Im 'agnus immolabit. Часть 12. (2/2)
Ощущения бешено сменяли друг друга, контраст на контрасте. Жесткая хватка чужих рук на своей заднице, звериный укус, прошивающий все существо. Мир перевернулся, и Грэм перевернулся вместе с ним, оказавшись в совершенно другом положении, накрытым, прижатым, неспособным вздохнуть, потому что от резкого удара, пришедшегося на спину, из легких выбило весь воздух.
Бисеринки пота усыпали видимые участки тела. Раскрасневшийся, разомлевший, желанный и жаждущий. Один из чулок сполз с бедра, тушь на ресницах слегка подтекла.
Уилл чувствовал, как под латексом жарко и мокро, как собственная смазка облепляла живот — настолько вожделение выходило за свои пределы.
Язык без разбора прошелся по губам маски, жадно и умоляюще.
***
Разорвать скрывающую тело материю оказалось куда сложнее, чем кажется на первый взгляд: латекс хорошо тянулся, и, только приложив все силы, удалось сорвать мешающую обёртку.
Это ли ожидалось от него, когда речь шла о «сюрпризе»? Вместе с чужим костюмом в негодность пришла и вторая перчатка, и теперь Ганнибал ощущал Уилла голыми руками, которые, освободив желанное от всех преград, тут же принялись исследовать новую территорию.
В прошлый раз мужчина не касался своего мальчишку в промежности, сейчас же будто стремился пожинать сразу всё, тем более, что Уилл сам позволял ему, ведь уже потёк настолько сильно.
Только вот доктор не мог его взять. Самое логичное, окончательное завершение всего разбивалось о суровую реальность — сзади увлажнённые в крови и предэякуляте пальцы могли только с нажимом оглаживать тугое колечко мышц, пока их обладатель, даже себя из брюк не вытряхнув, уже смирился с поражением. Нужно время, чтобы подготовить.
«Время.»
Наигравшись с запретным и недоступным, почти поддавшимся напору пальцев сопротивлению мышц, мужчина рывком оторвался, оставив единственный насыщенно-алый след в месте, что укусил. Ему свободы тоже хотелось, однако высвободить себя удалось не сразу, чудом лишь не сорвав застрявший в пряжке ремень. Наградой за старания был собственный протяжный стон, когда высвобожденный член тяжело прижался к чужому, показательно проехавшись головкой от яичек до самого кончика.
***
Латекс лопнул, болезненно стегнув по коже до кровоподтека. И перед глазами вспыхнули мириады искр. Уилла едва не подбросило от боли.
Блаженное вызволение от безжалостной тесноты обдало влажную кожу прохладой. Но следом за вздохом, полным расслабленности, сорвался задушенный всхлип.
Юношеское тело выгнулось неестественно сильно. Тугое отверстие податливо запульсировало под чужими пальцами, точно только этого и жаждало. Хотя непонятно, чего сейчас именно хотел такой Уилл.
Очертания мыслей стерлись, комкаясь во что-то отдаленно похожее на суть. Он видел перед собой лишь маску, и та расплывалась в небрежности алого неона.
Новая волна вожделения, взвинчивающая и сотрясающая. Уилл откинул голову назад, упираясь влажной макушкой в подлокотник, и выстонал, порывисто подаваясь бедрами навстречу чужим. Облизывал губы поспешно и жарко, судорожно притираясь к тяжелому члену своим.
***
Уилла вело всё сильнее, тогда как Ганнибал куда острее начал ощущать контраст: еле слышный треск от ламп ударил в уши наотмашь, и вместе с ним остановилось дыхание, захлебнувшееся в табачном воздухе.
Из мыслей вырвали кусок, оформившийся в слабое подобие фигуры в белой маске, а освободившееся место занял кто-то сильнее — тот, кто считал Уилла красивым в земле. Пока мальчишка, изгибаясь и красуясь под ним, силился получить больше контакта, пальцы ворвались в распахнутый в стоне ротик, входя сразу по костяшки.
«Виновен,» — резюмировал он, предательски подбрасывая воспоминания о ком-то, захлёбывающемся в крови с перерезанной глоткой, и о ком-то, кого он остервенело кусал и метил, закрывая чужие следы.
