АКТ 1. Глава 1. Исполнен кровью человеческой (1/2)

***

Твоё имя стоит комом в горле

Круг замкнулся, но будет разорван

Изнутри меня ест это чувство

Кровь уже не имеет вкуса

От тоски не угасая, синим пламенем горю

Плоть зубами раздирая, вытесняю пустоту

Я целую твои слёзы, для меня они вода

Я дышу твоей печалью — это воздух для меня

IC3PEAK — Слёзы

***

Трансильвания, 1462 год

Мои губы онемели от молитвы, язык пересох и налился свинцом во рту. За стенами часовни я слышу крики моих солдат, бой наших боевых барабанов. Праведность предстоящего насилия эхом отдается во мне — гулкое сердцебиение, которое, без сомнения, сотрясает кости моих предков, покоящиеся в склепе внизу.

Я открываю глаза и останавливаю свой взгляд на безмятежном лице страдающего Христа, висящего на распятии над позолоченным алтарем. Я ищу такого покоя, повторяя свои клятвы Всевышнему, — даже если мы потерпим неудачу, если я умру, это будет в священной битве, и я воссоединюсь со своей семьей в Царстве Небесном. Смерть будет не смертью, а вечной наградой.

Но мы не потерпим неудачу. Мы не можем. Константинополь пал. Судьба христианского мира висит на волоске. Мой род и те, кого я возглавляю, должны одержать победу над нечестивыми ордами.

— Пора. — Рука отца Дэвиса касается моей склоненной головы дрожащими благоговейными пальцами.

Я встаю под шорох доспехов и отворачиваюсь от алтаря, позволяя ему провести меня через залитую свечами часовню, чтобы присоединиться к моей сестре у дверей. Она облачена в доспехи, более изящные и легкие, чем те, что ношу я, но у каждого из нас на наплечниках изображена голова оленя, а на нагрудных пластинах — фамильный герб Лектеров. Ее девы-воительницы заканчивают заплетать ее длинные волосы цвета пшеницы в тугие косы, оборачивая их вокруг головы, прежде чем надеть шлем.

Легкий взмах моей руки, и девушки разбегаются. Сестра смотрит на меня холодными серыми глазами, когда я помогаю ей с колчаном и вкладываю лук в ее руку.

— Ганнибал, — говорит она, ее голос нежный, но решительный. — Улыбнись, брат. Скоро земля обагрится кровью язычников.

— С божьей помощью, — отвечаю я.

— Держу пари, я убью больше турок, чем ты. — Миша слегка игриво подталкивает меня локтем.

— Ничто не доставило бы мне большего удовольствия. — Наши родители умерли, когда мы были маленькими, — в некотором смысле я всегда чувствовал себя больше родителем для Миши, чем братом. Если она превзойдет мои навыки в бою, это принесет мне отцовскую гордость. Я научил ее всему, что знаю о военном искусстве, хотя всегда молился милостивому Создателю, чтобы ей не пришлось им воспользоваться.

Силы зла не дремлют и не спрашивают. На рассвете мы отправимся в пограничные земли, чтобы защитить наш род и нашу веру.

Мой оруженосец приносит мне меч и пристегивает ножны к моему поясу. Отец Дэвис благословляет нас в последний раз.

— Пусть меч твой, — говорит он мне, — горит святым огнем Архангела Михаила, тем же святым огнем, который загнал змия обратно в бездну. — Мише: — Пусть стрелы твои поражают верно, будто летят на крыльях ангелов, низвергая врагов наших в геенну огненную. — Он помазывает каждого из нас елеем, чтобы скрепить свои слова.

Это заключительный акт подготовки. Я не могу больше медлить.

Я чувствую решительную длань Божью, направляющую меня, и страх покидает мое сердце.

Есть только одна вещь, которая могла бы заставить меня помедлить, которая могла бы поколебать железную хватку на моем мече, когда я покину замок моей семьи, возможно, навсегда. Зрелище, которое заставило бы меня захотеть отвернуться от своей святой миссии.

И прежде чем мы успеваем уйти, двери отворяются ровно настолько, чтобы он мог войти и встать передо мной.

