Часть 8. Есения (1/2)

Фокс

— Краснов! Во ты вовремя!

От неожиданности промахиваюсь мимо замка, чуть не подскочив.

Этот голос я узнаю из тысячи.

— Тётя Света! Нельзя же так подкрадываться!

— Тю, да кто ж виноват, что ты в облаках летаешь!

Так и не открыв дверь, разворачиваюсь, чтобы нос к носу столкнуться с низенькой, полноватой, очаровательно улыбающейся соседкой. Она держит под мышкой дико грязного йорка. С розовым бантом и в голубой жилеточке. Собака, в отличие от хозяйки, лучезарностью не светится, грустно свесив морду.

— Помоги старушенции, а? — просит тётя Света, поправляя на несчастной собаке шлейку. Уж кем-кем, а «старушка» — это не про неё. Не знаю, сколько ей лет, но выглядит всегда обворожительно: тёмные волосы, завиток к завитку, уложены в аккуратную, модную причёску, на лице — вне зависимости от времени суток — макияж, на руках — стильный, яркий маникюр. Не знай я её ещё ребёнком, подумал бы, что даме от силы тридцать семь, но, увы, я отчётливо помню, что, когда мне было восемь, теть Света выглядела точно так же, а значит, скорее всего, «чаровнице» хорошо за пятьдесят.

Отказать я ей не могу. Во-первых, она терпит всю ту вакханалию, что творится в моей квартире и днём, и ночью, а во-вторых, я действительно хорошо к ней отношусь. Она милая, добрая, с чувством юмора, и угощает вареньем. Как тут откажешь?

— Что случилось, тёть Свет? Опять пробки вышибло?

— Да не! — покопавшись в кармане бирюзовой куртки, она, довольно хмыкнув, достаёт ключи с пушистым брелоком-мордой — точь-в-точь её любимый собакен. — Раковина на кухне засорилась. Я ж хоть и самостоятельная одинокая женщина, но в этом не бум-бум. Прочисть, а?

— Так надо трубу снимать, у меня ж ключа-то нет.

— Я дам, — машет рукой тётя Света, пропуская в квартиру. — А ещё у меня есть чай и пирожки с картошкой.

— О, ну раз за пирожки, то отказать несчастной старушке я точно не в силах! — дурашливо подлизываюсь, за что тотчас огребаю лёгкий, шутливый подзатыльник.

— Балбес!

***

— Во! — гордо демонстрирую соседке грязный, в плесени и слизи, резиновый мячик, выбираясь из-под раковины. — Ума не приложу, как вы его туда запихали.

Я сам ненамного чище того мячика — разобрав сифон, умудрился изгваздаться с головы до пят.

— Лаки! — всплеснула руками соседка, укоризненно глядя на отмытого и раздетого йорка. — Не стыдно тебе?

Валяющийся на диванной подушке пёсик приоткрыл глаз, прищурившись, и, широко зевнув, отвернулся, демонстрируя отношение к нам. Вот сомневаюсь, что эта пародия на собаку вообще хоть как-то мог добраться до раковины.

Быстро собрав обратно сифон, поменяв заодно и прокладки, я умылся под благодарственные речи и уселся за уже заставленный пирогами стол.

Соседка гостеприимно подвинула ближе ко мне блюда с румяной выпечкой и кружку ароматного чая. Такой я пил только тут — немного красноватый, он потрясающе пах шоколадом, а на вкус чётко ощущались трюфельные нотки с приятной горчинкой. Сколько ни пытался выведать название, бесполезно, она хранила эту тайну, как величайший политический секрет.

С наслаждением отпиваю напитка богов и рассматриваю маленькую кухню. Планировка у нас схожая, но, в отличие от моей, чисто холостяцкой, где каждый предмет несет определенную функцию, тут все чисто по-женски заставлено мелочовкой. Десяток баночек со специями, вазочки с сухостоем и искусственными самодельными цветами, подсветка, даже панно с котиками затесалось. Множество предметов, создающих уют — мастерство, неподвластное большинству мужчин.

Я любил свою квартиру. Переехав в восемнадцать, я шаг за шагом потихоньку переделывал ее под себя, и за шесть лет мне неплохо это удалось, но как ни крути, что бы ни делал, в каждом углу чувствовался прагматизм. Ничего лишнего — все для чего-то.

— Так ты на него становишься похож с возрастом, — отмечает тётя Света, на что я морщусь. Не хочу о нем говорить. О мёртвых — либо хорошо, либо никак.

Хорошего, кроме оставленного наследства, я ничего не помню.

— Он не был таким плохим, как ты думаешь. Добрый был мужик. Только одинокий.

— У него была семья, — сам не зная зачем, вступаю в дискуссию. Обсуждать отца совсем не хочется. — Сам от неё отказался.

— Ты никогда не думал, что в некоторых случаях все оставить, уйдя — это спасение для всех членов семьи?

— Чушь. То, что он разошёлся с матерью, не означает, что надо и ребёнка бросать. Раз уж решился на продолжение рода, будь добр нести за это ответственность. Знаете, в последнее время я часто задаюсь вопросом: «А зачем люди вообще рожают детей?»

— Как зачем? Любить, радоваться их свершениям, дарить им себя. Как иначе-то?

— Пфф… Любить, вон, и собаку можно, — киваю на спящего рядом Лаки. — Дети — это ответственность, которую ты взваливаешь на себя. Куча проблем, с которыми придётся столкнуться, финансовые траты, причем отдача в тысячу раз меньше, чем затрачено ресурсов. Любого плана. У вас же самой две дочери. И обе уехали. Извините, конечно, но какой смысл?

