АКТ 1. Глава 1. Исполнен кровью человеческой (2/2)

И поэтому я делаю сейчас то, что делал всегда. Я обнимаю ее. Я укачиваю ее. Я шепчу, что все будет хорошо. Что рассвет приближается.

Как и в детстве, ее лицо и тело расслабляются, погружаясь в спокойный сон.

Она навсегда замирает в моих объятиях.

— Она ждала вас, — шепчет слуга. — Однажды вы снова встретитесь в Раю.

Я должен позволить ее банальностям утешить меня в этот момент. У меня есть люди, которыми я должен руководить. И пленники для допроса. Я позволю своему сердцу разбиться в другой раз, когда у меня будет свободное время.

Три дня спустя, когда я как раз разбиваю пальцы турка по одному за раз, по всему моему телу проходит ощущение жжения. Я покидаю палатку для допросов и ныряю в лес, приказывая вернуться людям, которые следуют за мной, чтобы выяснить причину моего поспешного ухода. Я падаю на колени у края ручья и плещу водой на лицо в попытке остановить жжение. Оно проходит и сменяется ощущением удушения. Я хватаю ртом воздух, темнота застилает мое зрение. Я теряю сознание и просыпаюсь с ощущением, что я потерял время. Мое тело холодно, конечности налились свинцом. И я уверен, что в замке Лектер что-то не так.

Илья.

Возвращаясь в лагерь, я подзываю к себе своих полководцев. Мы отправляемся через несколько минут с наспех собранной поклажей и изо всех сил мчимся домой.

Мы вынуждены остановиться с наступлением темноты. Облака закрывают луну, а дорога в горы слишком опасна, чтобы ориентироваться при свете факелов. Я не сплю. В моих мыслях нет ничего, кроме лихорадочных молитв и его имени. Илья. Илья. Илья.

В ту самую секунду, когда серые лучи предрассветного солнца освещают путь, мы отправляемся, пробираясь через перевал Борго. Наконец-то в поле зрения показались зубчатые башни замка Лектер.

Я ожидал увидеть дым, услышать крики и металлический лязг битвы — вдруг какая-то часть турецких войск прорвалась через линию обороны, чтобы атаковать мою крепость, — но повсюду зловещая тишина, ставни закрыты, вокруг никого.

Реба, ближайшая подруга Ильи и травница замка Лектер, ждет меня во дворе с тростью в руке. Она узнает звук моих шагов и тянется ко мне, заключая в крепкие объятия после моего почтительного поклона.

— Мой господин, — мягко говорит она. — Нет слов, чтобы выразить мою скорбь…

— Моя сестра погибла с доблестью, — говорю я, мое сердце все еще бьется в железной клетке ребер, как взволнованное животное.

— Леди Миша погибла?

Время замедляется. Останавливается. Я хватаю ее за худые плечи.

— Илья?

— Он думал… что потерял вас.

— Где мой муж? — Мой вопрос произнесен с недоверчивой злобой.

— В часовне, — шепчет она.

Я отпускаю ее и спешу к двойным дверям, распахивая их обе одним движением.

Домочадцы замка и стража Ильи собрались на скамьях. Отец Дэвис медленно идет по проходу, размахивая священным ладаном. Собравшиеся говорят вполголоса или молятся, стоя на коленях. Отголоски тихого плача раздаются в священных стенах: всё замолкает, когда я переступаю порог.

Все взгляды прикованы ко мне, когда я заставляю свои ноги двигаться вперед, шаг за шагом, мое дыхание обжигает легкие. Все, что я слышу, — это стук моего сердца и шаги, убегающие в тишину.

Илья лежит в гробу перед алтарем. Он одет в мягкую белую тунику и кожаный пояс с резьбой, в которые он был облачен на нашу свадьбу. Он выглядит там таким маленьким, на груди у него разбросаны цветы, руки перевязаны белой лентой на животе, волосы тщательно расчесаны и блестят в свете свечей. Ресницы черными тенями ложатся на его бледные щеки. Я ценю их старания, но здесь нет никакой иллюзии, никакого умаления правды. Илья, мой возлюбленный муж, мертв.

