступал, а над ними возвышался зубчатый Пражский Град. Всё как прежде, ничего не изменилось, здания стояли на своих местах. Только вот сам Ян был не на своём месте — и не знал, было ли оно где-то вообще. Он сжимал в руках нотные листы со своими карандашными пометками — только эта вещица ещё напоминала ему о том, что он не сошёл с ума, что концерт вчера был реален, что он действительно умеет играть на органе и читает все ноты. Но с каждой минутой всё сильнее хотелось пустить их по ветру, по реке и пойти сдаться в сумасшедший дом.
Третий зарубок на снежном склоне оказался решающим. Лавина давно погребла его под собой. Встречу с матерью он не пересказал бы даже под страхом смертной казни. Рыжеволосая фурия встретила его с такой же настороженностью, как и Хелена, но тут же оборвала на полуслове, когда он назвал её матерью. Взъярилась, пронзила его своими холодными глазами и прогнала, заявив, что у неё никогда не было сына. «И к счастью, — кричала ему вслед, словно вымещая давно скопленную злость, — а то вырос бы, как папаша!»
Да, семейка у него тоже была непростая. Но какой сейчас толк об этом вспоминать? Один чёрт он теперь никто.
Когда Ян уже замахнулся, чтобы выбросить нотные листы, его руку задержали. Он обернулся и увидел рядом с собой Томаша, пригнувшегося, чтобы перехватить его кисть. Пальцы тут же разжались — скорее от удивления, но Томаш быстро поймал все листы и опустился рядом, чтобы собрать их.
— Так и думал, что найду тебя здесь! Прага изменилась с тех пор, когда я гулял по ней в прошлый раз, — улыбался бывший монах; теперь он был одет в элегантное чёрное пальто с серебряными пуговицами и стоячим воротником, а волосы аккуратно зачесал назад. — Прости, это моя вина, мне надо было раньше проснуться и заново всё тебе рассказать… я совсем не подумал, в какую панику это могло тебя вогнать, — его лицо резко помрачнело — этот переход пугал Яна сильнее, чем его ужасные шрамы на шее. «О боже, — расстроенно выдохнул. — Я их запомнил…»
— Наверное, меня бы убедило только личное доказательство, как на самом деле ты оказался прав… — Ян так устал и измучался, что даже удивился, как ровно звучал его голос и какие осмысленные фразы он произносил. Томаш вернул ему нотные листы, встал и подал руку.
— Предлагаю обсудить это в тепле ресторана, за вкусным обедом. Как я вчера и говорил, у меня есть план. Уверен, что твой случай не уникальный и кто-то уже встревал в это. Что ж, попытаемся разобраться!
После сегодняшнего озлобленного утра, криков, настороженных взглядов, угроз вызвать полицию и даже ненависти Ян впервые увидел, что к нему питали добрые чувства, и в сердце пристыженно заскрипела благодарность. В глазах застряли горькие колючки, и Ян поскорее опустил голову, чтобы не расписаться в слабости, схватился за протянутую руку и поднялся.
Сейчас во всём мире он, кажется, нужен был только Томашу — загадочному незнакомцу, который уже дважды спас его от погибели. И это было таким странным, неправдоподобным и безумным, что казалось почти чудом и ввергало в судорожный приступ радости. Ян не понимал, на кой чёрт вообще сдался этому прекрасному юноше — неупокоенной душе, если быть точным, но мысленно горячо благодарил его и вот теперь, наверное, был готов следовать за ним преданно и неотступно. Никаких больше побегов, обещал себе и ему. Томаш, правда, это уже и так знал.
