Chapter Two (1/2)

Этот звук похож на возвращение домой.

В отдалении слышно щебетание птиц. Слабый гул уличного движения — редкого и неоживленного — свойственного такому респектабельному району, как Чендлер-сквер. Ганнибал даже слышит гудение включающегося кондиционера.

Ганнибал открывает глаза, тут же зажмурившись от льющегося в окно света. Он пока бледный, но с каждой секундой становится все ярче — рассвет вползает в комнату, словно клубящийся под закрытой дверью дым.

Это не то, чего Ганнибал ожидал от загробной жизни. Хотя, справедливости ради, он старался не иметь вообще никаких ожиданий. Зачем размышлять о чем-то, что невозможно предсказать или охарактеризовать? Ганнибал наслаждается разминкой разума с помощью философии, но он всегда считал бесполезной тратой времени беспокойство о том, что произойдет после смерти — учитывая, что при жизни есть так много всего, на чем можно сосредоточить свое внимание.

Ганнибал вздыхает и встает с кровати. Он подходит к окну, и выглядывает наружу, поражаясь привычному виду. Нет клубящегося в отдалении тумана; нет кладбища, полного захоронений; нет роя призраков или упырей, собирающихся поприветствовать его теперь, когда он очнулся. Все выглядит как обычно: аккуратно подстриженная трава, декоративные растения, окружающий его двор ухоженный забор. Даже небо выглядит так же — какофония цветов, взрывающихся на горизонте, когда солнце начинает свое ежедневное восхождение.

Заинтригованный, Ганнибал отходит от занавесок и идет туда, где он обычно заряжает свой телефон и планшет. Оба лежат полностью заряженными на его прикроватной тумбочке. Ганнибал берет телефон и проверяет дату.

Понедельник, четвертое апреля.

День, когда Ганнибал впервые встретился с Уиллом Грэмом.

Ганнибал почти хочет рассмеяться. Это способ вселенной наказать его? Заставить его пережить день, когда он влюбился, вскоре после того, как он стал свидетелем смерти Уилла? Если бы Ганнибал был человеком, верящим в карму, он бы предположил, что после всего произошедшего это подходящая для него судьба.

Но что ему делать?

Ганнибал вздыхает, опять берет телефон, и подключается к интернету. В новостях нет ничего странного, никаких признаков или намеков на то, что Ганнибал мертв и пребывает в своем посмертии. Планшет также не дает новой информации. Все в точности так, как в воспоминаниях Ганнибала о том дне — вплоть до статьи в TattleCrimе о последней жертве Миннесотского Сорокопута.

Ганнибал ставит планшет обратно на зарядку, и решает заняться привычной утренней рутиной. Возможно, горячий душ и свежемолотый кофе помогут ему придумать план для нынешнего затруднительного положения. В конце концов, это может быть своего рода испытанием: Ганнибал может находиться в чистилище, и его действия определят условия его вечности.

Эта мысль заставляет Ганнибала фыркнуть. Даже сейчас, даже после его смерти, Ганнибал все еще насмехается над идеей быть помещенным в черно-белую тюрьму, подобную раю или аду. Он всегда бросал вызов ожиданиям. Почему его смерть должна это изменить?

Как и все остальное, душ совершенно типичный. Все мыло и туалетные принадлежности Ганнибала расставлены как обычно. Он моется привычными небрежными движениями, наслаждаясь запахом сандалового дерева и бергамота своего геля для душа. После душа Ганнибал одевается в ту же одежду, что носил в день встречи с Уиллом много месяцев назад — если это были месяцы. Насколько ему известно, Ганнибал умер тысячи лет назад, и только теперь приходит в себя в этом странном новом мире.

На завтрак Ганнибал варит кофе и готовит белковый омлет в честь Уилла. Он никогда не забудет лицо Уилла, когда тот попробовал первый кусочек — выражение неожиданного удовольствия, промелькнувшее на идеально вылепленных чертах. Одно лишь это воспоминание пускает по позвоночнику Ганнибала искру возбуждения — поэтому он быстро заканчивает свой завтрак, чистит зубы, и садится в свой Бентли, чтобы отправиться в Куантико.

Поездка настолько скучна и обыденна, что на мгновение у Ганнибала мелькает мысль о том, что он действительно в аду, и его вечным наказанием будет монотонность. Безусловно, это похоже на подходящее наказание для такого человека, как Ганнибал. Ему почти хочется похвалить того, кто придумал этот вид пытки — за то, что нашел то единственное, что Ганнибал не может вынести. Боль — его старый друг. Разочарование и предательство — его кузены. Но прозаическая, повседневная рутина? Если это то, что ждет его на всю последующую жизнь, то Ганнибалу не терпится вновь приставить нож к своему горлу.