Мне хочется кричать. Я не могу. Если бы я это сделал, я бы никогда не остановился. Это звучит как дикое, сладостное освобождение, но я не могу издать ни звука. Все, что я могу сделать, это подойти к нему. Даже когда я вытаскиваю его из гроба, разбрасываю цветы, заключаю в объятия, я чувствую запах смерти.

Я знаю, что плачу, но все равно не издаю ни звука. Здесь нет слов. Реба всегда была самой мудрой из нас. Мелодия рыданий не смогла бы по-настоящему выразить эту потерю.

Постепенно я начинаю осознавать, что часовня опустела. Витражные окна потемнели под покровом ночи. Остаются только отец Дэвис и Реба, последняя задерживается в задней части часовни у дверей. Я осторожно кладу труп моего мужа в гроб и снова раскладываю цветы. При свете свечей, сквозь пелену моих слез, я могу на мгновение притвориться, что он спит.

— Турки пустили стрелу в его покои, — объясняет Реба, ее голос эхом отражается от расписанных стен, изображающих Крестный ход. Мария держит на руках своего мертвого сына. — Там было письмо, в котором говорилось, что ты был убит. Внутри было вот это. — Я поворачиваюсь на звук звенящего металла. Реба держит распятие моей матери. То, которое я подарил Мише. Враг украл его у нее, когда она умирала, и использовал против меня самым жестоким способом, который только могла вообразить Вселенная. — Он… выбросился в реку из окна башни. Граф Лектер… Я умоляла, чтобы он позволил мне поговорить с ним. Я колотила в дверь, но…

Она позволяет своим словам повиснуть в воздухе, тонкими и рваными, как зимние облака. Я отворачиваюсь и протягиваю руку, чтобы погладить Илью по волосам, приглаживая каштановые локоны.

— Вы увидите его снова, — настаивает Реба. — Он встретит вас у врат Рая!

— Нет, — возражает ей отец Дэвис.

Я медленно опускаюсь на колени рядом с Ильей. Я поворачиваю лицо и смотрю на священника. Его глаза печальны, но рот сжат в решительную линию, которая намекает на своего рода вынужденную жестокость.

— Ваш муж покончил с собой, — говорит он. — Он забрал свою собственную жизнь. Его душа проклята, граф Лектер.

Звенит тишина, тяжелая и ясная. Громкий колокол.

И я ломаюсь. Я чувствую, как сама моя душа разрывается по швам, когда что-то вырывается из нее наружу. То, что появляется, — это кинжал чистого понимания. Бог безмерен в беспричинной жестокости и несравненен в своей иронии.

Он наслал шторм, чтобы убить моих родителей в море, подняв волны такой высоты, что они перевернули их корабль. Он оставил Мишу на мое попечение только для того, чтобы она умерла у меня на руках. Его священный символ, десятилетиями носимый у моего сердца, использовался, чтобы обмануть моего любимого Илью.

Господь отнял у меня все. Он опустошил мою жизнь. Я возглавил армию в защиту своей церкви, победил язычников, которые хотели узурпировать христианский мир. Вот как мне отплатили. Смерть и бесконечное одиночество — вот что я пожинаю, несмотря на то, что сеял добросовестно.

Я поднимаюсь на ноги и вытаскиваю свой меч из ножен. Мое сердце разрывается, корчится в агонии, выкрикивает слова, но я рычу, мой голос тверд.

— Я отрекаюсь от Бога.

Отец Дэвис отшатывается, отходя от меня неровными шагами, чуть не спотыкаясь о свою сутану.

— Г-граф Лектер, — заикается он. — Зачем такое богохульство?

