Im 'agnus immolabit. Часть 16. (2/2)
Колени ощутимо давили на ключицы при каждом движении, будто Ганнибал грозился на самом деле сломать их — тонкие и хрупкие кости, без которых мальчишка и руку поднять не сумеет.
И останется под попечением и заботой своего Хозяина.
***
Язык начинал неметь, пока им так тщательно и всеобъемлюще пользовались. Давили, терлись, спускали вязкие прозрачные капли. Этого было мало до сумасшествия. Но Уилл терпел, ждал. Разумеется, он должен был добиться, выслужить разрешение.
И Ганнибал позволил ему, отчеканив глубоким, размеренным баритоном, однако не без того, чтобы «дернуть поводок». Сорваться на большее, сделать не так — и хруст костей станет реальным. И Уилл знал, что мужчина не шутит. И плясать на кончике ножа было сущим блаженством, особенно когда все желания только и упирались в то, чтобы быть уничтоженным чужой волей. Мальчишка полностью зависел от него.
Язык плотно уперся в головку, робко заскальзывая к уретре, чтобы получить побольше заслуженной награды в виде полюбившейся густой смазки. Отдаленное понимание, что Ганнибал желал его так, несомненно пробирало в трепете и возбуждении.
Лакая уздечку подразнивающими движениями, бесстыдно выцеживая больше смазки, юноша все-таки широко обвел языком крупную головку полностью, устремляясь дальше, как было велено. Боль в суставах резанула от его рваного порыва вперед, Уилл болезненно застонал. Дрожь сошла — тело затрясло, но мальчишка продолжал вылизывать положенное ему место именно так, с непрерывно тянущей резью в ключицах.
***
Послушная, смирная собака… Только хвостом не виляет — настолько жадно и старательно ласкает. В уме Ганнибал уже беспокойно метался мыслями, где подлец научился так споро и резво работать языком. И ведь отделаться от сбивающих с мысли спазмов удовольствия не получалось, и, смешиваясь со злостью, они порождали терпкий, плотный туман, наполняющий сознание.
Ревность, подутихшая после того, как он исполосовал мальчишку розгами, взвилась зелёным пламенем ввысь с новой силой.
Ганнибал дёрнулся, сильнее надавливая на тонкие прутья костей. Кому он уже так отсасывал? Кто научил его?
«Отрежь голову и принеси щенку на серебренном подносе — и пусть знает!»
«Кишки наружу, и пусть ими пообедает!»
Плоть со шлепком ударила по рассечённой розгой щеке, спуская смазку точно по ране. Ганнибал глухо зарычал, склоняясь, с кривой улыбкой наблюдая, как чужое лицо меняется от перемены центра тяжести.
— Открыл рот. Посмеешь укусить — будешь есть из трубочки до конца своих дней, мальчишка, так что следи за зубами.
***
Словно яд вбрызнул в кости, разъедая болью, точно кислотой — настолько остро пришлось чужое движение. Мальчишку беспощадно тряхнуло, и он вымученно заныл, задушенно и часто задышав.
Еще немного, еще чуть-чуть, и кости переломятся. И эта рокочущая власть над ним была настолько упоительна, что член, стянутый бельем, начинало спазмировать в предоргазменной пульсации.
Тяжесть крепкого, налитого ствола на щеке выбила еще один хриплый стон и шипение следом от солоноватости смазки, проевшей еще кровоточащий след.
Уилл был на грани. И губы раскрыл в охотном послушании, грезя, чтобы в глотку затолкали поглубже. Чтобы вновь почувствовать его, чтобы иметь надежду завлечь его. Чтобы заполнить свою голову им.
***
Снова головка на языке, однако в этот раз куда глубже и жарче, от чего невозможно сдержать низкий, довольный стон.
Уиллу было к лицу. Его хотелось выдрать, вбить в пол, не размениваясь и на каплю сдержанности. А зачем сдерживаться? Уилл весь принадлежит ему.
Уилл должен справиться. А иначе ему не поздоровится.
Только что на самом кончике, и через секунду уже давит на заднюю стенку горла, провоцируя спазмы. В чужом рту было совсем не много места, и Ганнибал чувствовал язык мальчишки всем своим естеством.
Ударить покрепче или заставить его задохнуться своим членом — что было лучше?
Склонившись, он снова сменил центр тяжести, опираясь на руку над кудрявой головой — так будет куда удобнее вбивать в рот стояк. Язык пробежался по пересохшим губам, и мужчина слегка подался назад, давая чуть больше свободы под ответное действие.
— А теперь соси.
