Im 'agnus immolabit. Часть 16. (1/2)
***
В ночном сумраке очертания собственной комнаты мягко размывались, и тело будто впитывало эти глубокие, плавные волны. Приятно тяжелело, обмякало. Голова была такой же вязкой. Ни шепотка. Только удаленные звуки улицы за окном.
Он был не в себе, и понимал это. Ганнибал так сделал?
— Ублюдок.
Уилл сморгнул, чувствуя, как слеза скатилась в мягкость наволочки. А затем улыбнулся.
Подняться с постели было тяжелей, чем воображалось. Каждый шаг был медленным, нелепым. Мальчишка двигался по стенке, опираясь то плечом, то ладонями. Концентрат веществ буквально заталкивал остатки здравости в клетку, вальяжно прогуливался вокруг прутьев, позвякивая ключами.
Оказавшись на пустой кухне, освещенной лишь фонарями с улицы, Уилл нащупал пальцами кофейный сифон. Новый.
Рассыпанный порошок от перемолотых зерен, разлитая вода. Движения неуклюжие, непосильные. И все же он справился с тем, что делал много лет. Стоял и ждал, когда приготовится напиток на двоих.
***
Волосы у Ганнибала были мокрые, а рубашка даже не застёгнута до конца после душа: он сразу понял, что мальчишки нет в постели. Мужчина и раньше с трудом переживал вынужденную разлуку, он уже пожалел, что не сдержался снова и потратил столько времени на заметание следов: ублюдок мог найти и забрать его Уилла. Только убив его, Ганнибал сможет приспустить мальчишку с поводка.
— Уилл, — но он был здесь. Он был один. Ноздри защекотал запах кофе, как в тот день, когда всё в последний раз было почти нормально. Но только уже ничего не было нормально: темнота вокруг шептала одним определённым голосом со всех сторон разом, Ганнибал едва отмылся от чужой крови и…
Уилл уже не был ребёнком, которого он опекал.
Слабую, едва держащуюся на ногах фигурку мужчина коротко вжал в себя, подобравшись со спины.
Голос темноты стих, почувствовав чужое тепло.
— Что ты делаешь?
***
— Кофе.
Вопрос, который можно было не задавать. Ответ, который можно было не говорить. Но они прозвучали. Голоса коснулись друг друга. Как однажды. В совершенно бестолковой попытке воссоздать на секунду разрушенную реальность. Нет. Нечего разрушать — той реальности и не было никогда. Не существовало. Лишь иллюзия.
Уилл откинул голову назад, к чужому плечу. Закрыл глаза и выдохнул шумно, медленно.
Наркотик плавно тек по венам. Глушил болезнь. Глушил боль.
— А ты будешь делать мне сэндвичи?
***
Невинный вопрос повторялся снова и снова, пока Ганнибал не отмер: теперь голос Уилла был повсюду, заглушая другой, рыдающий сломленно и отчаянно, тот, который умолял его прекратить.
«А ты будешь делать мне сэндвичи?»
Уилл совсем маленький, пахнущий окисью и копотью, даже не потрудившийся стереть кровь с рук, крутит в руках рисунок с разноцветными барашками.
«Я не могу! Я не могу!»
Дыхание замерло на выдохе, гортань сжалась вокруг эфемерно застрявшего в горле комка. Ганнибал зажмурился и вонзил зубы — куда-то, где тут же набухли солёные и тёплые капли крови, — и низко зарычал, забившись в алчущей дрожи. Капли были что глоток воды для умирающего в пустыне — он никогда не пробовал ничего вкуснее.
«А ты будешь делать мне сэндвичи?»
Уилл взрослый, практически не знакомый, другой, бесконечно далекий — его новые стороны ощерились иглами наружу и атакуют без разбора, раздирая сросшуюся с телом маску на лоскуты.
— Да, — мужчина выдохнул оставшийся в лёгких воздух. Руки сжали мальчишку почти до хруста. — Всегда.
