Часть 4. Антон (1/2)

Фокс

Теплый пар, пропитанный аромамаслами, медленно поднимается, заполняя пространство ванной комнаты. Я лежу, окружённый воздушной белой пеной, и слушаю, как из старенькой колонки играет The Who, погружая в расслабленно задумчивое состояние.

С самого первого своего секса, того самого, что случился в шестнадцать лет на ветхой школьной парте, я обнаружил странный выверт своей психики — во время любой близости, сколько бы та ни длилась, пять минут или пять часов, я умудрялся влюбиться в человека, полностью увязнув в нем. Но стоило отойти, и выдуманные чувства испарялись, быстрее, чем пар в этой комнате.

Я переключался мгновенно. Раз — и человек, который мне не нравился минуту назад, становится самым вожделенным в мире. Два — сгораю от чувств к нему, дрожу от любых прикосновений, возбуждаюсь так, будто мечтал о нем всю жизнь. Три — наваждение сходит так же резко, как и наступило, забирая с собой все чувства, оставляя всепоглощающую пустоту.

И каждый раз она возвращается все болезненнее.

В этот раз ничего не изменилось. Она вернулась даже быстрее, чем обычно. Я привык к ней, почти подружился, но как же всё осточертело.

Глотнув побольше воздуха, ныряю под воду, опускаясь на самое дно, и, раскрыв глаза любуюсь на переливы света в тенях пены. Музыка сквозь толщу воды звучит приглушённо, а я лежу так, пока лёгкие не начинает жечь. Открываю рот, пуская десяток крупных пузырей, и едва не задыхаюсь, все ещё не желая всплывать.

Когда физическая боль в груди становится невыносимой, перекрыв образовавшуюся там пустоту, выныриваю, резко хватая губами воздух.

Кислород возвращает к жизни.

Немного хрипя, кричит старая колонка:

I'm looking for me,

(Я ищу себя,)

You're looking for you

(Ты ищешь себя,)

We're looking in at each other

(Мы всматриваемся в себя… —)

And we don't know what to do

(Но что же нам теперь делать? — Мы не знаем.)

Что делать, что делать… А хер его знает, что делать. Существовать как-нибудь дальше.

***

Кощей

Ночью температура упала, и было ощутимо не жарко. Сигареты шли одна за одной. Ещё в пятнадцать лет я понял, что они помогают. Дают паузы, гонят дурные мысли. Пока слежу, как ветер развеивает выдыхаемый дым, я отвлекаюсь от всего дерьма, что произошло со мной. Но вот сигарета дотлевает, и все возвращается.

Мне понравилось. Мне, блядь, понравилось. Я переспал с Фоксом, и я в ебаном восторге! Это была не тупая ебля с очередным «одуванчиком», это было что-то кардинально другое. И от осознания, что я тоже такой, меня коробило. Я чёртов пидор. Ненавижу!

Квартира встречает вымытым полом. Эм. Я вообще к себе попал? Тут убирались лишь когда ждали гостей. Но с каждым годом такие визиты становились все реже. Да и обычно о визите знали заранее, и уборка начиналась явно не за день. А сегодня днём все было по-прежнему. Вроде. Грязно точно было.

В непонятках прохожу на кухню, естественно не разуваясь. В этом доме я никогда не буду ходить босиком.

Ненавижу пол этой квартиры, который я мог лицезреть так близко благодаря отцу.

Куда-то пропали батареи пустых бутылок, а за чистым столом сидит мать и курит, стряхивая пепел в пепельницу. Делает это так, словно собралась сниматься в кино. Светлые волосы заколоты сзади, открывая немолодое лицо.

— Костя, ты сегодня долго. Я хотела поговорить.

Долго? Ты вообще как это заметила? Я раньше неделями мог пропадать, ты и бровью не вела.

Молча сажусь за стол и закуриваю, ожидая продолжения.

— Тебе пора повзрослеть.

Че, бля?!

— Ты уже взрослый мальчик и ходишь на работу. Мы, конечно, все понимаем, но пора уже начинать вкладываться в семейный бюджет.

От этой наглости, захожусь дымом и кашляю.

— С чего вдруг? — выдавливаю все же из себя.

— За квартиру нужно платить. Да и вообще, я ее убираю и готовлю есть для всех.

— Чего ты готовишь? Дохлого таракана?

— Не хами матери, щенок! — рычит отец в коридоре и идёт сюда.

Бля, заебись, только тебя тут не хватало! Век бы не видеть!