Первое в посмертии взаимодействие Ганнибала с другим человеком определенно не вдохновляет. Охранники Куантико просят предъявить удостоверение личности, затем требуют выложить все из карманов и пройти через металлоискатель, прежде чем отправить его в кабинет Джека Кроуфорда. На выходе ему с фальшивой улыбкой вручают бейдж посетителя.

Охранники — призраки? Клоны? Кусочки глины, отлитые в форме людей, и призванные вечность препятствовать Ганнибалу в его личном аду?

Неуверенный, Ганнибал одаривает каждого из них слабой улыбкой, и нажимает кнопку вызова лифта, чтобы подняться на верхний этаж Куантико.

Его сердцебиение ускоряется. Ладони потеют. По мере того, как он подходит все ближе и ближе к кабинету, где он встретил — где он встретит? — Уилла впервые, Ганнибал осознает, что он… волнуется.

Будь то галлюцинация или наказание или какой-то странный отголосок его прошлой жизни, Ганнибал планирует смаковать каждую секунду. Лишь одного мгновения, когда он увидит Уилла живым (целым, без пулевого ранения, раздробившего его череп на горстку отдельных фрагментов), было бы достаточно, чтобы питать Ганнибала тысячи лет.

Лифт звенит.

Ганнибал прочищает горло, поправляет лацканы костюма. Он входит в длинный коридор и направляется к кабинету Джека Кроуфорда, успокаиваясь с последним, глубоким вдохом, прежде чем открыть дверь.

Джек и Уилл уже внутри. Джек стоит за своим столом, разведя руки и положив ладони на дорогое дерево. Уилл сидит перед ним, будто нашкодивший школьник, которому читает лекцию его директор — его очки сдвинуты на самый кончик носа, чтобы избежать зрительного контакта. Позади стола стоит большая пробковая доска, заполненная фотографиями, картами и булавками.

Ганнибал останавливается в дверном проеме, держась за ручку. Он вдыхает запах Уилла — живого, здорового, целого — и не может сдержать поток слез, заполняющих его глаза. Они быстро заталкиваются внутрь, погребаются под человеческим костюмом Ганнибала, и он заходит в комнату уверенной походкой, останавливаясь перед доской, ощущая Уилла позади так, будто он сделан из огня, а тело Ганнибала ледяное (всегда тающее в обжигающем присутствии Уилла).

Ганнибал открывает рот, чтобы заговорить, но слова не идут, замирают, застревают под подбородком как неозвученный крик. Он прочищает горло. Пробует вновь.

— Сколько свидетелей? — спрашивает он Джека, благодарный за то, что может вспомнить слова этого конкретного сценария. Он помнит каждый разговор, что когда-либо вел с Уиллом: каждая наносекунда, проведенная рядом с этим раздражающим (идеальным) мужчиной, выжжена в мозгу Ганнибала, словно клеймо, которое никогда не будет удалено, даже — судя по всему — после смерти.

— В последний раз, когда я проверял — было полторы сотни, — отвечает Джек. Он монотонно бубнит о деле, сообщает известную Ганнибалу информацию — информацию, которая его не волнует. В этом кабинете имеет значение только одно, и Ганнибал напряжен от предвкушения момента, когда он повернется и вновь встретится с ним лицом к лицу.

Ганнибал наконец разворачивается.

Уилл… именно такой, каким его помнит Ганнибал.

Недовольный изгиб идеальных губ. Очки, блокирующие любую попытку поймать взгляд. Шоколадные кудри неряшливые и спутанные, хотя и не немытые. Его кожа бледная, восковая, нетронутая солнцем, несмотря на часы, проведенные на улице. Даже его одежда та же — мятая фланель и отвратительные брюки.

Ганнибал тут же вновь влюбляется.

— Безвкусица, — бормочет Уилл, как только Джек заканчивает говорить.

Ганнибал сглатывает. Дышит. Сгибает руки, будучи не в состоянии сделать что-либо, кроме как следовать сценарию — не в силах испортить единственное взаимодействие, которое изменило всю траекторию его жизни (к лучшему, даже если закончилось она его смертью).