Илья. Его глаза покраснели и ввалились, но он не плачет. Вместо этого он храбро улыбается мне и делает шаг вперед, чтобы пожать мою руку, затянутую в перчатку. На нем его спальное одеяние, поверх которого наброшен один из моих вышитых халатов. Слишком большой для него, он свободно свисает на одно плечо.

Мой муж. Мой прекрасный мальчик, мое самое дорогое сокровище. Мой жених, которого я ценю превыше всего. Мы попрощались прошлой ночью. Я подумал, что лучше не встречаться с ним до рассвета, чтобы не было соблазна отказаться от святого стремления избавить землю от турок-мусульман и вместо этого бежать с ним. Мы бы жили в каком-нибудь безвестном лесу, он и я, не обращая внимания ни на остальной мир, ни на Всемогущего. И я бы умер счастливым человеком. Очертания его рта и румянец на щеках делают меня достаточно слабым, чтобы представить, как я нарушаю свои христианские обеты.

Но он здесь, сейчас, и я не могу не обнять его, желая всеми фибрами своей души, чтобы между нами не было стального нагрудника.

Миша трогает Илью за плечо. Ее пальцы обнажены для стрел, и я завидую им, когда они убирают его локоны за ухо.

— Крепись сердцем, мой друг. Мы увидимся через пару седмиц, — произносит она.

— Храни тебя Бог, Миша. — Он отстраняется от меня ровно настолько, чтобы поцеловать ее в щеку, и Миша со священником покидают нас, чтобы мы могли еще раз попрощаться.

— Я должен пойти с тобой, — умоляет Илья в последний раз, глядя на меня своими голубыми глазами, которые кажутся мне прекраснее любого сапфира или топаза. — Пожалуйста, Ганнибал, позволь мне пойти. Если нам суждено погибнуть, я хочу умереть рядом с тобой.

— Нет, любимый, — шепчу я ему на ухо, вдыхая свежий аромат горного воздуха от его темно-каштановых волос. — Кто-то должен остаться. Если мы с Мишей потерпим неудачу, ты и твои люди — последняя надежда для наших деревень. Держите их в безопасности замка, пока не прибудет подкрепление. — Если турки все-таки прорвутся мимо наших войск, горе им. Мой Илья и его свита свирепы и быстры, вооружены кинжалами, которые сверкают подобно молнии, и арбалетами с болтами, достаточно толстыми, чтобы пробить череп сквозь шлем. Пока я обучал Мишу драться, мы многому научились от Ильи, когда он приехал в замок Лектер.

Однажды, по дороге в гости к соседнему боярину, бандиты настигли наш отряд, численно превосходя наших стражников в три раза. Одно из самых дорогих мне воспоминаний — это то, как Илья спрыгнул с лошади, чтобы вонзить нож в шею отпетому разбойнику, и тут же вскочил на ноги, чтобы вонзить кинжал в горло другого. Мой умный свирепый мальчик. Я доверяю ему больше всех остальных безопасность замка Лектер и его обитателей.

— Пожалуйста, — умоляет он, в последней попытке повлиять на меня.

Я целую его, возможно, в последний раз, сначала нежно, потом с безудержной страстью. Я изливаю всю свою любовь, молясь о его благополучии, постоянно повторяя мольбы Господу в моем сознании.

— Илья. Я люблю тебя больше всего на Свете и даже на Небесах. — Это страшная ересь, но это правда, и я только надеюсь, что Бог простит меня.

— Ганнибал… возвращайся ко мне. — Он наконец высвобождается из моих объятий. — Я буду ждать тебя здесь. — Он снова плачет, и я вижу, как он дрожит, пытаясь сохранять мужественное выражение лица. — Я буду защищать наш дом. Когда я буду скучать по тебе, я-я н-напишу свои мысли на пергаменте и… запечатаю письма, пока ты не вернешься.

— Обязательно запиши все свои сны. — Я не могу остановить свои собственные слезы. Каждое утро мы рассказываем друг другу, о чем грезили ночью.

— Все мои сны будут о тебе, — выдыхает он, прежде чем позволить рыданиям вырваться наружу. Он закрывает лицо руками и отворачивается от меня.