— Если ты шляешься не пойми где, ни фига не делаешь по дому и ничего не замечаешь, то это твои проблемы. Но мы все живём вместе, и нам нужно разделять быт, — продолжает невозмутимо, почувствовав поддержку мужа.

— Так что гони бабло, пацан. Мы думаем, десяти тысяч будет достаточно, — сообщает папаша, возвышаясь над столом.

Запугать меня решил? Хуй тебе! Не боюсь я тебя больше.

— А поебаться тебе не завернуть?

Кидаю бычок в пепельницу и только потом понимаю, что сказал. Отец противно ухмыляется. Вспомнил, сука. Ну так, я тоже.

Встаю, намереваясь свалить отсюда.

— Куда собрался? — хватает меня за ворот куртки.

Бью ему в нос с головы.

— Не смей меня трогать! — рычу, смотря на отца, который хватается за нос.

— Ах ты, паразит мелкий! — орёт зло и замахивается для удара. Но я быстрее.

Бью в ненавистный ебальник, следом прописываю с локтя в живот и иду в свою комнату.

Он кряхтит, но ко мне не лезет. Кончилось то время, когда я был слабым и беспомощным. Больше я не позволю такой херни. Никогда.

Мамаша завывает и хлопочет над отцом. Дурдом.

В своей убранной комнате хватаю спортивную сумку и кидаю туда вещи, которые мне могут пригодиться. Все делаю быстро. Хочу свалить поскорее.

В коридоре меня пытается уцепить за рукав мамаша, но я вырываю руку и, не обращая внимания на ее бубнеж, выхожу из квартиры.

Подъезд тих в это время, и пахнет пылью. Спускаюсь на два этажа ниже и сажусь на подоконник. На дворе ночь, в душе — тайфун, а я сижу у холодного, грязного окна. Плохим парням тоже бывает хуево, просто они это не показывают прилюдно.

Я научился давить в себе эмоции с таким профессионализмом, что никто не в курсе их наличия, даже сам забыл. Я был маленьким, когда это началось, и знал, что это неправильно. Это было больно. А потом родилась Лёля. Он не трогал младенца, но дети же растут. Он и ее начал. А это хуже. Я увидел, когда это произошло, попытался помешать, но меня отпихнули как щенка. Самое хреновое чувство — это беспомощность.

Руки опять начинают дрожать.

Закуриваю. Отвлечься, нужно отвлечься.

Дым в подъезде рассеивается, но делает все слегка туманным. Сигарета заканчивается слишком быстро и бычком летит на лестницу.

Если бы я сообразил чуть раньше, если бы понял, смог бы ее оградить. А я так увлёкся своей болью, что не подумал.

Бью по раме, от чего стекло дребезжит, а за одной из дверей квартир слышится тявканье какой-то шавки.

Ночевать в подъезде — не лучшая идея и мне есть куда пойти, но нужно успокоиться. Антон живёт один и не будет против, если приду. Я множество раз пользовался его гостеприимством, но не хочу показывать слабость. Когда я слабый, я срываюсь и показываю обратное. Даже близнецы примут, хотя у них и тесно. Но к ним не пойду. Они будут спрашивать и прикалываться. Это точно закончится хреново. А своих бить нельзя.

Новая сигарета приносит долгожданную собранность и усталость. Хочется спать. Уже часа четыре утра и надо двигать.

Спрыгиваю с подоконника, хватаю сумку и иду на улицу. Антон живет напротив, подъезд с другой стороны дома, так же как и окна, так что отсюда не понять спит или нет.

В его дворе так же тихо и безлюдно, как и в моем. Окна тёмные, значит, спит. Дергаю с силой железную дверь, и она открывается — размагниченный от возраста механизм легко поддаётся моему напору. Четыре ступени, и я уже стучусь в косяк — звонок тут отсутствует.

Стучать приходится долго, и я уже начинаю думать, что Антон где-то шляется, но слышу какой-то грохот, доносящийся из квартирных недр. Ещё минута — и дверь открывает помятый друг в одних спортивках.

— Ох, — он вздыхает при виде меня и раскрывает дверь шире, пропуская внутрь.

Он ничего не спрашивает, зевая, шурует обратно спать. А я скидываю ботинки, куртку и иду в ванную. Достаю из шкафа свое полотенце и наконец-то моюсь.

В комнате Антон спит на разложенном диване, сдвинувшись к стене, и я, уже переодевшись в спортивки и майку, которые тоже лежат у друга в шкафу, ложусь рядом. Да, я тут частый гость и тут есть мои вещи.