И кто из них Уилл?
— Будь потише, ладно, малыш? — даже измененный голос окатывал смесью вожделения и мертвого холода, пока мужчина, грубо надавив у корня языка, взял достаточно слюны, чтобы вернуться, и сходу, без прошлой ласки, вогнать в мальчишку первый палец. — Я научу тебя послушанию.
***
Уилл раскрыл губы шире, пока его имели в рот пальцами, беззастенчиво выцеживая больше слюны. Та стекала тонкими, вязкими паутинками за кончики, пачкая лицо. Глаза слезились: пальцы двигались неаккуратно и грубо, побуждая рвотный рефлекс и беспомощные кряхтения. Но не сказать, что мальчишка вызывал жалость — выглядел по-блядски искушающе.
Кашлянув хрипло от последнего движения пальцев, сглатывая поспешно, следом Грэм захлебнулся в гулком стоне, игнорируя все просьбы. Хотя едва ли их суть добиралась до изможденного жаром рассудка.
Внутри все горело, и стенки неприветливо сжались, затормаживая движения. Но вопреки рефлексам тела, Уилл не переставал судорожно двигать бедрами, теперь же принимаясь с активностью насаживаться на болезненно проникнувший палец. Однако не хватило и нескольких секунд, как юноша, взбунтовавшись в отчаянии, заскулил.
— Еще… — утягивая ближе к себе за шею, Уилл зашептал в губы маски. — Дай мне еще…
***
Мужчина давал «ещё» с готовностью и полной отдачей, даже не дожидаясь, пока спадёт напряжение. Предпочитал сломать его силой: два пальца внутри грубо сгибались и тянули в стороны, силясь раскрыть мальчишку сильнее и почувствовать, пока не высохла покрывающая их слюна. Непривыкшее к давлению нутро сопротивлялось, от чего казалось, что сжатием засасывает только глубже — и чем больше пальцев было внутри, тем сильнее было это одуряющее ощущение.
Казалось, что мальчишка для этого и создан: для его укусов, для его пальцев в себе и для того, чтобы только и просить «ещё».
И Ганнибал, конечно, даст ему, не в силах отказать, не имея даже желания отказывать… Три пальца, хоть сколько-то сравнимые с грядущим, имели Уилла до ярких и слышимых хлюпающих шлепков, и когда даже их стало Ганнибалу мало, тяжесть мужчины ненадолго покинула мальчишку, а в оставленную без внимания, не успевшую даже сомкнуться без пальцев, дырочку, грубо толкнулась крупная, горячая от прилившей крови головка.
А рука, предупреждая чужие стоны, заставила мальчишку закрыть рот, чтобы не нарушить азартное мгновение охоты, весьма ощутимую паузу ожидания, прежде, чем хищник одним броском вогнал себя, смазанного лишь собственной слюной, в лоно своей строптивой добычи.
***
Он не знал, глупый, на что подписался. Гонящийся в отчаянии за ощущениями, способными перекрыть больной мозг, отдавал себя незнакомцу. С ажиотажем подставлял задницу, когда внутри все, казалось бы, лопнет, если пальцы в очередной раз разъедутся в стороны. И это чувство, обострявшееся с каждой секундой, давало непререкаемое освобождение.
Чистый, гладкий, нежный, горячий — словно ожидающий, как только мог бы подвернуться нужный шанс, человек. Без разбора, без тревог. Чтобы утопиться в наслаждении и боли.
Еще. Больше. Сильнее. Пульсировало где-то на подкорке, стонало в унисон с жарко дрожащим мальчишкой. Он просил, он молил всем существом, оглаживая руками плечи, впиваясь пальцами в ткани, вылизывая мертвые губы маски и спускаясь на напряженную шею, обводя вздувшиеся вены, прикусывая и мокро целуя.
И как только возникло то самое «больше», замер, не в силах вздохнуть. Взгляд глаза в глаза, жалобно надломленные брови, раскрытые губы, глотка, выдавливающая лишь прерывистую дрожь.