***
Рот непроизвольно раскрывался шире, безропотно потакая проникающим вглубь объемам. В жаркую мокроту заскользнула головка, а челюсть уже свело болезненным спазмом. Большой.
Крепкая, упругая, крупная, сочная. В голове лихорадочно билось, как далеко головка сможет прорваться в глотку. Уиллу хотелось, чтобы член зашел полностью, до самого конца, и ради этого было даже не страшно умереть. Лишь бы угодить, лишь бы видеть горящие темным довольством глаза.
Лишь бы убежать от кошмара. К нему. Только к нему.
Чужие бедра двинулись, и член заскользнул глубже, вызывая ожидаемый рефлекс. Внутри влажно хлюпнуло, слезы брызнули с глаз, быстрыми змейками стекая к вискам. Мальчишка задушенно закашлялся, не переставая в обожании, с размытым взглядом лицезреть властительный облик мужчины.
Получая вожделенный приказ, Уилл в отчаянной жадности задвигал головой, не зная меры, несколько неуклюже и бесстыдно раскатывая разбитые, вымазанные в смазке и слюне губы по широкому стволу.
***
Его Уилл…
Дать мальчишке проявить себя совсем не получилось — едва упругие губы прокатились по стволу пару раз, Ганнибал сорвался снова и беспощадно двинулся навстречу.
— Молодец. Хороший мальчик.
Легкая, едва заметная улыбка уголком губ, и голос сорвался на хриплый стон. Хорош. От одного вида так хорошо, что можно писать картины.
Хотелось выбить из Уилла больше слёз, и головка мерно забила в чужую глотку. Раз, другой, на обратном импульсе коротко потираясь о язык — и снова глубже, выдавая после каждого толчка короткий рычащий стон.
— Славный мальчишка.
***
Большие глаза распахнулись широко на мгновение, мокрые ресницы затрепетали — в них зрела новая порция чистой, крупной влаги. Восторг. Поклонение. Ядовитое удовольствие. Безобразно влекущее бессилие.
Глотка вздулась. Вздувалась каждый раз, когда член жестко бился в горячую узость горла. Снова. Болезненней. Сокрушительней.
Уголки рта надорвались, треснули. Рваное мычание, прерывистое, захлебывающееся, давящееся. Оно вибрировало, раскатывалось по огромному члену, заходящему с завидной легкостью, несмотря на тугость — слюны было много, щенку истинно нравилось, когда над ним довлели.
Уилл был безмерно раскрыт. Чрезмерно. Много ли человек успело попользоваться его болезненной потребностью?
Брови дрогнули, исказились как-то особенно жалобно. Взгляд совсем поплыл, и мальчишка задышал сбивчивей. Разгоряченное тело забилось в робких импульсах, а затем стихло. Влага от спермы медленно вырисовывалась бессовестным пятном на светлых штанах.
***
Ты знаешь своё место, мальчишка?
Слишком хорошо. Так не бывает, если разум не погружен в дымный и вязкий морок, полный дыма и золы, так не бывает, если ты в своём уме.
У них с Уиллом никогда не будет иначе.
Ганнибал почувствовал, сжатием губ, сладострастной вибрацией голоса, как Уилл кончил. Не касаясь себя. Как приученный, гиперчувствительный. Кто научил его быть таким?
Прерывистые, резкие выдохи, полные концентрированной злобы:
«Кто. Учил. Тебя?» — грубый толчок на каждое слово, гремящее в мыслях в ответ на образы того, как кто-то другой пользует его чудную глотку.
Разве он, Ганнибал, не лучше них, всех возможных?
— Разве я хуже любого, на кого ты посмотришь?
Член вырвался из обволакивающих чувственно губ, а колени полностью освободили пережатые руки.
— Возьми его в руки, — хлёсткая пощёчина, нежданная, и от того должная быть действенной, не позволяющей отключиться после оргазма. — И постарайся, чтобы выжать всё до капли, или ничего больше не получишь.
***
Уилл не понимал, что имеет в виду мужчина. Мысли вязли, тянулись, обретая спасительную бесформенность. Все его существо было погружено в ощущения, обнажая истинность, стремясь в отчаянии за необходимым.
Удар по щеке, и рана, впечатанная розгой, раскровилась сильнее. Голова бессильным рывком двинулась в бок, и Уилл с глухим, жестким стуком вбился виском в пол — ворс сгладил удар, расположенный своей силой разбить череп.
Звон, боль, шум в ушах. Полная раскоординация на пару мгновений. Блаженная беспомощность. Член снова твердел под рваной одеждой.