— Я отрекаюсь от Бога! — Я взываю к своей новой клятве перед безмятежным лицом Христа на кресте, когда он смотрит сверху вниз на моего Илью, одно из самых совершенных Божьих созданий, с неприкрытым презрением. — Я восстану из пепла и отомщу за него всеми силами тьмы.

— Нет! — Отец Дэвис отчаянно крестится. Отступая от меня, он спотыкается и растягивается на скамье. — Остановитесь! — умоляет он.

— Бог забрал у меня все! — рычу я, глядя вниз на гниющий кусок мяса, который когда-то был моим самым дорогим сокровищем. — Я заберу у него души и передам их Дьяволу! Я буду убивать от своего имени, никогда больше от Божьего!

Побуждаемый силой, которую я не могу назвать или описать, я вонзаю свой меч в центр распятия. Кровь льется так, как будто я выпотрошил живого человека. Я чувствую, как ее тепло льнет ко мне, когда она струится на алтарь, наполняя чашу для причастия. Я чувствую резкий металлический вкус. Я смутно слышу, как отец Дэвис молится, всхлипывая, произнося слова, каждое из которых пропитано ужасом.

Я наклоняюсь над телом Ильи и поднимаю чашу с алтаря. Поднося ее к губам, я пью.

Мир становится черным, затем багряным.

Боль, не похожая ни на что, что я когда-либо испытывал, разъедает каждую косточку в моем теле, каждый орган, заражает мою живую кровь и органы чувств. Со сдавленным криком я падаю рядом с Ильей, корчась в муках, когда мои вены наполняются огнем. Я чувствую, как каждая кость в моем теле ломается и снова срастается в кажущейся бесконечной серии мучительных трещин. Мой рот наполняется моей собственной кровью, когда что-то острое полосует меня по языку.

И тогда боль проходит. Всё проходит. Я открываю глаза и легко встаю, с плавной грацией, присущей гораздо более молодому мужчине. Полутемная часовня каким-то образом теперь ярко освещена, хотя по обе стороны алтаря лишь слабо мерцают огоньки свечей. Я вижу все, каждый обломок краски на фресках, каждую жилку на лепестках цветов у лица Ильи. Теперь я еще острее чувствую запах гнили, пожирающей моего возлюбленного, и слышу, как бьется сердце отца Дэвиса в его груди, ясно, как звон церковного колокола.

Сердцебиение зовет меня, мчась, словно загнанный кролик. Священник вскакивает со скамьи и бежит к двери.

Совершенно не тратя сил, я ловлю его, вывернув руку из-под сутаны, прижимая к двери часовни. Поднимаю его, как будто он ничего не весит.

— Боже, спаси меня! — задыхается он сквозь испуганные рыдания. Он размахивает руками, и бусины его четок касаются моего лица. Я шиплю, когда они обжигают мою плоть, как будто простое дерево раскалено добела. В наказание я вырываю его руку из сустава. Она легко отделяется, как будто я оторвал ногу от жареного фазана. Он воет. Кровь льется на камни внизу.

Кровь. Она взывает ко мне. Меня снедает жгучая жажда, которой я не могу дать названия, и я утоляю ее на мгновение, слизывая его кровь со своих пальцев.

Я вцепляюсь ему в горло. Мои зубы неестественно длины и остры. Я чувствую, как они выступают из моих десен, когда я пью горячую жизнь, принимаю причастие прямо из его вен. Она разбрызгивается по всей моей тунике, пропитывает меня от шеи до пят и течет сквозь меня, утоляя жажду и принося мне покой совершенного телесного удовлетворения. Я чувствую, как его кровь питает жизненной силой, которая проистекает из какого-то неестественного источника в моем сердце. Мое сердце, осознаю я, когда опускаю его безжизненное тело на пол, больше не бьется.

Я смотрю на свои руки, испачканные красным, затем прикасаюсь к неестественным зубам, прежде чем они втягиваются в мой череп.

Я не знаю, кем я стал, но я знаю, кем я больше не являюсь.

Я больше не дитя Божье. Я — нечто совершенно другое.

И я жажду большего.

***