«Пока смерть не разлучит нас.»
Темно и тихо, сквозь окна пробивается звёздный свет, и лишь он один, не считая одинокого огонька горелки, освещает их слившиеся воедино тела в момент, когда их души воспевают главные клятвы верности. То таинство, что было им доступно, чего не засвидетельствует ни Бог, ни Дьявол — лишь они оба.
«Сдохните все вместе и оставьте меня в покое! Хватит! Проваливай!»
«Не смотри на меня!»
— С вишнёвым джемом, мой мальчик.
***
Слезы брызнули с глаз совершенно естественно — реакция на остроту, колкость от укуса. Губы разомкнулись, испустив еле слышный вздох. Тело вытянулось, мелко затряслось, скованное напряжением, пока чужие зубы изрывали кожу.
В моменте стало нечем дышать — настолько обруч рук стискивал юношеское тело.
Замыленный взгляд кинулся на столешницу, где обычно стояла тарелка с готовыми сэндвичами. Уилл видел ее сейчас. Свежие, душистые тосты, аккуратно нарезанные идеальными треугольниками. Темная паста поверх них булькнула, и кровь вязко растеклась на тарелке.
Это было их настоящее?
Перевязанные руки легли на чужие, оглаживая так, что едва касались. Будто мальчишка не имел права на большее, будто боялся прервать блаженный процесс. Ребра сдавливало, и Уилл ясно слышал, как трещат кости. В голове каждый хруст отдавался глубоким эхом. Каждый хруст освобождал, затягивая петлю крепче.
Ему было страшно. И так хорошо.
***
«Я не могу больше,» — отражение в оконном стекле плакало и мелко тряслось от истерики. Оно было совсем маленьким, в закрытом голубеньком платье. Взгляд Ганнибала застыл на нём всего на мгновение. Бесконечное. — «Спаси меня.»
Два удара в секунду, пятнадцать секунд — едва оформившаяся грудь была исколота так сильно, что не каждый след от ножа можно было отделить от другого. Она была такой маленькой.
А Ганнибал понятия не имел, как ещё может прекратить её страдания.
Вода в сифоне кипела, и, не считая дыхания Уилла, это был единственный звук. Чем-то он напоминал звук пузырящейся крови, выходящей из лёгких.
«Может, если у нас есть мистеры, вы будете заботиться обо мне?»
— Я обещал всегда заботиться о тебе.
«Заставь их пожалеть.»
— А ты, обретший самостоятельность, решил пойти от меня по рукам и угодил в лисий капкан.
Оскаленная пасть алой кожаной маски ожила и откусила голову истекающего кровью отражения. Объятия ослабли, а через секунду и вовсе отпустили Уилла.
«Это всё неправда. Мальчишка играет с тобой.»
«Избалованный щенок пользуется нами.»
Сэндвичи с джемом… И это после того, как он оттолкнул его?
Кровь на стиснутых зубах скрипнула одновременно с пришедшейся на чужую щёку пощёчиной. Рука слепо зашарила по столешнице, видимо в поисках ножа, и отдёрнулась, когда схватилась за раскалённую колбу.
Уилл виделся ему маленьким. В закрытом голубеньком платье.
***
Пальцы вцепились в столешницу, мальчишка едва не упал. Выпущен. Отстранен. Потерян. Момент уязвимости, и голова вскипела, опаляя ужасом. Паника стянула хладнокровно. Множество липких смолистых рук оплели ноги, уповая затянуть за собой. Уповая отпечатать вину, отпечатать ничтожность. Отпечатать боль, которую Грэм не хотел вспоминать.
Пощечина сбила с ног. Уилл свалился на пол, и путы из черных рук разорвались, исчезли.
Мальчишка прислонил дрожащую ладонь к лицу, к щеке, набухающей от удара. Стерев кровь с разбитых губ, он взглянул на измазанные в алой вязкости пальцы, а затем поднял голову.