Ему разрешили коснуться. Правда? Он может? Уиллу хотелось спросить, но вместо слов выжался лишь сиплый стон. Руки дрожали безбожно, скованные болью, ослабшие. Пальцы рук обхватили тяжелый ствол, подвигав на пробу вперед-назад, и губы прижались к скользкой головке. Юноша взглянул на него.
Сбитые, мокрые пряди, темный взгляд, готовый разорвать в клочья, низкое, тяжелое дыхание, выбивающееся из полуобнаженной, мощной груди. Его тело полыхало господством, он пах властью.
Уилл выстонал, подавшись головой так, что член нырнул на половину, и стал насаживаться беспорядочно, бесконтрольно. Все захлюпало куда громче. Хрупкие плечи сотрясались. Глотка саднила, разрывалась. Но этого было мало. Мало.
***
Так глубоко он ещё не был, и от полноты удовольствия мышцы напряглись так сильно, что по ним прошла болезненная судорога. Член дёрнулся тоже, и даже сердце беспорядочно зашлось, разгоняя по крови адреналин, пока не наполнил им все вены и артерии.
Мышцы с силой натянутых струн звенели, подгоняя бедра в такт насаживающемуся на член рту и быстрее — когда последняя капля терпения перевалила через край, и вожделение хлынуло наружу.
Теперь мужчина драл чужой рот безо всякой жалости: затылок от каждого толчка с глухим звуком стучал в пол, толчки становились всё быстрее, а амплитуда их всё меньше, головка проламывала естественное сопротивление мышц и беспрерывно сочилась, будто это могло помочь чужой глотке расслабиться. Что за блажь — как бы ни был он глубоко, он кончит прямо туда, и Уилл и так получит его без остатка, но Ганнибал с рвением обезумившего зверя инстинктивно старался оказаться глубже в самый важный момент, чтобы утвердить своё владение.
Однако оргазм было не удержать так легко, и семя хлынуло в чужой рот куда раньше, чем зверь был полностью удовлетворён своими усилиями — разлилось прямо в жаркое горло, прошлось от корня языка к кончику вместе и головкой и вновь в глотку вместе с последними яростными толчками.
***
Да. Вот так. Разорвать. Размозжить. Чувствовать его безукоризненное преимущество. Дрожать под ним, покоряться ему. Впитывать ту боль, которая возведет в абсолют наслаждения, сорвет блоки. Выбьет кошмары из сломанной головы, чтобы сломать иначе, правильно.
Толчки были настолько яростными и резкими, что взбивали слюну в полупрозрачную пену. Уилл задыхался, гортанно мыча, всхлипывая от собственных беспрерывных слез, от переполненности влаги в глотке.
Было хорошо. Непомерно. Удар об пол, синхронное спазмированное движение вглубь — и снова. Чаще. Быстрее. Жестче. Горло распирало от внушительных объемов и того, как ими с неизмеримой жестокостью пользовались — трахали основательно, опустошая голову. Подчиняя.
Кажется, что Уилл услышал треск собственных мышц. Глотку обожгло беспощадно — горячая сперма впечаталась в губы, язык, проникая много глубже. Ее было довольно много, и в ней хотелось захлебнуться. Стенки сжались вдруг изнутри, и тело бессильно тряхнуло — он снова кончил.
***
Ганнибал отключился всего на секунду: закрыл глаза в блаженной тишине, погрузившись глубоко в себя, — и это быстро закончилось.
Утомлённый вожделеющей негой взгляд тут же наткнулся на юношеское лицо, и мужчина наблюдал, как член медленно подаётся назад, пока жар губ не сменяется влажной прохладой. Нити слюны вязко тянутся за ним от чужого рта, и легко прилипают к коже, когда член тяжело и сыто бьётся о чужую щёку. Не раненную.
Он мог бы мучить мальчишку всю ночь, заставив позабыть всё на свете. Всех, кроме него. Разве их отношения дошли до такого?
Лектер заправил обмякшую плоть в брюки и сосредоточенно поднял мальчишку на руки, как большую куклу. Проходя мимо кухни, он заметил, как потушенная перекипевшей бурой пеной кофе горелка отвратительно шипит от жара, но не стал посвящать этому должного внимания. Он отнёс Уилла в ванную и, избавив от ошмётков вульгарной одежды, бережно погрузил его в тёплую воду, когда в ванной набралось достаточно.
Было тихо. Будто дорвавшиеся до сладкого голоса́ его шизофрении сыто уснули, оставив его одного разбираться с безмолвно следующей за ним тенью светловолосой девочки в закрытом голубом платьице. Её большие серые глаза были наивно и широко открыты, босые ножки громко шлёпали позади. Она тоже молчала, только грузно пыхтела от желания догнать его быстрый и широкий шаг. А Ганнибал смотрел только на Уилла.