Руки взметнулись верх, пальцы обвели контуры маски, точно намереваясь сдернуть, но вместо этого схлынули, впившись в руку мужчины. Уилл закричал придушено в чужую ладонь, и его затрясло. Внутри все обожгло, раскололо.
Незнакомая наполненность, разрывающая, уничтожающая. Стенки стягивали безупречной узостью — Уилл был только его.
***
Только оказавшись полностью внутри, сметя практически все линии баррикад меж ними, мужчина сыто остановился: он замер и медленно выпрямился, продолжая удерживать Уилла на месте. Кровь была повсюду. Они оба купались в ней, такой горячей и вязкой, что дышать удавалось только сквозь хрипы.
— Вот таким тебе быть к лицу, — губы растянуло в усмешке как трещиной, рассекшей лицо. Кровь хлюпала, когда мужчина снова двинулся назад — медленно и сочно, глядя прямо туда, где тела сливались воедино.
Паззл складывался. Судьба хочет, чтобы Уилл был в его власти. Уилл хочет быть в его власти настолько, что, даже убегая от него, пришёл именно к нему.
Уилл хочет вкусить всю его злобу собственным телом.
Звон повторного столкновения тел послал в мышцы напряжённую дрожь: член бил внутрь снова и снова, но теперь мешающая кричать хватка больше походила на стальной капкан, а софа со скрипом протягивала по паркету ножками при каждом новом движении, бьющем слишком ровно — будто Уилл уже был марионеткой, не способной подстроиться и принять правильную форму. Сверху рука Лектера мешала ему изогнуться правильно — чтобы боль от ноющей поясницы, изгибающейся сильнее с каждым движением, не накладывалась на боль терзающих внутри толчков.
Ганнибал не хотел, чтобы Уилл имел возможность облегчить свою участь. Уилл был виноват, что пришёл, и Ганнибал едва не кончал от мысли, как сильно хочет наказать его этим. Его Уилл смел крутить задом перед лицом незнакомца — разве не он льнул к нему и хотел его, Ганнибала, раньше?
Ганнибал научит его, кому он принадлежит. Ганнибал заставит его вспоминать о себе каждый раз, когда он посмотрит на любого другого мужчину.
***
Ни порывистые попытки подготовить, ни слюна, наскоро раскатанная по члену, ни его собственная смазка ни облегчали сопротивления. Сухо, туго, болезненно для обоих. Лишь жгучее усердие мужчины проталкивало внушающе габаритный ствол внутрь, вопреки естественной девственности стенок.
Слезы градом катились с глаз. Мальчишка шумно и судорожно вбирал носом воздух, не переставая ни на секунду громко, надломленно мычать. Отверстие набухло, раскраснелось, жгло, и внутри все полыхало, распирало.
Ощущения сильные, сотрясающие, они выплескивались за край. Заполняли собой все, невозможно было думать о чем-то. Уиллу же было все равно с кем, все равно как и где.
Расфокусированный взгляд вновь коснулся непреступной маски. Сморгнув влагу, зажмурившись, мальчишка вновь открыл глаза. Лицо Ганнибала стояло перед ним настолько естественно, что в груди все замерло. Если только представить, что он сейчас владеет им, толкаясь напролом, глубже…
Пальцы сорвались с руки незнакомца, удерживающей рот от воплей. Кончики дрожаще коснулись маски вновь.
Если только…
Маска слетела, ударившись об пол, треснув. Светлые глаза распахнулись шире, Уилл почти благоговейно впился взглядом в родное лицо. Пальцы робко обвели скулы, губы — его. Всё Его. Сознание надломилось: он и вправду хотел принадлежать ему.
***
Плачет. Ему больно? Теперь он доволен?
Новые болезненные толчки, резче и неистовее — чтобы было ещё больнее, чтобы Уилл плакал ещё.
«Больше, больше, больше, больше.»
Растерзать.
Одержимо и глубоко, кровью закрепить узы, пустить разрушительные корни вглубь тела и разума — заразить. На лице, кажется, налился синяк, но точно было не сказать из-за искажения от света неона. Мужчина остервенело впился в губы зубами, чтобы добавить цвета наверняка, толкаясь особенно яростно.
