Глава 1. Концерт в соборе (2/2)

— Вижу, у тебя много вопросов, — монах мягко улыбнулся и подошёл ближе. — Я готов ответить, но не на все, потому что нам следует найти ночлег. Шататься по улицам в день мёртвых — не лучшая затея. И да, кстати, — оживился он и протянул ладонь, — меня зовут Томаш. Хотя у меня монашеские одеяния, я вовсе не монах и никогда не любил церковную жизнь.

Ян сжал протянутую ладонь и что-то промямлил в ответ. Томаш подтянул его к себе и заставил подняться с холодного камня. Тёплая ладонь, подумал Ян. Сегодня он уже когда-то вспоминал о ладонях…

— Что… что вообще случилось в церкви? Кто все те девушки? Почему они пытались меня убить? И… куда делись мои обычные слушатели?

Томаш посмотрел на него с сожалением, словно только теперь догадался, как мало понял Ян. Этот взгляд уничтожил в юноше последние надежды на хорошее, но вместе с тем открыл путь к лицу его спутника — уже близкому и освещённому лучше.

Томаш и правда не сочетался с монашеским одеянием. Он был хорош собой, даже выше, чем предположил сначала Ян, и неустанно нёс в себе пламя страсти и желания. То пламя, о котором Ян мог только мечтать, искрами которого довольствовался только в такие воодушевлённые концерты, как сегодняшний. Тонкие розовые губы, которым шла улыбка и которые она любила ласкать. Щёки вовсе не худые, как у самого Яна, но изящно очерченные и с лёгким красивым румянцем. Прямой, чуть вздёрнутый нос. Две родинки на левом виске. Глаза хоть и изумительного цвета, а всё равно уставшие — это Ян разглядел только что. Под ними залегала едва видимая печальная тень, и ничто так не пугало, как этот контраст. Но Ян ужаснулся, когда спустился взглядом к шее Томаша: шрамы! Кольцо шрамов сжимало нежную кожу на шее, словно… словно кто-то душил его верёвкой, но так и не убил. Яна пробрало смертельной дрожью. Теперь он догадывался, что его монах не так-то прост, а скорбная тень под его глазами — вовсе не обман сумрака…

— Ян, у меня плохие новости, но тебе придётся поверить мне, — наконец выдал Томаш, стараясь придать голосу уверенности. — Ты потерял человеческое обличье. То есть тебя больше нет для людей. Почему — могу лишь только предполагать. Может быть, так несчастно сложились для тебя обстоятельства — ты играл на день мёртвых в церкви, в излюбленном месте душечек, и призвал их раньше срока, и они перетянули тебя… А может, здесь что-то другое, более глубокое, — Томаш внимательно посмотрел на него и мягко улыбнулся. — Ты мне не веришь.

— Есть чувство, будто я проснусь и всё окажется только кошмаром, — признался Ян и подобрал с булыжника свои вещи. Пальто пришлось накинуть — всё-таки он выбежал в одной рубашке. — А ещё кажется, будто я слышал подобное — только ушами героев из книжек, которые ненавидел.

— Понимаю, — Томаш грустно улыбнулся и вздохнул. Взъерошил волосы и недолго задумался. Затем вновь взглянул на Яна, будто оценивая его состояние. — Тогда давай поступим так: не откажись пройти со мной до ближайшего отеля, а там, в ресторане, я постараюсь всё рассказать. Всё равно концерт окончился, а к тем кровавым леди ты точно не захочешь возвращаться. Согласен?

Многое в сегодняшней речи Томаша казалось Яну бредом, но уговаривать он умел — его спокойного голоса хотелось слушаться. Но едва ли они прошли пару шагов, как Ян вдруг кое-что осознал:

— Погоди, ты сказал, что меня больше нет для людей. Но кто же тогда ты, позволь спросить? На мифическое создание ты не похож!

Томаш разделил его стремление отшутиться и легко улыбнулся. Но серьёзность застыла в его глазах мертвенным блеском.