***
Вдох. Выдох. Их дыхание казалось видимым — настолько были разгорячены тела. Уилл мог поймать его пальцами, прикоснуться губами, втолкнуть поглубже, проглотить. Он хотел дышать его мощью, его повелением.
Изможденный. Опустошенный. Грэм смотрел на него из-под полуприкрытых век, затихший в его руках. Он все еще мелко дрожал.
Вода казалась странно-вязкой. Или тело тяжелым? Погруженный в теплую пелену, мальчишка выдохнул особенно шумно, хмурясь от боли в саднящих ранах, а затем откинул голову назад, слабо и неосознанно улыбаясь.
Рука поднялась, всколыхнув воду, подбрасывая ввысь брызги. Коснулась чужой руки, поднося к своим губам. Бинты на разбитых костяшках намокли.
Поцелуй был обреченным. Обреченным ненавидеть, обреченным зависеть, обреченным впитывать боль. И благодарным.
***
Касания, омывающие раны, были едва ощутимыми, но не трепетными. Ганнибал двигался так, будто каждый день обращался с ранами и похуже: скоро, резко, не давая розоватой от крови воде слишком много свободы. Особенно раскрытые рубцы он и вовсе не мочил, предпочитая очистить смоченной в желтовато-оранжевом растворе марлей.
Он перевязал Уилла, закутал его в махровое полотенце и усадил на большую, промышленную стиральную машину. В пустой задумчивости, сконцентрированной на опаляющем жаром отголоске поцелуя на собственной руке, Ганнибал разделся сам.
И вошёл в душевую кабину.
Вода, едва отдающая горячим паром, омывала его тело почти десять минут, пока он не был удовлетворён. Пена от геля мягкой шапочкой накрыла отверстие слива; Ганнибал изредка оглядывался назад, проверяя, что мальчишка остался на месте.
Жаль, второе полотенце он не успел подготовить, и потому облепившие тело мелкие капли было совсем нечем убрать, когда мужчина всё же сделал шаг из слегка запотевшей конденсатом кабины, стряхивая лишнюю влагу с волос.
***
Ванна комната наполнялась степенно, и вскоре всё устелило дымной пеленой. Дышать стало тяжелее. Каждый вдох — и легкие опаляло влажным горячим паром. Едва ли ощущения отличались от того, что творилось сейчас в голове мальчишки.
Наркотик делал свое дело, блокируя реальность. И ведь действительно все казалось настолько сюрреалистичным. Так тихо, спокойно, размеренно. Кудрявая макушка уткнулась в запотевшую плитку. Уилл смотрел за высокой фигурой, слушал трепет бегущих струй.
Кажется, Уилл еще не видел его таким. Обнаженным, досягаемым.
Красивый.
Стопы опустились к полу. Юноша медленно, неловко покачиваясь, двинулся к мужчине. Спустив полотенце со своего тела, он коснулся мягкостью ткани чужого. Не спеша обвел шею, плечо, спустившись к груди. Вторая ладонь легла на нее без полотенца, смазывая капли с кожи, со светлых волосков. Изучая, любуясь.
Уилл опустил голову к его плечу. Такой мир не для них.
Слабость накатила несоразмерная. Мальчишка не смог справиться, обмякая в чужих руках и закрывая глаза.
***
Чужая тяжесть примкнула к нему доверительно, как раз в нужный момент, чтобы Ганнибал подхватил её.
Раздавшийся в тихом одиночестве вздох нёс с собой обречённость.
— Ганни, Ганни, Ганни, Ганни, — тоненький, едва слышный голосок ворвался в уши, Ганнибал безучастно уткнулся в плечо мальчишки, вдыхая его запах. Он не слушал. Не слушал.
— Мама и папа опять меня обижают, — за край полотенца, зажатый между двумя телами потянула маленькая ручка. — И не хотят играть. Пусть этот дяденька поиграет со мной.
На кафельную плитку закапала кровь — Ганнибал узнал её запах.
— Убей его и заставь поиграть со мной.
Закутанный в одеяло мальчишка молча сносил поцелуи, влажной пеленой покрывающие плечи и грудь, и следы от них сойдут уже к утру. Девочка в изголовье кровати тихо канючила, но Лектер целовал только крепче: скользил языком в расслабленный во сне рот да вжимал сильнее обнажённого мальчишку в себя.
Он не станет. Нет.