Часть 11. Все, не могу больше (1/2)

Антон

Я не знаю, как существую без него. Это ужасно не знать где он, как он.

На работу хожу на автомате. Не улыбаюсь шуткам Джина. Не болтаю с Толиком. Мне просто все равно на все. Я хочу узнать хоть что-нибудь про Костю. Переживаю же. Что, так сложно написать эсэмэску?!

Ну, ладно, пофиг на меня. Главное, чтобы с ним все было в порядке.

Так и проходят дни. Работа, да сплошное уныние.

А сегодня он пришёл. Я уже и не надеялся. Пытался держать себя в руках, но все равно обнял на свой страх и риск. А он не оттолкнул. Костя, ты возрождаешь во мне надежду, ты понимаешь это?

Он хочет поговорить, а мне страшно. Он же может сказать, что мне совсем-совсем не понравится. Например, что не хочет со мной общаться. Не уверен, что переживу это.

— Я был удивлён твоим признанием. Понимаю, почему не сказал раньше, не знаю вообще, как решился-то. Но, молодец. Я не чувствую того же, прости, но мне с тобой хорошо, и я не готов это терять.

Я не могу повернуться. Я на грани. Ещё минута — и разревусь как малолетка.

Задерживаю дыхание, я должен дослушать его.

Хотя смысл? Он уже сказал, что не любит меня.

— Я не могу тебе ничего обещать, но хотел бы попробовать, если ты не против, конечно.

Что? Попробовать?

До меня не сразу доходит смысл, а как доходит, вздрагиваю и, не веря в своё счастье, лечу к нему, захватывая в объятья.

Костя, ты делаешь меня счастливым! Ты знаешь это? Скажи, что не шутишь, пожалуйста!

Он не говорит, но прислоняется губами к моим. Мое сердце готово вырваться из груди. И я целую. Костя отвечает. Неумело, но быстро учится. Я первый, да? Я первый! Ты делаешь меня ещё счастливее этим, хотя, казалось, больше просто некуда.

От долгожданного поцелуя у меня встаёт, и я пытаюсь уйти, но он не даёт. Пытаюсь указать взглядом на свою проблему, сказать такое точно не смогу.

Просто отпусти меня в душ.

Но, Костя делает другое. Костя трогает меня. Боже, я умру сейчас!

А уж когда его холодная рука оказывается на мне, а глаза всматриваются в саму душу, в самую глубь, готов продать душу Дьяволу, чтобы это никогда не заканчивалось.

Он ласкает мой член, но я долго не выдерживаю. А кончив, понимаю, что меня накрыла такая слабость, что даже колени подкосились, и ноги отказываются держать.

Перед тем как упасть, вижу, что он на миг щурится, приоткрыв рот и шумно выдохнув. Ты, что, тоже, да?

Мы лежим на полу и это самый лучший день в моей жизни.

Я так люблю тебя, Костя. Это просто невероятно!

Все же встав с пола, мы по очереди принимаем душ. И весь вечер проходит сказочно-прекрасно, мы много целуемся.

У меня даже губы начинают болеть с непривычки, но я не против.

— Давай только не будем никому рассказывать?

— Почему? — Костя хмурится и садится на разложенный диван, утягивая меня следом.

— Слухи же пойдут. Зачем нам это? Просто будем вместе без лишних разговоров.

Костя кивает, но хмуриться не перестаёт.

— Пожалуйста, Кость. Это же не сложно?

Он вздыхает и наконец расслабляет лицо.

— Ладно, если так хочешь.

Обхватывает меня руками и валит на диван, отчего я смеюсь.

— А теперь спать, — целует в нос и, прижав ближе к себе, закрывает глаза.

Я не хочу слухов. Если Костя уйдёт, в меня же все пальцем тыкать будут и напоминать. Мы подождём и, если все будет хорошо, расскажем друзьям.

Надеюсь, они примут. Это же правильно, да?

Утыкаюсь носом в его майку, вдыхаю обалденный запах и засыпаю.

***

Фокс

Небо заволокло тучами, скрывая обманчиво тёплое солнце. В марте всегда так — вроде светит ярко, аж слепит, и, когда стоишь под солнцем, жмурясь от лучей, кажется, так жарко! Хочется быстрее снять куртку, радуясь приходу весны. А потом — раз! Делаешь шаг, попадая в тень, и по коже ползёт злой, кусачий мороз. И ветер. Противно скрипучий, залезающий в самое сердце.

«Мой каждый новый день я начинаю с того, что размышляю, о том, для чего живу и что из себя представляю, — звучит из наушников под обманчиво весёлый бит. — Забивая на это дело после посещения винно-водочного отдела. Моё поколение живёт так же, как и я, теми же проблемами».

