Im 'agnus immolabit. Часть 10. (1/2)
***
В гостиной традиционно было накурено и прохладно — так Ганнибал боролся с нарастающей тревожностью. Он ждал.
По-настоящему долго, оставаясь наедине с изнуряющими, бесконечными бреднями собственного рассудка.
«Упустил.» «Проиграл.» «Не справился.»
«Дай мне.»
«Умри.»
Дыхание становилось хриплым и тяжелым от обилия дыма. Слишком много сигарет.
И они совершенно не помогают.
Гулкое, хриплое «хааа», когда входная дверь хлопнула — лишь отголосок облегчения, утопленный в напряжённой дрожи. В полной темноте ночи, в предвестие самого тёмного часа суток, Ганнибала можно было угадать в комнате лишь по наличию дыма — лишь этим и было заметно его присутствие, ибо даже звук от хриплых задушенных вздохов был практически не слышен. Мужчина практически не дышал.
Но глаза его прекрасно различали мелочи. И мелочи, покрывающие каждую видимую частичку тела ЕГО Уилла — всё раскалённым металлом впечаталось в сетчатку глаза.
Ганнибал запомнил его — сфотографировал собственным мозгом.
Он встал на ноги и медленно двинулся навстречу, пока мальчик пытался совладать с собственным неровным шагом. Медленно, но сменившийся кадр «плёнки» открыл для Лектера вид уже на расстоянии вытянутой руки — не так медленно, как казалось.
Слова застряли в горле, вырвавшись лишь низким хриплым рычанием.
У Ганнибала совершенно не было слов. Он тонул в воющем, рычащем и тесном беспорядке оглушительных мыслей.
***
Плотная, непробиваемая заполненность сигаретным дымом оседала в вязком сознании постепенно — как и следствие того, что в доме кто-то был. Прямо как в тот раз, когда Уилл вернулся с церемонии посвящения. Ганнибал сидел и ждал его. Или Уиллу хотелось так думать. Думать, что мужчина беспокоился за него, что он был готов пойти за ним, что Уилл был нужен ему.
Может, ему сейчас кажется? Пьяный дурман выкручивал наружу болезненно-трепетные ожидания, которым никогда не сбыться.
Сначала Грэм увидел силуэт. Затем лицо. Знакомое лицо, и черты родные. Но гримаса ярости на нем отпечаталась чудовищно-чуждой. Он не видел ее прежде никогда. Он не боялся, скорее, завороженно замер. Это походило на одно из его видений. Самое желанное видение. Посмотри на него Ганнибал так однажды, и, возможно, все могло быть иначе.
Юноша двинулся вперед. Остановился. Томно охнул, впитывая кожей раскаленное разъярение. И снова пошел, пока не прижался к фигуре вплотную. Пальцы стиснули распахнутые полы жилета, кончик носа смазанно провел линию от шеи к чужому подбородку. Уилл тихо всхлипнул, дрожаще выдохнув в искаженные злостью губы.
— Почему ты не можешь быть таким?.. Почему ты не можешь меня любить?
Губы вжались в чужие почти отчаянно. Уилл тянулся к лицу, стоя на мысках.
***
Уилл никогда не представал в таком виде перед своим опекуном. Неразумный, разнузданный, разгоряченный… Развращённый!
И такой Уилл льнул к нему — опороченный кем-то другим. Только такой Уилл нуждался в нём?
«Наш.» «Отними для нас.» «Никто не сможет забрать.»
Десятки голосов, и он внимательно слушал каждый, пока ярость клокотала, как кофе в закипающей турке, и как раз в тот момент, когда бугрящаяся от пузырьков жара жидкость рванулась вверх…
Всё затихло. Бесследно. Разрушительная, всепоглощающая лавина хлынула сверху, оглушая. Но если он не слышит, это не значит, что бури нет.
С протяжным низким стоном Лектер вырвал отчаянный поцелуй зубами, кусая остро и жадно — отпуская практически тут же, как почувствовал вкус, — и оттолкнул от себя.
В стену. Зверь, будто играясь с маленькой беззащитной дичью, давил собой и отпускал снова — только чтобы вновь схватить, укусить, вбить спиной в стену в бессильной ярости.
— Почему Я не люблю тебя? — слова, совершенно не различимые в рычании. Он задрал чужое лицо вверх, оголяя исписанную багровыми синяками шею. Ладонь накрыла её и сжала — не так сильно, как хотелось.
Хотелось услышать треск костей.
— Неблагодарный щенок!
Укусы на губах — чтобы уничтожить память о чужих поцелуях, — на шее — чтобы перекрыть их свидетельства. Каждый омерзительный, грязный след Ганнибал перекрывал со всей отдачей, сорвав мешающую тряпку топа.
Чтобы увидеть их все.