Неуклюже заскользив по кафелю коленями, Уилл подобрался ближе, притягивая руку мужчины, от которой только получил удар, к своим губам.
— Пожалуйста, — целуя крепкие пальцы, лихорадочно зашептал мальчишка. — Еще…
Обреченно. Болезненно. Умоляюще.
— Ударь меня еще.
***
Какая-то часть Ганнибала довольно скалилась, видя такое простое, элегантное решение проблемы. Ударить и бить дальше, пока не истончится и не пропадёт тень мучающей боли. Но только был ли у самого Ганнибала такой выход?
Он хотел схватить за волосы и со всей силы вбить кудрявую головку в пол. Хотел залезть пальцами под рёбра сквозь живую плоть и разорвать. Хотел любить мальчишку до конца своей жизни.
Губы, с жаром впечатавшиеся в следующую пощёчину, Ганнибал жаждал целовать.
«Стой! Пощади, демон!» — надрывающийся в визг голос, отвратительный и громкий.
На другой ладони быстро назрели волдыри ожога, и мужчина сжал её покрепче, чтобы болью вырваться из ошмётков этого кошмара.
Но Уилл ему не снился.
Он ударил его так сильно, что и так слабый мальчишка безвольно опрокинулся на пол тряпичной куклой — и тут же остервенело бросился следом за ним, хватая за шею.
— Хорошо, я ударю.
Глаза мужчины загорелись светом особенным, и, удерживая за шею, он легко потащил мальчишку прочь из кухни в гостиную, где оставил его, совсем немного не дотянув до ковра. Он отошёл и вернулся: в руках его была тонкая очищенная ивовая розга.
— Столько, сколько ты заслужил, — звонкий свист, и кончик рассекает чужую голень.
***
Обе щеки залиты багряным. Кожу жжет. На шее все еще фантомно ощущается тяжесть сомкнутых пальцев. Собственная ладонь скользит по горлу в робости, и Уиллу кажется, что он чувствует отпечаток, точно клеймо.
Прохлада паркета ластит открытую поясницу — существенный контраст, ведь тело горит. И страха уже нет, лишь волнение. Опаска, которая пьянит. Ганнибал опасен. Ганнибал безжалостен. Но это то, что мальчишке нужно.
Взгляд на периферии коснулся чужой фигуры по ту сторону гостиной. Уилл запрокинул голову, замирая, видя самого себя: трясущегося, заплаканного, с ужасом в глазах. И в груди заныло, и слезы теперь уже потекли по собственным обожжённым ударами щекам. Мир раскалывался, он сходил с ума. Но, кажется, это был единственный выход.
Розга прорвала ткань белых штанов. Силуэт исчез. Уилла тряхнуло всем телом, и он сипло вскрикнул, сцепив зубы. Все, что он мог — беспомощно развернуться на бок в попытке приподняться.
— Еще…
Мальчишка сжался весь, не понимая до конца происходящее, прося откуда-то изнутри себя.
***
«Ещё.»
Уиллу вторили голоса, удивительно единодушно для столь переменчивых единиц, и Лектер подчинился.
С пронзительным свистом кончик розги рассёк воздух, смахивая с себя капельки крови: бедро прочертил новый росчерк, а следующий лёг на него накрест, и нежная кожа не выдержала.
Ганнибал помнил руки на талии Уилла, и метил теперь только в места, осквернённые чужими прикосновениями. В конце концов, агонизирующие голоса, чьи имена он помнил, стали совсем неслышимы под звериным рёвом остальных: каждый удар, каждый замах сопровождался ими, будто ритуальным приветственным рычанием дикарей.
Пока мест, отмеченных чужими руками не осталось. Ганнибал улыбался — скалился вместе с ними.
— И наконец, — глухой и сухой, будто скрипящий вековой дуб, двухметровый в обхвате, голос Ганнибала даже до него самого доносился будто издалека.