На автомате отстукиваю ритм песни ладонями, спрятанными в кармане балахона. Беда всех барабанщиков — превращать в инструмент все, что попадает под руку, а если ничего не попалось, не расстраиваться, ведь есть пальцы!

«В каждой строке находят отражение уличные события, войны, битвы и сражения. В этой грязи, в которой мы все сидим уже по горло, забываешь о том, что Человек — это звучит гордо».

Вляпываюсь в лужу, замочив кроссовок, и, чертыхаясь, отпрыгиваю в сторону.

Ненавижу весну. Не внушает она мне ни вдохновения, ни надежды на лучшее.

Обманчивое солнце топит снег, покрывая землю грязью и слякотью, обнажая всю мерзость, что зимой скрывал белоснежный покров.

Полетаем мы на Землю,

Пусть земля нам станет пухом,

На земле поймаем пулю,

Мы с тобой больные духом.

Уже вижу вдали магазин и прибавляю шагу. Глубокий капюшон спасает не только от лишних глаз, но и дарит ощущение, что вокруг нет ничего. Каждый поворот, каждое дерево тут несут негативные воспоминания.

По идее, надо бы переехать. Все, у кого есть возможность, срываются с этого богом забытого района, но я не хочу.

Сталкиваясь с призраками прошлого, я вспоминаю, что ещё живой.

Другой вопрос, что вспомнить не всегда хочется.

«Возможно то, что мы делаем, даром никому не надо, но, во всяком случае, мы здесь, и все этому рады. Когда я включаю микрофон, в моих глазах горит огонь, я хочу, чтоб каждый этим пламенем был подожжён».

Уже месяц я не могу писать. Ребята не в курсе, даже Вика. Они думают я просто в очередной раз заморочился, переделывая написанное в бессмысленной попытке довести до идеала, или, как говорит она, занимаюсь писательской мастурбацией. Но нет. Я не переписываю, а раз за разом все выкидываю.

«Плевать на то, какую музыку предпочитает кто, я в каждом хочу видеть человека, прежде всего, сколько тебе лет, что ты любишь, во что одет?»

Мимо проносится мотоцикл, беспощадно обрызгивая прохожих, но я успеваю уклониться, хотя джинсы все равно пачкаю. Как в такую погоду можно сесть на байк? Мёрзну от одной мысли об этом.

«Жизнь человека, который верит в зарифмованное слово, который хотя бы один раз в жизни вышел к микрофону, чтобы сказать этому миру: «Fuck You, mutherfucker»! Может быстро оборваться, не надо до фига стараться».

Интересно, если исчезну, как на это отреагируют? Больше всех, наверное, ребята из группы расстроятся. Найти барабанщика и бэк-вокалиста в одном лице ой как не просто. Мать тоже, наверное, будет показательно плакать, вспомнив, что у неё вообще есть сын. Сколько мы не виделись? Несколько лет точно. Живём на соседних улицах и даже не пересекаемся. А может, она уж и забыла, как я выгляжу.

«Кто-то будет смеяться, когда ты выпрыгнешь из окна, ну, а кто-то, может быть, потом продолжит твои слова».

А ещё расстроится полрайона, лишившись халявного секса без обязательств. Забавно, но, наверное, на поминках только и вспомнят, что хорошо трахался и что-то там бренькал на барабанах.

Я уже добрался до магазина, когда сзади на плечо легла рука. Достаю наушник и поворачиваюсь.

Передо мной стоит неуверенно улыбающийся Джин.

— Кричу тебе, кричу, — возмущается он. Ну да, логично, я ж музыку слушаю, че мне кричать-то. — Привет!

Полностью разворачиваюсь, поняв, что он намерен поговорить, и коротко обнимаю его в приветствии. Получаю ответные хлопки по плечам и отстраняюсь. Давай уже, говори, что хотел, ты ж не просто так меня звал.

— Слушай, я насчёт Толика.

Ну да, кто бы сомневался. Как будто я сам по себе могу кого-то волновать.

— А что не так с Толиком?

— Не знаю. Совсем пропал с этой вашей солисткой, а я что-то переживаю. Никогда он ещё так не интересовался кем-то. И знакомить, главное, с ней не хочет.

Я знал, что Вика зависла с ним с того концерта. Он помог ей отойти, и за всю неделю ни разу не видел ее на репетиции обдолбанной. Это внушало некий оптимизм. Только от меня-то он чего хочет?

Прочитав по моему лицу незаданный вопрос, Джин поясняет:

— Можешь нас познакомить?

Задумываюсь. В принципе, могу, не думаю, что из-за этого возникнут проблемы.