И, кажется, сводящее с ума болью трение ослабло, и кровь стала реальной. Кровь была внутри. Только тогда Ганнибал заметил, что маски на нём больше нет, и в голове что-то взорвалось — пусть Уилл знает.
Пусть Уилл знает, за что и кем наказан. Пусть знает, кому принадлежит.
— Знай. Своё. Место, — отрывисто, выбивая больше влаги внутри, больше боли, с каждым словом толкаясь на всю длину, и приникая ближе. Чтобы не пропустить ни слезинки, ни единого мгновения и кончить, осязая чужую агонию и жгущую душу потребность.
Ведь он нужен Уиллу. Он — и никто более.
***
Ему кажется. Такого не могло быть. Но это было самым лучшим наваждением, и хотелось быть похороненным в этой боли.
Ганнибал был с ним. Ганнибал был в мыслях, в сердце. Он был в нем. Ганнибал обладал им, сковывал собой. Припечатывал непоколебимо, размашисто, по-звериному толкался, растерзывая, разрывая. И Уилл безропотно принимал всю его волю.
Внутри все вызывающе хлюпало. Шлепки бедер о ягодицы были настолько чудовищными, что их звон раз за разом отбивался в голове тяжелым молотом. Уилл кричал, хрипел, скулил, впиваясь пальцами в одежду на спине мужчины. Губы о губы, чтобы Лектер поглощал каждый звук, пожирал его.
Ноги бессильно дрожали, расставленные широко, послушно. Тело подбрасывало, колотило. Живот распирало, резало, но член мальчишки лишь беспомощно подрагивал, выплескивая обильные капли прозрачной смазки.
— Ганни… бал, — выстонав с дрожью, юноша выласкивал языком чужие губы, водя кончиком по острым зубам, словно просясь прикусить — словно той крови мальчишки, в которой были вымазаны их рты, было мало. И смотрел на него. В слезах, в безумной жажде, в мольбе. Звал его.
Чтобы морок не кончался.
***
Уже одного звука его имени едва не хватило, чтобы Ганнибал потерял себя. Слишком.
Слишком.
Уилл не оставит ему достойного пути отступления, и он поймёт по его лицу…
— Замолчи, — клокочуще, на границе между вожделением и злобой.
И ведь совершенно очевидно, что с таким лицом Уилла хотелось ещё сильнее.
— Не заслужил открывать рот, — глухое, полное ревности, под стоны слишком жаркие, чтобы самому Ганнибалу что-то оставалось непонятным.
Он лишь не мог смириться с тем, что так преданно и жалобно мальчишка требует его внимания.
Чужой член скользнул в ладонь, сжавшую его с силой, наравне с беспощадными фрикциями внутри, и Лектер низко зарычал, делая толчки совсем-совсем быстрыми: едва отрываясь от ягодиц, вгонял себя снова, даже не думая ни о чём, кроме как быстрее завершить «ритуал» — всего малость, и мужчина закрепит за собой полное право…
— Ты принадлежишь мне. Ты моя собственность. Ты мой, — глаза в глаза: светлые затуманенные глаза Уилла и тёмные, замутнённые безумием — Ганнибала.
***
Уилл ухмыльнулся, гранича между горечью и блаженством. Слишком по-настоящему. Даже тогда, когда Ганнибал так остервенело трахал его, даже тогда оставался непоколебим, не сломлен, холоден. Совсем, как настоящий.
Только в черных глазах было что-то иное, что-то, чего раньше юноша не замечал. Что-то отсвечивало в непроглядной густоте равнодушия. И за этим хотелось гнаться, ради этого Грэм готов был пустить себя на растерзания заживо.
Уилл задушенно всхлипнул, стоило сильной руке сжать его член в стальной хватке. Зубы впились в собственные истерзанные, посиневшие губы, прокусывая до крови — подливая ощущений или же стремясь угодить безотрывно смотрящему лицу желанного мужчины?
Мальчишка трепетал перед ним, утянутый чужим контролем, как самым страшным наркотиком.