Мысок домашней туфли надавил на поясницу и оттолкнул, вынуждая Грэма перевернуться на спину. Ворс ковра украшала россыпь крошечных алых капель.
Кончик розги снова свистнул и рассёк чужую щёку.
***
С каждым ударом становилось легче. Огненные вспышки — проедающие, разрывающие. Тело увесисто набухало в шрамах и крови, а голова редела мыслями, границы стирались. Пульсирующие кошмарные образы сменялись пульсацией меток после ударов.
Тело рвано вздрагивало, прогибалось, бессильно сжималось. Ворс под стиснутыми намертво пальцами трещал. Лицо, устланное слезами, утыкалось в ковер, куда отправлялись надрывные стоны и жалобное нытье. Кудри сбивались, липли друг к другу от жара, пробивающего тело.
Всхлипнув и поджав губы после припечатанной к щеке розге, Уилл наконец-то разомкнул глаза, глядя на возвышенную, мощную фигуру. Подрагивающие бедра сжались меж собой, внизу все было крепким и мокрым.
Пальцы макнули кровь с рассеченной кожи и обвели губы. Те податливо раскрылись, пропуская в рот измазанные пальцы. Лишь на пару мгновений. А затем руки бессильно стукнулись о ковер.
***
Ганнибал бы поморщился — в момент удара собственная щека заныла, будто Уилл снова его ударил. Глупое наваждение.
Мельком он поднял взгляд на незанавешенное окно, и ему показалось, что он что-то видел. Снаружи. Будто очередная тень мелькнула, избегая его взгляда.
Вернувшийся к мальчишке взгляд медленно осмотрел результаты своих трудов; мужчина сделал шаг, поставив вторую ногу с другой стороны от чужой груди, и потом присел, блокируя коленями плечевые суставы. Он всё ещё возвышался над Уиллом, и ему следовало наконец отдать должок: стоило расстегнуть и приспустить брюки, как высвобожденная головка тяжело склонилась, практически касаясь губ мальчишки. Вид вышел фантастическим, и на кончике тут же созрела капля предэякулята, а сама плоть заметно дрогнула от удовольствия и всё же коснулась губ.
— Язык наружу.
***
Лоскуты изрезанной прутом дешевой одежды на тонком теле придавали виду куда больше распущенной уязвимости. Дрожь прошивала мелкими спазмами, не намереваясь истощаться.
Уилл смотрел на мужчину сквозь пелену завороженно, не отрываясь. Следил, впитывал, наслаждался. Грэм мог врать себе сколько угодно: мог бежать от него, мог ненавидеть, но его близость была неизменно благоговейна.
И с каких пор?
Уилл видел его впервые. Впервые ощущал на своих губах. Дыхание дрожало, участившись. Мальчишка выпустил язык, послушавшись в искреннем порыве, и застонал в голос, ощутив вкус мужчины. Солоноватая терпкость мускуса, смешанная с ароматом геля и его собственным, дымно-древесным. Багрянец на щеках стал темнее, а глаза заблестели ярче, прося, умоляя.
***
Тяжесть прокатилась по языку мучительно медленно, пока не коснулась губ, и снова.
Ганнибал явно тянул время, отдавая возникшее вдруг затишье любованию: головка каталась по языку размашисто, с ощутимым усилием, а сам Лектер наслаждался редким зрелищем того, как сам спускает всё больше и больше смазки. Однако головка отступала, едва касаясь губ, будто пока что мальчишка совершенно не заслуживал получить больше. И не получит, если посмеет спорить.
— Теперь вылизывай, — член завис над чужим лицом немного дальше прежнего, и теперь головка мягко утыкалась в щёку, продвинувшись вперёд чуть меньше, чем на треть размера. — Отсюда и до конца. Только языком. Если ты ослушаешься, то будешь наказан.