— Ох, Фотин, всем бы такую сознательность, как у тебя, в столь юном возрасте, глядишь, и сирот б поменьше было.

— Да какая там сознательность, — вздыхаю и откусываю кусочек шикарнейшего пирожка. Блин, если когда и решусь жениться, это точно будет из-за пирожков!

— Не суди так других. У каждого своя ноша. Отец не все мог тебе рассказать, но он любил тебя.

— Любил бы — не бросил. Ладно, мне, вообще-то, действительно пора, — грустно смотрю на оставшиеся пирожки. На самом деле торопиться некуда, но и продолжать беседу не хочу. Не туда куда-то зашли. Понимаю, она знала его много лет, но это не даёт права копошиться в моих чувствах.

Заметив мой взгляд, соседка поднялась и, не дрогнувшей рукой, скинула все недоеденные пирожки в пакет.

— На, а то совсем исхудал. Ты там вообще хоть что-нибудь ешь?

— Ем, — почти не вру. Что-нибудь ем, даже готовлю. Периодически. Другой вопрос, что часто забываю о том, что человеку надо питаться, зато, когда вспоминаю, сразу набиваю холодильник. — Спасибо большое.

— Тебе спасибо! — на прощание она ерошит мои и без того растрёпанные волосы, превращая в подобие домовёнка Кузи из одноименного мультика. — Остепениться б тебе. А то чего-то последние годы крики за стеной все разнообразнее и разнообразнее.

Сам не зная отчего, смущаюсь.

Естественно, она давно в курсе моих похождений, да и не заметить того, что ко мне ходят лица обоих полов, мог только глухой или слепой, но вот именно сейчас вдруг стыдно стало.

— Да ладно тебе, я не осуждаю. Мне не мешает, даже молодость вспоминаю, — она лукаво подмигивает, а я уже почти помидорного цвета. — Но сам же должен понять — количество, не есть качество.

Да где ж его найти-то, это качество! Будто я против.

Схватив пирожки, самым настоящим образом сбегаю, уносясь прочь от странных разговоров.

Уже дома, убрав добычу в холодильник, я вдруг подумал, что многое бы отдал, что б, как она сказала, «остепениться». Только вот для этого надо сильно поменяться.

Невозможно просто так взять и впустить человека в свою жизнь, не убив половину себя. Все мы самодостаточны, цельны, в какой-то степени, но, чтобы создать с кем-то одно общее неделимое целое, нужно оторвать от себя кусок. И чем большим пожертвуешь ты сам, тем меньше придётся страдать партнёру.

Или же, есть вариант, остаться целым, но тогда твоей половине придётся полностью под тебя подстроиться, забив на свое «я». У Устинова с Бессмертным, — если тот все-таки признается, — скорее всего, так оно и будет. Первый будет полностью поглощён вторым. Не хочу такого.

А два целых, отказывающихся меняться, это прямой путь к разводу, с вечным перетягиванием одеяла. Насмотрелся в детстве, на хуй надо. Лучше уж, действительно, одному.

Да и пустота уже стала совсем привычной.

***

Антон

Учитывая, какую сцену я наблюдал на заднем дворике «Хаммера», кофта, у Фокса дома, не должна была удивить. Но, блин, это же та, что я ему подарил. И синие иксы вышивал тоже я. А он взял и просто ее оставил. Там. Словно это вообще ничего не значило.

Неприятно. Больно. Шокирующе.

Он, что, всё-таки по парням, а я не заметил? Как он умудрился скрыть это от меня? Зачем держал в тайне? Ведь, знай я об этом, давно бы ему сказал.

Я чуть не совершил ошибку, там, в квартире, на девятом этаже. Лёжа в темноте, я изо всех сил представлял Костю. Но сердце невозможно обмануть. Запах иной. Пальцы слишком горячие. Все не то и не так.

Я даже не удивился, что у меня не встал на Фокса. Он — не Костя. А я хочу только его. И это самая большая моя проблема в жизни.

Я нёсся домой, чтобы спрятаться. Хотел побыть один и все обдумать. Мне просто нужно было это как-то переварить, перетерпеть. Но меня ждал Костя. Как ни в чем не бывало. И я понял, что просто не могу ему высказать. Он не обязан хранить верность. Он волен поступать, как считает нужным. Все произошедшее — моя вина, нужно было просто признаться раньше, а не трусить.

Быстро приняв душ, я лёг в кровать и попытался унять бурю чувств. Пытался поскорее уснуть и не вывалить все на Костю. Но он пришёл, заметил и порушил все планы. От объятий стало лучше, и, только ощущая его руку в своих волосах, родной, дурманящий запах, я смог наконец уснуть.

Утром я проснулся, увидел его, и это было самое лучшее утро. Мы проспали в обнимку всю ночь, и я был счастлив. Но вставший член заставил стыдливо ретироваться. Он заметил? Я ведь был так близко, он вполне мог почувствовать. Или нет?

А потом я готовил для него завтрак, готовясь к тому, что давно нужно было сказать. Я так нервничал. И оказалось, что не зря.

Костя не ударил, не попытался убить, даже не накричал. Он сбежал. Просто убежал от меня как от прокажённого!

Я, что, такой страшный? Или просто противен?

Господи, как же это больно!

Ноги подкосились, и я рухнул на пол. Слезы полились из глаз неуёмным потоком. Дышать тяжело. Рыдаю в голос, лёжа на полу. Больно, как же больно. Боль раздирает на кусочки, заставляя переживать этот момент снова и снова. Грудь сжимает, словно железной хваткой.