— Я — неупокоенная душа, Ян. Когда-то, давным-давно, я умер, но моя душа не отошла в мир иной. Так иногда бывает, и не всегда понятно, почему это происходит: или человек не выполнил что-то при жизни, для чего был рождён, или его смерть сокрыта тяжёлой тайной. Мой случай явно первый… Идём скорее, Ян! — Томаш встрепенулся и потянул его за рукав. Зашагали они быстрее. Где-то вдалеке почудилось пение, глухое и печальное. — Я уже говорил, что сегодня день мёртвых и просто так по улицам ходить нельзя…

Если все мёртвые были как те прекрасные девушки в крови, то Ян их уже обожал и одновременно смертельно боялся. Томаш упорно и со знанием дела вёл его по тёмным кривым улочкам. Прага казалась прежней, но Ян не припоминал, чтобы в ней когда-нибудь было так мрачно и недружелюбно, даже ночью… Он часто спотыкался о неровные булыжники и этим тормозил Томаша. Но тот не выказывал раздражения, только терпеливо помогал ему и поддерживал за локоть. Один раз Ян обернулся и разглядел позади них, в начале улицы, силуэт в белых одеяниях. За ним вышел ещё один и ещё. В руках они несли фонарики, горевшие бледным, неестественно холодным светом. С тех пор Ян внимательнее глядел под ноги и нагонял Томаша.

Они брели долго и должны были добраться уже до Пражского града, не меньше. Но его зубцы всё ещё виднелись где-то в вышине, а это значило — они от него далеко. Наконец они оказались перед вывеской какого-то отеля, но Томаш ловко свернул во двор.

— Если войти сюда не через главный, а побочный вход, то там найдётся место и таким, как мы, — объяснил он и ободряюще улыбнулся ему. Ян не смог состроить даже кислую улыбку в ответ — голова уже гудела от развороченных, хаотичных знаний, а внутри клубился страх: вдруг он всё-таки тронулся разумом?.. Это ведь значило крах всему, что он зарабатывал долгие годы…

Холл отеля ничем не отличался от сотни других. Ян даже не нашёл в себе сил удивиться тому, почему он с разных входов выглядел одинаково… И был ли это вообще один и тот же холл?

Томаш оставил его рядом с окном, а сам ушёл к администратору — сонному, но нисколько не изумившемуся его внешнему виду. Только здесь, при рыжеватом свете ламп, Ян разглядел, что у его спутника была при себе большая чёрная сумка, перекинутая через плечо. Оттуда он достал пачку мятых крон и отсчитал ровную сумму. «Ничего себе монах! — Ян даже усмехнулся. — Подготовленный».

Но смеялся он скорее от горя, чем искренне. Мысли разорвались на сотни противоречивых кусков, что он отчаялся поймать хоть одну. Голова казалась тяжёлой, в ней будто перекатывался массивный шар. Тело же готовилось сдаться в любой момент — руки уже не могли ничего удержать и тряслись, ноги подкашивало после резкой сумасшедшей беготни. Ян хотел упасть головой на мягкую подушку, отоспаться и встать прежним Яном, которому это только приснилось. Жаль, конечно, терять этого миленького монаха — уж больно он неординарный, но Ян бы это точно пережил.

«Правда ли моя жизнь настолько важная, что я за неё так цепляюсь? А вроде бы недавно был всем недоволен». Опять противоречия! Но он радовался, что хоть что-то здесь напоминало его прежнего.

Томаш вернулся. В его ладони блестела связка ключей.

— Пойдём в ресторан, он в следующем зале. Постараюсь рассказать всё. Теперь мы в безопасности.

Ян устало кивнул. Ресторан больше походил на пустой паб поздней ночью, который покидали даже самые отпетые гуляки, насытившись алкоголем и драками. Ряд широких деревянных столов со скамьями, исцарапанная пустая барная стойка, одинокая лампочка только над кассовым аппаратом, уснувшая кофемашина и этикетки дорогих вин на полке, больше похожих на алхимические жидкости. Пахло сеном, и Ян не сразу понял почему: пол устилала сухая жёлтая солома. Это ещё больше добавляло ресторану сходства с деревенской пивнушкой — даже не верилось, что это центр Праги.

Томаш уверенно повёл их к столу в углу. Ян подошёл ближе и разглядел дымящиеся кружки и нарезку из колбас и сыра в качестве закуски. Кто-то успел подготовить всё так быстро… Ян устало плюхнулся на скамью и изумился вновь: его нос учуял сладкий приторный дымок. Горячий шоколад — его любимый напиток.

Томаш проследил за выражением его лица и опередил с ответом на незаданный вопрос:

— Я знаю, что ты любишь горячий шоколад. Ты ведь долго репетировал в церкви… Я вовсе не следил за тобой! — тут же объяснил он и примирительно поднял ладони кверху. — Просто аромат шоколада доносился даже до моих покоев…

— Не знал, что ты всё это время… был рядом со мной, — Ян смутился, как только подумал о всех тех репетициях; они были для него слишком личными.