***
Жгучая боль вбивалась в лопатки, в позвоночник с каждым новым ударом о стену. Сотрясала тело, очищая голову. Больше. Сильнее. Лишь бы утопить голоса, продлить блаженный обман.
Почувствовать, впитать то, что было невозможно.
Удар головы в стену, когда ее опрокинули, и перед глазами все заискрило, и шею сковал плотный обруч пальцев. Мир закружился от градуса, от нехватки воздуха — не от жутких и изнуряющих ведений! — и все сконцентрировалось только на ощущении. Рука потянулась к чужой, чувственно сжимая — моля сжать горло крепче.
Уилл улыбался. Не мог не улыбаться. Слизывал кровь с губ, беспомощно кряхтя, пока зубы вонзались в его кожу — намного, намного глубже того, что было часами ранее, — рвано, точно хотели вырвать плоть.
Грудь всколыхнулась дрожаще, когда ткань лопнула на ней, оставляя на коже порезы. Свежие метки и синяки под ними занимали слишком много пространства для одиночного порыва. На вечеринке… Уилл был не в одних руках?
***
Обилие следов — невероятное количество, — буквально сводило с ума. Ганнибал видел больше с каждым собственным укусом: возможно далеко не все они были реальными, а потому на каждый настоящий приходилось по два-три укуса.
В противовес Уиллу, очищающему своё сознание, в голове Лектера слова звучали всё отчетливее.
«Не любишь его.» «Не даёшь нам!» «Не любишь!» «Он в тебе нуждается.» «Трусливый пёс, чем ты лучше нас?»
«Не любишь. Не любишь.»
Вкус крови — вот, что осталось для него настоящим, — помогал держаться за остатки сознания. Голоса неумолимо толкали куда-то назад, в темноту, хотели заменить его, чтобы точно показать всю любовь.
Ганнибал помнил, как они способны на это. Он сам был способен на такую любовь.
Их любовь покоится в братской могиле, которую никто никогда не найдёт. Их любовь растерзана, уничтожена, истёрта в пыль и запрятана в безымянном лесу, рядом с безымянной мельницей.
Уилл же пока был жив, и даже его дыхание, слабевшее от душащей его руки, заставляло Ганнибала гореть от жажды и ярости.
***
Чужая рука сдавливала сильнее, и сознание медленно теряло нити с реальностью. Хотя что из всего — реальность? Картинки, ощущения сменяли друг друга с бешеной скоростью, уворачивая в свой хаотичный вихрь.
Облик Ганнибала смешивался с прообразами тех, кто касался его в доме Мэттью. Вот мужчина скользит губами вдоль груди, разъяренно хватая зубами кожу, а уже в следующее мгновение десятки рук облепливают тело, гладят грудь и бедра, сжимают, уводя ладони под шорты, под нижнее белье, доводя мальчишку до предела. Влага до сих пор ощущалась между ног — едва ли пьяный разум Грэма озаботился о том, чтобы избавиться от нее после.
Уилл уже не различал ничего, жаждущий лишь одного — застыть в этом состоянии, не сводимый с ума раскалывающимся миром и жуткими голосами. Он был свободен, счастлив. Может, потому ласкал благоговейно руку, примкнутую тисками к его горлу — чтобы уйти в темноту с блаженством, а не с ужасом.
Реакции больше не было, рука ослабла и спала, и тело юноши, обмякнув в бессознательном, стало будто тяжелее — только по этому можно было догадаться, что Уилл отключился.
***
Мужчина душил своего мальчика уже слишком долго, и даже исчезнувшая вдруг реакция остановила мало — лишь когда подутихла буря, когда Ганнибал услышал где-то в глубине заглушенное, полумёртвое «нет», смог сосредоточиться на дыхании.
Мальчишка был весь искусан — а внутри Ганнибала было оглушительно тихо. Перед глазами стояла сырая земля, кишащая червями, тёмная золистая грязь под ногами… Он представил, что кровящая от укусов кожа заледенела, и сладкое удовлетворение растеклось по венам.
Любит. Ганнибал действительно его любит. И от того живее видится, как белое ледяное личико присыпает чёрной почвой; чистые, прекрасные глаза подёрнутся пеленой, в ожидании смотря в небо, пока влажная чернота накроет и их.
Ганнибал не стал бы уродовать его тело. Ганнибал так любит его. Особенно любит таким: когда грудь от вдохов еле вздымается, когда отсутствие движения делает Уилла почти кукольно-прекрасным.
И Лектер легко управился с этой «куклой», укладывая спать в его комнате совершенно естественно, будто он ложился самостоятельно.
Будто не хотел бы, чтобы Уилл вспоминал.
Он и сам хотел бы забыть. Отвернуться и не смотреть больше, ибо теперь в присутствии Уилла так и тянет сырой землёй.
***