— У вас проблемы со вкусом? — спрашивает Ганнибал. Его голос низкий, хриплый. Его сердце бешено колотится в груди, будто отчаянно пытаясь выбраться из-под ребер и упасть на уродливый серый ковер. Он быстро засовывает в карманы дрожащие руки. Ганнибал делает шаг к Уиллу, и внезапно оказывается лишенным самообладания его взглядом (запахом, вкусом). Он тут же отступает назад.

Уилл усмехается и поворачивает голову так, чтобы смотреть скорее за плечо Ганнибала, чем на его лицо.

— Мои мысли нечасто бывают вкусными.

Эта фраза настолько болезненно знакома, что Ганнибал чувствует, что мог бы повторить этот разговор и во сне — или, в этом случае, в смерти. Он так много раз вновь и вновь повторял эти слова и движения в своем разуме, что теперь их реальное проживание больше подобно просмотру его любимой оперы, чем участию в настоящем разговоре.

— Как и мои, — говорит Ганнибал. — Эффективных барьеров не существует.

Уилл и Ганнибал продолжают свой обмен репликами, в то время как Джек с весельем наблюдает за ними из-за своего стола. Когда Уилл раздраженно встает и говорит: «Прошу, не надо меня анализировать. Вам не понравятся результаты», Ганнибал физически чувствует, как влюбляется еще больше, будучи настолько очарованным Уиллом и его праведным негодованием, что его удивляет, как в его теле еще осталось место для органов и костей.

— Возможно, нам не стоит так его провоцировать, доктор, — предупреждает Джек.

Голова Ганнибала кружится. В кабинете не хватает кислорода — хотя, если это на самом деле загробная жизнь, есть ли здесь вообще кислород? Нужно ли Ганнибалу дышать? На мгновение он пытается задержать дыхание, чтобы посмотреть, что произойдет — его легкие сразу начинает жечь, а через тридцать секунд появляется ощущение, будто по его конечностям распространяется огонь.

Кажется, дышать здесь все же необходимо.

Ганнибал уходит из кабинета Джека в еще большем смятении, чем до этого. Он хочет последовать за Уиллом, выследить своего мангуста и умолять его никогда больше не покидать Ганнибала. Он хочет убить каждого, кто хотя бы попытается взглянуть на Уилла, заявить свои права таким образом, чтобы никто и ничто не усомнились в том, кому принадлежит Уилл. Он хочет…

Но Ганнибал не всегда может получить желаемое (с какой бы неохотой он это не признавал). Если это действительно посмертие, и весь день был своего рода испытанием, то Ганнибал хочет пройти его, просто потому что он ненавидит проигрывать.

Итак, Ганнибал покидает Куантико. Он возвращается в свой кабинет и в течение дня выслушивает своих пациентов — это достаточно утомительное занятие, так как, по его мнению, любые слова, сказанные не Уиллу, потрачены впустую. Он уходит домой в привычное время и съедает восхитительный ужин из жареной ягодичной мышцы одного велосипедиста. Ганнибал пытается бодрствовать, чтобы проверить, будет ли иметь значение, если держать глаза открытыми после настолько странного дня, но, похоже, он все еще человек (достаточно раздражающая мысль, но, если он человек, выходит и Уилл тоже, а это значит, что происходящее может быть больше, чем просто воспоминанием). Около полуночи его глаза наконец-то закрываются, и когда он открывает их вновь — уже утро, и его телефон сообщает, что сегодня вторник, пятое апреля.

Значит, Ганнибалу нужно принять решение. В этот момент сценарий ставал… достойным сожаления. Он не жалеет о том, что в прошлый раз убил Кэсси Бойл — девушка была груба, и ее убийство предоставило Уиллу идеальный противовес, чтобы раскрыть дело Хоббса. Однако Ганнибал жалеет о том, что позволил Уиллу сгореть. О том, что разум Уилла — такой чудесный и драгоценный ресурс — растворился в реке, плавившейся в его теле (в конце концов буквально, и Ганнибал не может сдержать дрожь, пробегающую по его позвоночнику, когда он вспоминает мертвое тело Уилла, лежащее ничком в доме Хоббсов).

Нет, на этот раз Ганнибал все сделает лучше. Не потому, что это может быть испытанием. Не потому, что судьба его души может зависеть от исхода его решений. Не потому, что он внезапно стал образцом морали, который всегда хочет поступать правильно по отношению к своему ближнему.

Нет, Ганнибал собирается все сделать лучше, потому что Уилл заслуживает лучшего.

Уилл заслуживает целый мир, вне зависимости от того, который (или какой) это будет мир.