— Ну конечно, ведь я неупокоенная душа и умер в этой церкви! — беззаботно произнёс Томаш, пододвинул к себе чай и высыпал туда сахара. Ян устало вздохнул, закрыл глаза и покачал головой. Каким бы милым ни казался этот монах, его речи уже начинали раздражать! Ян ничего не понимал, а с ним говорили так, будто он должен был.

Томаш верно расценил его мученическое выражение лица и жалобно сверкнувший взгляд и тут же всё терпеливо рассказал:

— Все неупокоенные души, Ян, продолжают существовать в тех местах, где умерли, и не могут шагнуть дальше. Ты разве никогда не читал пражских легенд и преданий? — увидев его отрицательное покачивание, Томаш ласково улыбнулся. — Ладно, ничего страшного, будем вдвоём исследовать их — ведь теперь мы и сами своего рода персонажи таких легенд. И кстати, я твой должник.

Ян подал голос лишь потому, что это было единственно сложившимся в его мозгу в логическую цепочку. Но и оно теперь поддавалась сомнению.

— Почему? Это ведь ты меня спас…

— Да, но ты помог мне взамен покинуть церковь спустя сто пятьдесят лет после того, как я в ней умер. Считай, я был обречён вечность торчать в ней, пока кто-нибудь искренне не захочет выпустить меня оттуда, рука об руку. Ты захотел, и я тебе благодарен.

Искренность Томаша заставляла выворачивать наизнанку тёмную глухую душу Яна. Он так не привык, он так не умел. Его тянуло к этой открытости и одновременно его пугала эта доброта. В своей беспечной уверенности Томаш казался таким несуразным, таким оторванным от настоящего мира! «Наверное, и логично, — мысленно насмехался над собой Ян. — Ведь он же просидел сто пятьдесят лет в церкви!»

— Надеюсь, я не выпустил в мир какое-нибудь древнее зло… — только и ответил на это Ян и попробовал сладчайшего напитка. Шоколад не мог исправить ситуацию, но делал мир вокруг чуть менее дерьмовым. Томаш усмехнулся и помотал головой.

— Если бы я был древнейшим злом, то уже давно бы прорвался в мир и уничтожил его. Не стал бы ждать так долго.

Ян только приподнял брови и поджал губы — логично, ничего не скажешь. Горячий шоколад казался чересчур прекрасным для сна, но это недоразумение наверняка можно как-то объяснить. Да, Ян уже решил, что просто уснул. А теперь захотел поддаться игре и послушать, что ему скажет монах — ну не оставлять же такой шедевр без логического финала! Жаль будет только, если он к утру всё забудет… Томаш заметил, как он успокоился, и правильно решил, что это лучшее время для рассказа.

— Наверное, тебе будет сложно принять правду. Я пойму, если первые дни ты не поверишь и будешь куда-нибудь убегать. Но только не этой ночью, поэтому мы здесь. Сегодня день мёртвых. Душечки — это духи погибших от предательства невест, совсем ещё юные девушки, — выходят из мира мёртвых и следуют на ночную мессу. В это время ни одна живая душа не должна быть там, иначе душечки разорвут её в клочья. У них отличный нюх на живого человека, и они их не любят, потому что завидуют. Но душечки падки на музыку, ею их можно отвлечь. В мире мёртвых нет ни звуков, ни красоты, ни чувств. Поэтому музыка — самая тонкая из всех искусств — поражает их сильнее всего.

— Недурно! — позволил себе вставить Ян и легонько прыснул от смеха. — Уже умерли, а всё равно тянутся к музыке!

Он обхватил себя одной рукой, а другой держал кружку с шоколадом, который неспешно попивал. Если честно, он уже расслабился и теперь был готов выслушать что угодно. Всё равно завтра это превратится не более чем в сонную чепуху. Томаш слегка нахмурился, и сомнение мелькнуло в его взгляде. Но ничего спрашивать не стал и только подхватил его улыбку.

— Да, это правда. Все тянутся к прекрасному. Так вот, сегодня улицы полны душ мёртвых, они идут к церквям. Но уже с первым рассветом они исчезнут и всё будет, как прежде.

— Зачем мне нужно было оставить пиджак? — Не то чтобы Ян жалел о нём — всё равно его раздражал этот синий оттенок, но хотел проверить, насколько будет логичен в своих рассуждениях его великолепный сонный проводник.