Они вернулись на пешеходную набережную и двинулись по Карлову Мосту. Ян не знал, с чего начать, ощущал себя пристыженным и глупым ребёнком, которого сотни раз предупреждали, что нельзя убегать от взрослых, а он взял да сбежал и попал в крупную неприятность. С другой стороны, вчерашний рассказ Томаша показался бы бредом любому человеку, не имеющего прописки в сумасшедшем доме. Но и сбегать утром, не попрощавшись, стало опрометчиво…
— Как ты? — первым нарушил молчание Томаш и внимательно посмотрел на него. При дневном свете он казался ещё роскошнее и ярче; да такие глаза и улыбку вообще было бы грешно прятать! Когда он задумывался или внимал, то неосознанно и мелко щурил глаза — совсем капельку, которая дразнила его собеседника своей привлекательностью. Ян же чувствовал себя при дневном свете настоящей замухрышкой — которой он, откровенно говоря, и был, пока не прятался за линзами, красивой укладкой и блестящей кожей. Поэтому он поглубже спрятался за воротник своего пальто и оттуда пробурчал:
— Дерьмово, если честно. Мне всё ещё кажется, будто всё вокруг — это один большой и уже злой розыгрыш. Но мать не могла мне солгать — я прекрасно вижу её ложь. А ещё противно от себя самого и от того, что, не думая, я причинил боль человеку, который её не заслужил… — Ян тяжело вздохнул и поёжился от холода. — Я разбит, Томаш, — наконец признался он незнакомому человеку и осмелился посмотреть ему в глаза. — Разбит и выжжен, и только ты можешь мне помочь. А если даже не помочь, то хотя бы остаться рядом — потому что иначе мне начинает казаться, будто я сумасшедший, безумный и место моё только на дне Влтавы! — не хотел, но в конце распалился и не заметил, как голос задрожал от бессилия, а сердце покрылось трещинками. Они даже остановились — в середине почти пустого моста, между величественными статуями. Где-то тут стоял его тёзка — Ян Непомуцкий. Мать назвала его наверняка в честь этого святого, желая, чтобы сын вырос добрым и преданным. А он вырос кем вырос — хуже только его мысли… Видимо, таким, как он, только и место, что в легендах Праги.
Томаш смотрел на него мягко и сочувственно, не улыбался и подошёл ближе. Дотронулся до локтя и потянул за собой — ласково и уверенно.
— Я буду рядом, Ян, — пообещал, глядя прямо в глаза — твёрдо и доверительно. — Ты очень помог мне, и я чувствую себя обязанным помочь тебе в ответ. К тому же, ты попал в откровенно ужасную ситуацию… — Томаш повёл его за собой, поддерживая за локоть; тепло его тела рядом немного успокаивало, и Ян облегчённо выдохнул. Теперь он винил себя за то, что сбежал от такого человека утром и списал все его речи на бред. «Интересно, отличается ли чем-нибудь физически неупокоенная душа от… настоящего человека?» — хотя Ян себя и спрашивал, но уже давно мог ответить, что внешне — ничем. Сейчас у Томаша так горели глаза и розовели от холода щёки, что среди них двоих на умершего сотни лет назад походил только он сам. Происхождение его спутника ещё першило вопросами на языке, но Ян понимал: такое спрашивать он не вправе. Кому охота рассказывать про свою смерть?
Его душу пробрало ледяным ливнем от этого. А Томаш, вновь повернувшись к нему, искренне улыбнулся. Затем неожиданно сказал:
— Мне кажется, у тебя доброе сердце, Ян. Я буду чувствовать себя виноватым, если не помогу такому человеку…
О, Ян бы на это ответил самыми саркастичными и жестокими словами, но не хотел разочаровывать человека, который относился к нему так по-доброму. Человека, в котором он отчаянно нуждался в этой новой реальности.
Ян плохо запомнил, в какой ресторан отвёл его Томаш. Сейчас он бы последовал за ним беспрекословно куда угодно. Тут густился сумрак из-за того, что помещение находилось где-то в подвале. Пахло специями и шоколадным порошком, а верхние оконца просеивали свет через решето и пускали внутрь только серые крупицы. Но Ян почувствовал себя как дома и расслабился. Гуляш с кнедликами<span class="footnote" id="fn_31075654_1"></span> и крепкий чёрный чай поглотили его волнение целиком. Румянец согрел щёки, и принять любую правду теперь стало гораздо проще. Томаш только и ждал этого момента. Он подался вперёд и положил локти на стол в раздумье, что сказать. Только сейчас Ян разглядел их одинаковые кофты, и чувство общности, пусть банальное и глупое, рассеяло одиночество и пригрело его обледеневшее сердце.
— Итак, Ян, — Томаш сложил голову на ладони, — расскажи, что ты сам понял.
«Всё, что я понял — это то, как отвратительно жалок, когда остался ни с чем, и какой же, в сущности, шелухой была моя якобы роскошная и богатая жизнь». Вслух говорить не стал — а то ещё надоест Томашу со своими вечными жалобами, и тот покинет его. Теперь уже навсегда. Пожалуй, сейчас этого Ян боялся больше всего. На смазливом полумонахе держалась его вера в то, что он не тронулся умом.
— Каким-то странным образом я потерял своё прошлое и своё окружение, даже вещи, — хрипло произнёс Ян и задумчиво обвёл по чашке пальцами. — Никто меня не помнит, словно меня и не было. И кажется, роковым событием стал мой вчерашний концерт. Сначала я думал, что просто напился, вот и очнулся в неизвестном отеле. Но затем ключи не подошли к квартире, которую я снимал, затем соседка не узнала меня. Потом подруга. Но когда меня не узнала мать… — Ян грустно усмехнулся, — я понял, что дела плохи. Однако Прага вокруг кажется совсем обычной. Я немного вспоминаю твой вчерашний рассказ — там было что-то про призраков и всякое такое. Но весь день мне встречались самые обыкновенные люди. Ну, с первого взгляда, конечно…
— Ты молодец! — ласково улыбнулся ему Томаш и кивнул. — Почти всё понял!