И Ганнибал намерен преподнести его Уиллу.

Почти сразу же, как Ганнибал принимает это решение, он чувствует… какое-то облегчение. Знание того, что он может обеспечить Уилла и заботиться о нем, так же сладко, как победа — или даже слаще — чем обвинение в своих преступлениях ничего не подозревающего человека. Ганнибал делает звонок в больницу Джона Хопкинса и заказывает проведение МРТ. Связи Ганнибала позволяют с легкостью дергать за ниточки: лишь один телефонный звонок, и он способен все организовать.

На следующее утро Ганнибал готовит оставшиеся части велосипедиста, и добавляет их в белковый омлет, который упаковывает в термосумку, и закидывает ее на плечо.

Кабинет Уилла в академии ФБР… посредственный, мягко выражаясь. Четыре стены без окон, неустойчивый стол, который выглядит так, будто его снесет одним порывом ветра, и ковер цвета засохшей рвоты. При виде всего этого, Ганнибал морщится, стуча по отделке дверного проема, чтобы сообщить Уиллу о своем присутствии.

— Доктор Лектер, — говорит Уилл. Он встает со стула, поднимает очки ближе к переносице. — Что вы здесь делаете? В деле Сорокопута есть какие-то подвижки?

Мгновение Ганнибал просто смотрит на него, довольствуясь лишь тем, что может видеть Уилла. Он хочет смаковать каждую секунду присутствия рядом с этим мужчиной, впитать каждую молекулу тела Уилла, а затем вплавить их в свое собственное.

— Я пришел с дарами. На самом деле, с белковым омлетом. Джек упоминал, что вы часто приходите первым, а уходите последним. Боюсь, вы оказываете своему телу медвежью услугу, предлагая ему еду из кафетерия.

Уилл фыркает и дергает рукав своего пиджака.

— С вашей стороны смело предполагать, что я вообще ем в кафетерии.

Ганнибал одурманенно вздыхает и снимает с плеча термосумку. Он ставит ее на стол Уилла и расстегивает молнию, чтобы комнату наполнил запах яиц и пряной колбасы.

— Я очень внимательно отношусь к тому, что ем, — говорит Ганнибал. Прежде чем наконец вытащить белковый омлет, он достает две тарелки, две вилки и две тканевые салфетки. Наполняя тарелки едой, он говорит: — Так что большую часть блюд я готовлю сам.

Ганнибал достает из сумки большой термос с кофе, и разливает себе и Уиллу по чашке дымящегося напитка.

Уилл смотрит на еду с опаской. Возможно даже с флером презрения. Он практически закатывает глаза, когда Ганнибал протягивает ему чашку, но все же берет ее, так что Ганнибал считает, что в конце концов его попытка имела успех.

Ганнибал сидит напротив Уилла, подражая их первой совместной трапезе в столь же убогой комнате — хотя и не в Миннесоте, а в Мэриленде. Ганнибал берет свою вилку, вонзает ее в дымящийся омлет, и подносит ко рту, словно показывая Уиллу, что еда на самом деле не отравлена.

Уилл вздыхает и сгорбливается на своем стуле. Он с силой хватает свою вилку и запихивает омлет в рот не подув, тут же морщась от жара. Ганнибал улыбается ему, и с изумлением наблюдает, как черты лица Уилла расслабляются, а зрачки расширяются.

— Это вкусно, — бормочет Уилл так, словно комплимент шел от души и был неосознанно озвучен. — Спасибо.

Ганнибал наклоняет голову, не позволяя себе говорить под внезапным потоком эмоций, поднимающихся в нем, словно прилив. Он продолжает есть, и Уилл делает то же самое. Когда они оба почти закончили, Ганнибал спрашивает:

— У вас были головные боли, Уилл? Я не могу не заметить флаконы аспирина, выстроившиеся на вашем столе. Странный выбор декора, хотя я не могу винить вас, учитывая людей, с которыми вы вынуждены ежедневно взаимодействовать.

Уилл замирает, не донеся вилку до рта, и хмурится.

— Уже спрашиваете о моем здоровье, доктор? Если нельзя оценить мое психическое состояние, то, безусловно, можно обратиться к физическому.

— Я просто беспокоюсь, — отвечает Ганнибал. — Вот и все.

— Ваша обеспокоенность принята к сведению. Просто ведите себя профессионально.

Ганнибал подавляет кашель, и откладывает вилку.