— Душечки не так глупы, как мы думаем, и если учуют человека, который помешал им во время мессы, то будут преследовать его хоть по всей Праге. Поэтому при встрече с ними всегда советуют оставлять верхнюю одежду перед тем, как убежать, — она достаточно большая и пахнет человеком. Душечки раздерут её в клочья и успокоятся.

«Для моего сновидения он неплохо справляется с логикой! Что ж, посмотрим, почему же я теперь исчез для людей. И как звучит-то!»

Ян задал свой вопрос — если честно, с этого и стоило начинать. Томаш взъерошил волосы и поправил ворот одежд, чтобы скрыть шрам — инстинктивное движение. Почему-то Яну стало даже жаль его в тот момент: ощущать утекающую сквозь пальцы жизнь и безуспешно ловить губами воздух — смерть от удушения наверняка была мучительной. Но Томаш, как ему показалось, неохотно поведал свою короткую историю, и потому давить на него Ян не желал.

— Я тоже понял немногое, поверь. Могу лишь предположить, что произошло. Но факт остаётся фактом: ты теперь пропал для людей. То есть физически ты всё ещё существуешь и даже видим всеми, но… твоя история, Ян, — Томаш с сожалением сжал губы и мельком на него посмотрел, — твоя жизнь, друзья и семья, всё это разом пропало. Исчезло. Нет больше и твоей блестящей карьеры. Никто тебя не знает. Даже родная мать. Ты… боюсь, что ты стал своего рода преданием. Легендой, если хочешь. Если войдёшь завтра в церковь Святого Николая, где играл, то не найдёшь своих афиш и никто тебя не узнает, а если повезёт, то услышишь, как люди вокруг пересказывают друг другу какое-нибудь предание о призраке-музыканте, игравшем здесь когда-то на органе. Но, кроме этого, раз теперь ты — часть этих легенд, то ты можешь видеть всех героев пражских мистических рассказов, которые когда-либо звучали на её улицах. Призраки, проклятые души, ведьмы, водяные, гномы, заколдованные дома, озёра посреди улиц, пещеры с древними сокровищами — всё это теперь ты можешь видеть без труда. Когда ты был человеком, то тоже мог их видеть, но редко и при исключительных обстоятельствах. Ведь не зря же все эти легенды живы! Призраки редко появляются на улицах, в темноте или ночью, и своим видом пугают прохожих. Но чтобы увидеть эту сторону Праги полностью, надо стать ею — как бы глупо это ни звучало. К несчастью, у тебя это вышло.

— Так это какая-то… иная Прага? — Ян надеялся, что Томаш правильно поймёт его вопрос — в любом случае все его сегодняшние слова звучали криво.

— Нет, вовсе нет! — Томаш выглядел оживлённым и казался «в своей тарелке» — взгляд горел заинтересованно. — Это та же Прага, в которой ты жил. Просто теперь тебе видно чуть больше, чем остальным, вот и всё…

— Ладно, допустим… — задумчиво хмыкнул Ян и допил шоколад. — Но как это произошло? Возможно ли такое, что я стал никем буквально… за секунды? Ведь я точно помню, что перед финальной партией смотрел на зрителей и они выглядели восторженными и одухотворёнными… А потом… — Если бы Ян знал, что это реальность, то со злости запустил бы кружку в стену. Это было бы горько и бессмысленно, даже иронично — потерять всё за считанные секунды и стать какой-то дешёвкой для пересказов! Пожалуй, этот сон научил его важному: ценить. Бросало в жуть при одном лишь упоминании, будто он потерял всё. Его путь на вершину музыки стоил слишком дорого; падение оттуда не только бы изломало его душу, вывернув все жуткие костяшки секретов наружу, но ещё и обесценило бы саму боль, превратив в гротескную банальность о несчастном детстве.

Голос Томаша вырвал его из ржавых цепей страха.

— Я уже говорил, что толком и сам понять не могу, хотя всё произошло на моих глазах… Я рассказывал про своё предположение о душечках, и вроде в чём-то оно подходит ситуации. Недалеко от той церкви, где ты играл, стоит Клементинум — а это известный портал душ мёртвых, обычно они приходят оттуда. Возможно, что их привлёк звук органа — играл ты по-настоящему одухотворённо. И как-то они тебя перетянули — то ли оттого, что их было слишком много, то ли потому, что на время их мессы, которую они начали раньше положенного, церковь становится их собственностью. В общем, я и сам толком не знаю. Для меня тоже время проскочило быстро, ведь помнишь, мы бежали уже ночью? А закончил ты намного раньше десяти вечера. Такие провалы иногда бывают, если в храм заходят душечки.