Он казался таким ободряющим, этот Томаш, что всё существо неосознанно тянулось к нему — к его улыбке и широко распахнутой душе. Ян стыдился этой мысли, но теперь боязливо знал, что всю жизнь искал такого, как Томаш, всю жизнь тосковал по такому другу. И никогда не был его достоин — вот что истинно горько.
— Что там случилось в церкви, во время концерта, теперь уже никто не скажет, — продолжил Томаш серьёзнее и сомкнул ладони. — Но в остальном ты прав: ты потерял всё, чем был, это и называется человеческим обличьем. Точнее, так его называем мы — теневые жители Праги, — Томаш мелко улыбнулся и поспешил объяснить: — Ты верно подметил, что с виду Прага совсем обычная, да и жители по улицам мелькают те же самые. Но всё интересное, как водится, происходит ближе к вечеру. Герои легенд и сказаний Праги — от самых известных, например, рыцаря с отрубленной головой, до совсем уж местечковых, — выходят из своих закутков и гуляют по улицам, словно обычные жители. Иные заметны, других примешь за костюмированных артистов. Что-то похожее случается и с местами… Эх, ты легенд не читал, но, например, согласно одному сказанию, раньше вместо одной из улиц Нового Места был красивый пруд, где жила изумительная русалка с трагической судьбой. И, как знать, если свернуть среди улиц не туда, то можно вдруг обнаружить под ногами воду и камышовый берег… — Томаш интригующе понизил голос, а в уголках губ скопилось сладкое лукавство — раздражающее бы в любом другом человеке, но не в нём. Ян совершенно вымотался и чувствовал себя не готовым к умопомрачительным рассказам о волшебной Праге, но Томаш высек в его душе улыбку, и она коротко тронула его губы. — В любом случае, — Томаш даже распрямился и вновь вернул голосу серьёзный тон, — не буду тебя мучить пока этими легендами, всё равно вскоре увидишь всё сам. Кстати, иногда и люди забредают в такие места, — Томаш возвёл указательный палец вверх, будто хотел заострить на этом внимание Яна. — Но потом, сам понимаешь, никто им не верит, да они и сами навряд ли ещё когда попадут туда…
— Это всё, конечно, здорово, и я рад за тех людей, которым удалось посмотреть за изнанку реальности, но есть ли возможность вернуть мне прошлую жизнь? — Ян прикидывал, насколько невежливо прозвучал вопрос, и поправил себя: — Просто я… — он вздохнул и опустил плечи, — я и правда расстроен. Это мягко сказать. Карьера… далась мне нелегко. А сейчас всё рухнуло. И я не уверен, что готов начать всё сначала.
Томаш мягко пододвинул ему под нос тарелку с ароматным горячим штруделем и вилку. И как-то же успел незаметно заказать, хитрец! Знал, чем выбить из Яна его жалобные причитания… Хотя штрудель и не решал проблемы, зато, как и всё сладкое в мрачную простуженную осеннюю пору, делал мир вокруг приемлемее.
— Не буду врать, что понимаю тебя целиком, Ян, — тихо и вкрадчиво начал Томаш, когда он принялся за десерт, — но вообразить, как тебе больно, могу. Поэтому, ладно, отложим на потом погружение в мир мистической Праги, я расскажу тебе свой план.
Томаш разумно подождал, пока он закончит с едой. Ян заметил его короткие жадные взгляды на штрудель и быстро понял, что его спутник тоже обожал сладкое, но был жестоко лишён его в церкви. Поэтому оставил половину, пододвинул тарелку обратно Томашу и сказал, что отказ обидит его. Тот смущался, пытался подобрать нужные слова, но всё-таки потом с головой ушёл в сладкое, и рассказ пришлось ещё немного отложить.
— Вот же парадокс, — сладостно откинувшись на стуле, Томаш прикрыл глаза и улыбнулся. — Вроде бы неупокоенные души и так не могут умереть, а всё же им требуется, как и обычным людям, еда. И вкусности их волнуют, как прежде. Ну, не всех, конечно, но меня-то точно! — на его нижней губе осталась липкая крошечка, и Ян отвёл от неё взгляд, только когда Томаш облизнулся и лениво приоткрыл один глаз. — Прости, снова я отвлёкся! Давно просто не ел такого лакомства… Грустно даже вспомнить, когда это было в последний раз. Здесь ещё наверняка не стояло этой таверны… — почему-то в последней фразе Яну послышалась грусть, но Томаш быстро умел сдёргивать её со своего лица, как устаревший плакат, комкать и бросать в мусорную корзину.