— Господь защитит нас. — Это самый трудный подвиг, который я когда-либо предпринимал за свои благословенные годы на этой земле, но я открываю дверь часовни и выхожу на бледный рассвет. Мои воины выкрикивают мое имя, когда я сажусь на коня и присоединяюсь к Мише в центре двора. Вместе мы галопом мчимся навстречу нашей судьбе, исполнению нашего священного долга.

Битва растягивается на несколько дней, прерываясь только тогда, когда становится слишком темно, чтобы сражаться. Однажды ночью сияет такая полная луна, что мы можем продолжить бой. Мечи сверкают, поблескивая холодным светом, кровь черна на лезвиях, на лицах друзей и врагов одинаково. Я всегда чувствовал, что каждая смерть, которую я приношу, должна быть полностью пережита, удостоена моего полного внимания. На войне это невозможно, хотя я позволяю себе немного насладиться перерезанным горлом, блеском недоверия в глазах врага, когда я пронзаю его насквозь, тем, как голова отскакивает от плеч человека, который думал, что Бог на его стороне.

Возможно, так оно и есть. Так много христиан пало от клинков еретиков. Мы с Мишей тратим драгоценное время вдали от боя, пытаясь скоординировать действия и выработать стратегию с теми силами, которые у нас остались. Миша думает о воронье, что часто кружит над башней замка Лектер, о том, как вдруг один из них притворяется раненым, чтобы отвлечь предполагаемую угрозу от обнаружения их гнезд. Мы разрабатываем план и отправляем гонцов, чтобы они донесли о нем нашим капитанам.

Прежде чем мы возвращаемся к битве, я останавливаю ее. Она глядит на меня с невысказанным вопросом. Я протягиваю руку под нагрудник и достаю золотое распятие под ним, на котором выгравированы слова любви моего отца, которые он подарил моей матери. Я никогда не алкал богатств и считал это своим сокровищем. И только крест моих родителей, который я носил каждый день с тех пор, как они умерли, — я почитал за драгоценность.

— Ганнибал… — протестует она, когда я поднимаю распятие, чтобы надеть ей его через голову.

— Одно дело знать, что Бог сегодня с нами, — говорю я. — А это другое утешение — знать, что мама и папа тоже с нами. Они бы так гордились тобой, Миша.

Она сжимает губы в легкой кривой улыбке, которая, я знаю, помогает ей сдержать слезы. Объятие, и она уходит, возвращаясь к своим лучницам на западном гребне.

Несмотря на все трудности, наш гамбит удается. Хотя мы потеряли многих из наших лучших христианских воинов, турки разбиты, у них нет лидера. Мы берем столько пленных, сколько можем, и когда оставшиеся войска собираются передо мной, я поднимаю большое золотое распятие, врученное мне одним из моих воинов.

— Хвала Господу! Мы победили!

Но даже когда мы празднуем и восхваляем Бога и Христа, в воздухе витает беспокойство. Наконец одна из воительниц Миши находит меня в толпе.

— Поспешите! Скорее!

Мое сердце леденеет, когда я быстро следую за ней по взрытой окровавленной земле к палатке под западным гребнем. Я распахиваю покои и нахожу Мишу, растянувшуюся на одеяле, в окружении ее плачущих женщин. Они молятся и крестятся.

Целители удалились. Они знают, что рана от меча смертельна. Даже сейчас я едва могу видеть, как поднимается и опускается ее грудь. Ее лицо неподвижно, застыло в агонии.

Я застыл тоже, уставившись на нее сверху вниз, не в силах дышать или говорить, проклятый неподвижностью, я запоминаю мельчайшие детали ее последних мгновений. Родинка у нее на шее. То, как маленькие пряди ее волос над ушами всегда выбиваются из кос. Форма ее лица, в котором все еще сохранились нежные детские черты.

Оруженосцы быстро снимают с меня доспехи. И все же я не могу пошевелиться. Я вспоминаю ночи, проведенные у ее постели, как я укачивал ее, когда ей снились кошмары о кончине наших родителей; она не успокаивалась ни перед сиделкой или прислугой, даже перед нашим дядей Робертом или тетей Мурасаки. Выражение ее прекрасного лица, что она носит сейчас, является точной копией того, которое было на ее лице, когда она была в нескольких мгновениях от того, чтобы проснуться с всхлипом и разрыдаться от страшного сна.