— Или мы могли бы общаться как взрослые люди, — отвечает он. Он смотрит на лицо Уилла, лаская взглядом каждую черточку. — Не дай бог мы будем вести себя дружелюбно.

Уилл хмурится сильнее. Он кладет вилку в тарелку и отодвигает недоеденное в центр стола.

— Вы мне не настолько интересны.

— Буду.

Ганнибал начинает убирать со стола, он складывает использованные приборы и тарелки в термосумку, и опускает ее на пол.

— У меня довольно острое обоняние. Впервые я заметил это еще в юности. Я узнал, что у одного из моих преподавателей рак желудка еще до того, как узнал он сам.

Уилл закатывает глаза, теперь глядя в потолок.

— Интересная история, доктор, но я не понимаю, какое отношение она имеет ко мне. Вы пытаетесь сказать мне, что у меня рак желудка?

— На самом деле, энцефалит.

Уилл замолкает. Замирает. Все его тело напрягается, прежде чем он наконец, наконец смотрит в глаза Ганнибала — впервые с тех пор, как Ганнибал очнулся в этом странном посмертии.

— Что?

— Энцефалит, — повторяет Ганнибал, потерявшись в глазах Уилла. Они самого интригующего оттенка голубого — нечто ртутное, сменяющееся между зеленым и серым, в зависимости от настроения Уилла. Прямо сейчас они почти цвета электрик, яркие, острые, и прекрасные.

— И как же пахнет энцефалит? — спрашивает Уилл. Его голос тихий, такой глубокий и грубый, что Ганнибалу приходится наклониться, чтобы слышать лучше.

— Как жар. Лихорадочная сладость. Я хотел убедиться в своей теории, прежде чем сообщить вам. Я почувствовал этот запах вчера, когда мы впервые встретились. Если вы не против, я записал вас на МРТ в больнице Джона Хопкинса. Я некоторое время работал там хирургом, и большинство сотрудников с радостью подкорректируют свое расписание ради моего друга.

— Друга, — повторяет Уилл.

— Да.

Они смотрят друг на друга неопределенное количество времени. Ганнибал дышит через нос насколько возможно глубже, не привлекая внимания. Ужасный лосьон после бритья Уилла — первое, что он чувствует. Затем лихорадочную сладость, болезнь, которая так сильно запутала мозг Уилла, что он… Ганнибал тормозит этот поток мыслей, и продолжает перебирать каталог предстающих перед ним запахов. Есть запах собаки, хотя есть как видимые подтверждения — большое количество шерсти на брюках и пиджаке Уилла — так и обоняемые. Есть запах свежескошенной травы, ледниковой воды, тепла поцелованной солнцем кожи. И под всем этим есть нечто, присущее только Уиллу — нечто мускусное, пряное и совершенно опьяняющее.

— Думаю, вам пора, — говорит Уилл. Он резко поднимается и указывает на дверь. — Сейчас.

Ганнибал хмурится и встает с куда большей грацией.

— Я не хотел вас оскорбить, я лишь…

— Суете нос в чужие дела? — перебивает Уилл (и для любого другого это был бы билет в один конец на обеденный стол Ганнибала, но от Уилла это прерывание просто очаровательно). — Я не знаю вас, доктор. Я не доверяю вам. И я не нуждаюсь в том, чтобы вы приходили сюда и… и… нюхали меня, заявляя, что знаете мое тело лучше, чем я сам. До свидания.

Ганнибал склоняет голову в коротком кивке, закидывает сумку на плечо, и идет к двери. Там он останавливается, и говорит:

— Если вы передумаете, я позволил себе положить мою визитку в вашу сумку. До свидания, Уилл.

Ганнибал покидает академию с тяжелым сердцем. Хотя он не думал, что встреча пройдет идеально, он также не ожидал, что все выйдет так… неправильно. Уилл просто такой же непокладистый и упрямый, как и всегда. Если Ганнибал хочет помочь бедняге вылечить энцефалит — миссия Ганнибала, единственная причина, по которой у него ощущение, что он переживает эти месяцы заново — похоже, ему придется применить более деликатную тактику.

Он звонит в больницу и просит отложить МРТ — на данный момент. В конце концов, Ганнибал — опытный манипулятор. Он возлагает большие надежды на то, что отправит Уилла на лечение скорее раньше, чем позже.

Решив этот вопрос, Ганнибал складывает свой костюм для убийств, стойку с рогами и некоторые инструменты в свой Бентли, прежде чем отправиться в долгую дорогу в Миннесоту: ему необходимо подготовить постановку.