Часть 4. Антон (2/2)
Утром просыпаюсь от ощущения чужого взгляда, открываю глаза и встречаюсь с жёлтыми. Оттенок, который не подходит под стандарты, они и не карие, и не зелёные. Просто жёлтые. Золотые. Девчонки на Антона в школе и в путяге вешались из-за этого, а ему хоть бы хуй.
— Че?
Зачем смотришь на меня?
— Ничего. Времени — час уже, пора вставать.
Я не двигаюсь, подкладывая под голову руку. Хрен встану. Буду изображать диванного монстра до понедельника.
Антон отворачивается и как-то скованно перелезает через мои ноги, уходя из комнаты и начиная чем-то греметь.
Домой я не вернусь в ближайшее время, так что буду мешать Антону и разбавлять его одиночество. Завтра начнутся работа и стычки из-за очереди в душ. А сегодня я могу расслабиться и ничего не делать.
Я бы полежал ещё, но дико хотелось курить и отлить. Пришлось вставать и плестись в сортир. На кухне Антон жарит яичницу, а я уселся на подоконник, открыл форточку и закурил, уносясь мыслями в небытие.
По столу звякнула тарелка с вилкой.
— Жрать подано, — провозгласил парень.
Яичница с колбасой, кусок черного хлеба и сладкий чай.
Выкинув бычок на улицу, спрыгнул с окна и уселся за стол.
— Иногда мне хочется остаться у тебя жить, — сообщаю, уплетая завтрак.
В этом доме обо мне всегда заботились. Готовили то, что люблю, давали время побыть одному, если надо, промывали раны после драки. Тут было как, возможно, люди ощущают себя дома. И это странно, потому что даже по месту прописки такого не ощущал. Никогда. Но я все равно не забывал, что в гостях. Никогда не лазил по шкафам или ещё где. А мои личные вещи лежали в открытом ящике ванной комнаты.
— Оставайся, — просто отвечает друг и идёт мыть посуду, а я возвращаюсь на подоконник, закуривая. Небо чистое, яркое и, кажется, что там тепло. Мелкие гоняют по двору, что-то вопя.
— Почитай мне, — просит Антон.
Ты чувствуешь меня, да? Я сам хочу. Но это становится абсолютно бредовым.
— Нет, — упрямлюсь, сам не знаю зачем.
Антон подходит ближе и опирается плечом на стену, стоит и молчаливо ждёт.
Вдыхаю ещё раз и, выкинув бычок, прикрываю глаза:
Жизнь — обман с чарующей тоскою,
Оттого так и сильна она,
Что своею грубою рукою
Роковые пишет письмена.
Я всегда, когда глаза закрою,
Говорю: «Лишь сердце потревожь,
Жизнь — обман, но и она порою
Украшает радостями ложь.
Обратись лицом к седому небу,
По луне гадая о судьбе,
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе».
Антон сверлит взглядом, знает, что не люблю, но все равно так делает. Вздыхаю, но продолжаю:
Хорошо в черёмуховой вьюге
Думать так, что эта жизнь — стезя
Пусть обманут лёгкие подруги,
Пусть изменят лёгкие друзья.
Пусть меня ласкают нежным словом,
Пусть острее бритвы злой язык, —
Я живу давно на все готовым,
Ко всему безжалостно привык.
Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звёздного огня.
Те, кого любил я, отреклись,
Кем я жил — забыли про меня.
Но и все ж, теснимый и гонимый,
Я, смотря с улыбкой на зарю,
На земле, мне близкой и любимой,
Эту жизнь за все благодарю.<span class="footnote" id="fn_33210911_0"></span>
Достаю ещё одну сигарету, а Антон, как идиот, начинает хлопать. Придурок. Снова смотрю в окно.
До сигарет меня тоже ломало, и я начал учить стихи, чтобы отвлечься. Просто Антон как-то спалил меня за этим занятием. Он не знал, и не знает до сих пор, что происходило у меня в семье.
Теперь, вот, просит иногда меня почитать ему. Причём, он словно понимает, что на душе буря, и делает это только в такие моменты. Спасибо, друг, я никогда не расскажу тебе всего, но я, правда, благодарен за все.
***
Антон
Мне кажется, я очень тупо палюсь. Почему он не замечает, как именно я на него смотрю? Почему не видит, что когда дотрагивается до меня, к моим щекам приливает кровь? А утром у меня встал, но он и этого не заметил.
Он только сверлит меня пепельными глазами. Всегда такой собранный, такой серьёзный. А я безумно хочу поцеловать эти сжатые в полоску губы.
Я знаю, что твои руки вечно холодные, но я так хочу узнать, каково это, когда они гуляют по всему моему телу.
Я знаю тебя, кажется, всю жизнь. Мы сразу подружились и были не разлей вода. Один садик, одна школа. Неудивительно, что в тринадцать лет я понял, что это все больше, чем дружба.
Я пытался избавиться от этих чувств, чтобы не досаждать тебе этим. Ты бы не принял.
Я попробовал встречаться с девочками, но из этого не вышло ничего хорошего. Только разочарование и омерзение. Отвратительно было от самого себя, словно изменял тебе. И с сексом не вышло. У меня на них даже не встал.
Я безумно люблю тебя, Костя. Схожу с ума от переполняющих меня чувств. Я скоро свихнусь, ты понимаешь это?!
Стихи Есенина в твоём исполнении — это нечто. Твой голос вызывает мурашки, которые устраивают гонки на моей спине.
Я так хочу быть к тебе чуть ближе. Но это, наверное, слишком много, да?
Когда ты живёшь у меня, я чувствую себя чуть счастливее. Я сделаю для тебя все, только скажи. Почему же ты молчишь?
Когда ты спишь со мной на старом диване, и между нами сантиметров двадцать, это так волнующе. Я просыпаюсь ночью и вдыхаю твой запах, смотрю в твоё лицо, но не прикасаюсь. Ты ведь проснёшься, и тогда этот момент исчезнет.
Я стараюсь быть нужным. Я специально готовлю то, что тебе нравится, и уделяю всё своё время тебе. Когда ты начал ввязываться в драки, всегда был рядом, хотя и не люблю грубость. Я бы, может, стал врачом. Ради тебя я научился обрабатывать раны и вроде неплохо. Я знаю каждый твой шрам. Ты не любишь раздеваться, но когда приходится, — ведь через одежду я лечить не умею, — жадно разглядываю и пытаюсь запечатлеть в памяти каждый миллиметр желанного тела.
Ты красивый. Волосы твои — черные, как ночь, так отличаются от моих, и мне это нравится. Шрам на щеке, единственный, о котором ничего не знаю, а ты и не рассказываешь. А вот почему левое ухо искривлено, я помню. Это из-за драки со старшеклассниками.
Так странно, я знаю тебя всего, или мне это только кажется, но вообще не понимаю, почему ты один.
Но, если тебе так комфортно, то я тоже буду один. Всегда. Зато рядом. Зачем пытаться прыгнуть выше головы и строить отношения с теми, кто не вызывает и сотой доли того, что рождаешь во мне ты?!