В голове задребезжало. Картинка перед глазами начала куда-то уплывать, чередуясь с темными секундными провалами. Уилл испугался, что все закончится.
Ладони заскользили по чужому лицу, пытаясь впитать каждую черту искаженного страстью выражения. Мышцы вдруг спазмировали, и в руке мужчины стало влажней — мальчишка спустил семя, но едва ли сомкнул глаза. Он запоминал, как на него смотрят, запоминал, как яростно разрывают изнутри, и из последних сил подставлялся бедрами навстречу.
— Кончи… в меня.
«Быстрей, пока я не перестал тебя видеть.»
***
Сошёл с ума? Определённо да.
Ганнибал поехал с катушек совершенно явно: последние толчки были настолько неистовыми, что могли порвать мальчишку ещё не раз, но ни они, ни восхитительные спазмы не действовали сильнее, чем отчаянная мольба.
Уилл не мог замолчать. Это было просто невозможно — чтобы подчиниться и отдаться чужой воле, не проявив при этом собственного Я. А Ганнибал, уже доведённый до грани, мог лишь принять поражение.
Прямо в Уилла, как он и хотел: Лектер излился глубоко в него и не прекращал двигаться, пока не оказался абсолютно пуст. И это казалось совершенно правильным, тем, к чему всё шло с самого начала.
На пике, не без удовольствия, губы смяли чужие, чтобы вкусить больше крови, и
Ганнибал не сомкнул глаз: позволял мальчишке увидеть, как он кончает.
В каком неистовстве, одержимом упоении он кончает прямо в него.
***
Кровь везде — и это уже не было ведением. Жестокая реальность, чудовищная реальность. Та реальность, на которую они вдвоем способны, которой прокляты и окрылены. То, без чего не могла открыться дверь в их совместный, болезненный путь. Но есть ли у пути конец, должны ли они для этого умереть друг в друге?
Густота спермы прошивала насквозь, клеймила, переполняла. Итог боли, ее венец. Уилл думал, что действительно умрет. Но никогда еще боль не проносила ему такого высвобождения, такого… счастья.
Член мужчины все еще пульсировал внутри порванных стенок. И от этого больного наваждения не хотелось уходить. Запах Ганнибала, его голос, его руки, тяжесть его тела на себе, его сила, его расположение, внимание.
— Ос… танься, — едва различимо, в полушепоте, цепляясь за грубые поцелуи, на границе бессознательного и реальности, — со… мной.
Был ли это незнакомец — неважно. Уилл просил Ганнибала. И ушел во тьму с едва заметной улыбкой на кровавых губах.
***
«Безумец.»
«Псих.»
«Ты сделал.»
Уилл оставил Ганнибала наедине с собой, и в воцарившейся тишине, нарушаемой лишь звуком всё ещё льющейся музыки, Они дали о себе знать.
Но Ганнибал не слушал: самозабвенно вылизывал вспухшие, искусанные губы и методично оттирал с лица подтёки макияжа.
Какой красивый.
Голоса скоро стихли — как только вспороли и достали давно сгнившее, что им следовало бы достать, чтобы сломить Лектера окончательно, а мужчина привёл себя в порядок.
По-хорошему ему надо бы выкрасть завёрнутого в пиджак Уилла с его «рабочего места» и доставить домой. Возможно, ситуация может осложниться тем, что вокруг, да и на нижнем этаже, было полно людей.
И до чего хорошо, что здесь у него есть хороший друг, готовый взять ответственность за свои грёбанные сюрпризы.
***
Ганнибал привёз мальчишку домой, и в этот раз не стал с ним церемониться: все оставшиеся на нём тряпки были сняты, а сам он грубо, но тщательно отмыт и уложен.
В постель Ганнибала. И его опекун был настроен узнать воочию, чем же завершится их противоестественное, совершенно невменяемое рандеву.
И тогда, может, он сможет смириться с тем, что голоса всколыхнули в его разуме. Может быть, он найдёт верный выход?
Но пока что мужчина мог только курить. И курить. И курить.
Курить, глядя в кукольное, однако всё же немного попорченное им спящее личико.