— В общем, сейчас мы поедем на Петршин, — решительно заявил он и вновь подвинулся ближе к столу. — Я знаю, где именно там живёт одна ведьма-заклинательница. Говорят, она знает вообще всё и не раз помогала людям вернуть всё обратно. То есть, таким, как ты, — в зелёных глазах заискрилось пламя надежды; оно даже обогрело вечные льдинки в самом Яне. — Но женщина эта, несмотря на род занятий, очень строгая и даже суровая. Тем, кто не заслужил, помогать не станет. Ну и, к тому же, думается мне, что вся эта затея будет непростой… — Томаш нервно усмехнулся, сцепил пальцы между собой и перехватил его взгляд; между его бровями легла извинительная наивная складка. Дескать: прости, что раньше времени обнадёжил, всё не так просто!
— Но я уверен, что мы выпутаемся, — тут же заверил его и подмигнул. — Я разбираюсь в местных легендах, если они нам вдруг понадобятся, так что мы уж как-нибудь выживем. И обязательно постараемся вернуть тебе тебя.
Ян только вздохнул и кивнул — кроме как довериться этому юноше, он больше ничего не мог.
— Пойдём! У нас сегодня много дел, — Томаш отсчитал пачку крон и оставил на столе; Ян хотел было возразить и добавить своих денег, но напарник решительно покачал головой. — Нет-нет, позволь мне угостить тебя. У тебя и так осталось немного денег, я правильно понимаю? Да ещё и банковского счёта теперь нет…
Яну пришлось со смущением принять эту жестокую правду. Раньше он не знал нужды в деньгах, разбрасывался ими направо и налево, да и думать об экономии ему было ни к чему: всё равно он прилично зарабатывал. Теперь же, когда у него в кармане остались крохи от его бывшего богатства, он чувствовал себя неуклюжим и пустым.
«Вот если бы я попал домой, — думал Ян, — и там бы всё ещё осталась моя наличка, то уже не так стыдно было бы перед Томашем»
Незаметно пролетели полдня, и вот уже небо перекатывалось медленными, чёрно-синими волнами облаков, нагоняя тоску, ночь и озноб по телу. Ян не любил такую погоду: будто они все разом оказывались под толщей бушующего океана и больше никогда не могли увидеть солнце и вдохнуть чистого, не отравленного солью воздуха. Но Томаш разбивал его ужасное настроение — одним лишь своим сияющим видом. Пока они шли, он развлекал его рассказом о том, почему ненавидел просыпаться так рано (просто праздная привычка, которая всю его сознательную жизнь считалась роскошью) и как днём долго плутал по городу, потерявшись в родных улицах.
— Ведь хоть и прошло всего сто пятьдесят лет, и многие дома стоят там же, где и раньше, а всё равно — будто в другой мир попал! — искренне изумлялся Томаш, пропуская его вперёд на лестнице. — И вроде улицы-то прежние, а что-то неуловимое поменялось во всём облике города. Так забавно это — помнить, как блистали некоторые дворцы в моё время, а теперь видеть только осыпавшуюся штукатурку и заколоченные окна.
— Но ты ведь мог наблюдать Прагу с колокольни?
— Конечно, и это, честно говоря, было моей отдушиной! — согласился Томаш; голос его звучал звонко, но губы не улыбались. — Только так я хоть немного удерживал себя от отчаяния… — в глазах мелькнула топкая засасывающая тоска, и Ян вздрогнул, увидев это. — Впрочем, зато я мог постепенно наблюдать, как менялась Прага, и, когда вышел, не был так удивлён, — как только светлело лицо Томаша, светлел и мир вокруг. Ян пока с ужасом думал о том, что именно пережил его напарник. Он уже не сомневался, что умер тот насильственной смертью… «Кто же… кто же, чёрт возьми, вообще мог сделать ему больно?» — удивлённо размышлял Ян, глядя на его лучезарные глаза и нежно округлые щёки.
А потом почему-то вспоминал Хелену, которая погибла — пусть и не физически — от его же рук, и вопрос застывал болью в сердце. Ненависть всколыхнулась внутри него, подобно лавовой волне, и обожгла хрупкие мостики самопрощения, которые он едва настроил за последние годы.
Опять и опять всё сводилось к их святой, как шутил Матиаш, троице. Но Ян бы назвал её скорее проклятой…