— А что же настоящие слушатели? Как же для них всё обернулось? — Ян не сдержал зевоту и прикрыл ладонью рот; его всё ещё интересовала эта изумительная в своей бредовости история, но уже будто для галочки: послушать симпатичного монаха во сне про какую-то ерунду — выполнено! «Может, всё-таки удастся записать это, как проснусь? Я, конечно, нисколько не писатель, но почему бы не попробовать? Снищу славу в сети — слышал, что там много форумов для таких самоучек, как я!»

— Думаю, слушатели тебя уже давно не знают. Они теперь помнят только органную музыку, а её вполне можно крутить в записи через динамики — многие церкви так делают. Они все ушли из церкви ещё до прихода душечек. Твоя пропажа их не обескуражила. Ведь ты уже пропал.

— И что же теперь мне делать? — Ян подпёр щёку рукой и поморгал глазами, чтобы согнать пелену с глаз. — Как всё вернуть?

Видимо, его тон — небрежный и подозрительно спокойный для человека, который только что получил порцию отборной чуши — насторожил Томаша, и он нахмурился.

— В этом-то и проблема, Ян, — улыбка пропала не только с его губ, но и из глаз. Ян завидовал таким людям: всё, что у них на душе — тут же и на лице! А завидовал, потому что отчаянно желал стать таким же… стать наивным счастливым глупцом — пускай, зато хотя бы искренним. Но фальшь всю жизнь отдавливала ему пятки. — У меня идей никаких, но я знаю одно место в городе, где нам могут помочь. Завтра сходим туда. Ты же… согласен?

Томаш внимательно на него поглядел. Казалось, вопрос был совсем не про это. «Поверил ли ты мне?» — наверное, он звучал как-то так. Ян бы ему поверил целиком, но устыдился того, чтобы так всецело отдаваться своему сонному видению. Поэтому кивнул и даже не постарался скрыть ложь в этом кивке. Томаш заметно расстроился, но тут же ободрился и снова нарисовал на своём лице улыбку.

— А откуда тебе столько известно про город, если ты всё это время сидел в церкви? — Ян понял, что это-то и являлось его проводником в мир реальный: что бы сейчас Томаш ни сказал, оно всё равно нисколько не объяснит этой неточности. Тот лишь усмехнулся.

— Я же не тратил времени попусту! Много читал, собирал знания, заодно вещи и деньги — для того дня, когда наконец-то уйду оттуда! — Лукавство до одури шло этим глазам, поджигая золотые искры на радужках. Не будь они в таких обстоятельствах, Ян бы подумал, что бывший монах с ним заигрывал.

— А теперь, Ян, тебе нужно отдохнуть, — Томаш вдруг посерьёзнел и поднялся из-за стола. — Я снял номер, там две кровати и места хватит. Нам обоим нужно хорошенько выспаться — завтра предстоит много дел. Заодно и ночь мёртвых переживём без проблем. У меня в сумке, — тут он похлопал по её чёрной ткани, — есть запасная одежда, думаю, твой размер найдётся, хотя, если честно, я не предполагал, что у меня будет спутник.

Ян почувствовал себя таким вымотанным и раскисшим, что больше не сопротивлялся и позволил бы уговорить себя на что угодно. Он понимал: конец сна близок, всё идёт к финалу. Сейчас он ляжет на вымышленную кровать, закроет глаза, а проснётся уже где-нибудь у себя. Ну, или в чужой квартире — смотря кто приютил его обмякшее тело.

В номере было не по-отельному уютно: пахло нежной лавандой и подушками, на полу лежал вязаный коврик, на стенах висели яркие панно, а окна выходили в тихий двор, полный кошек. Деревянные панели и вязаные вещицы придавали комнате почти ностальгический вид, будто ему снова семь лет и он только что пришёл к бабушке в гости. Томаш вручил ему стопку с одеждой, наконец сбросил с себя ужасные чёрные одеяния монаха, под которыми оказались простые штаны и футболка, ополоснул лицо и тут же лёг под одеяло. Заснул он очень быстро. Ян даже не успел ничего спросить — да и зачем теперь. Глядя на спину Томаша, он стянул с себя неудобную узкую рубашку и синие брюки, вынул из глаз ненавистные линзы. Затем подумал и решил: зачем он вообще делает всё это? Надо просто нырнуть под одеяло и поскорее проснуться!

«Я постараюсь не забыть эту чудесную историю, — обещал он себе, засыпая. — И тебя, Томаш…»

Ну, по крайней мере, это его желание сбылось точно.