Часть 3. Расслабься (1/2)

Фокс

Охуеть, впервые гей-радар дал сбой. Я был на сто пятьдесят из ста уверен, что Бессмертный с мужиками не спит. Мы, конечно, не общались последние восемь лет, но, блядь, за девять лет в школе ни разу не спалиться — это прям рекорд. Может, Вика права, и у меня реально что-то сломалось?

Я больше был шокирован осознанием, что главный гомофоб района по мужикам, чем самим предложением. Ко мне часто с таким подходят, редко, конечно, когда сразу в лоб, но все же. Естественно, что соглашаюсь не со всеми, кто бы там что ни говорил. Но Бессмертный… это интересно. Он мне не нравился, но природное любопытство сыграло злую шутку. Бля, неужели я ошибался, и он все-таки спит со своим дружком? Тогда чё Устинов на него смотрит с такой тоской? Потому что налево бегает? Ебать тайна, прям детектив дня.

А ещё было любопытно, как Кощей ведёт себя с любовниками. Тяжело себе представляю проявление любых, кроме ненависти, чувств у этого психа. Готов поставить сотню баксов, что секс он любит жёсткий. Я не фанат таких развлечений, но иногда, для разнообразия, почему и нет?

На внешние данные плевать, гораздо важнее то, чем человек дышит, как живёт, какую боль скрывает. Но не отметить, что внешность у Бессмертного тоже нестандартная, нельзя. Высоченный, как, кстати, и его дружок, по росту они, что ли, себе друзей отбирали? Черты лица острые, хищные, на правой щеке приметный шрам, который на мой извращённый вкус придаёт ему некоего шарма. Но самое интересное — глаза, вроде серые, но смотришь в них и видишь клубящуюся тьму. А в сочетании с вечно черной одеждой, он как сам Дьявол.

Да. Это определённо может быть любопытно.

К машине, обрывая мысли, вернулась Вика, тяжело дышащая и потная. Ясно, проблевалась и отходосы пошли. Вздыхаю и тащу подругу в автобус. Когда-нибудь она доиграется, и я останусь без вокалистки.

Доехав до студии и разложив по местам инструменты, мы с ребятами попадали на диваны, и Дыня выставил на стол ящик пива. Вика развалилась в кресле, сморщив нос при виде алкоголя, а мы с парнями с удовольствием взяли по бутылке. Это такая мини-традиция — отмечать окончание каждого концерта тут, в нашем втором доме. Чем лучше прошло выступление, тем дороже бутылки.

— Ещё раз швырнешь микрофон — прям на сцене в пизду тебе его засуну, — заявляет Ник, делая глоток пенного.

— Да ничё с ним не станется, и не такое переживал.

— Вот и настраивай сама, раз такая простая!

Ник злится. Он всегда сильно переживает за технику. По идее, и мы должны, но… Но мы безответственные идиоты, как не устаёт повторять Ник.

Настроение говно. Все тут знают, как я ненавижу петь на публику. Я — барабанщик, а не ебаная певичка. Но из раза в раз происходит какая-нибудь очередная хуета, и мне приходится петь. Ни одного, блин, концерта не прошло без этого. Поэтому выиграть тот спор с Викой для меня реально важно. Учитывая новые обстоятельства, я б забил на бывшего одноклассника, собственно, он мне и не нравился, чтоб париться на эту тему. Но когда ещё выдастся возможность заставить нашу солистку хоть полгода нормально отработать?

Вытряхиваю из головы и Устинова, и его дружка придурошного. На хуй, потом разберусь. У нас тут праздник, мы пережили очередную вакханалию и даже ничего не сломали.

Как-то сама собой идея просто выпить пива и расслабиться перерастает в попойку. Ник уезжает домой, у него вечно куча дел, Вика вырубается на диване, а мы с Дыней сруливаем в «Плазму», единственный действительно хороший клуб в городе, работающий до утра.

Из-за того, что мы так и не соизволили переодеться, на нас все косятся, но мы уже в том состоянии, когда пофиг на все. Дальнейшие события смываются калейдоскопом красок: вот мы заказываем у бара водку, а вот я уже танцую на тумбе с грудастой, пьяной девицей, а через мгновение уже вытаскиваю заблевавшего местный сортир Дыню на свежий воздух. Как попал домой тоже не помню, вроде встретили рассвет, пьяно горланя песни в парке, что недалеко от клуба, после чего я довёл Дыню до квартиры, сдав его недовольной ранней побудкой жене. И, кажется, вызвал такси, но это не точно.

***

Кощей

Весна это, блядь, прекрасно. Ночью холодно как зимой, днем жарко, хоть раздевайся. Вчерашний отказ от секса дурит голову, организм сходит с ума, поэтому ночью снилось что-то непонятно-красное и мельтешащее.

Антон очень удивился, что я изменил своим привычным планам, но спрашивать не стал. Повезло, что он такой сообразительный. Не хотелось бы посвящать его в то, что и сам не особо понимаю. А уверить его в том, что я ещё больший псих, чем он уже думает — явный перебор.

Дорога до Краснова — двадцать минут пехом и три сигареты. Никогда бы не подумал, что мне пригодится знание его адреса, случайно услышанного от Джина.

Даже и не знаю, откуда тот узнал.

Старый исписанный лифт медленно тащит на последний этаж девятиэтажки. Никогда ещё я не приходил к другим для этого. Фокс рушит мои устои. Прям встряска.

Звоню.

Дверь открывается, и за ней появляется взъерошенный Фокс. Слишком длинные волосы стоят дыбом, лицо опухшее, глаза сонные.

— Бля, забыл про тебя, — заявляет он и зевает.

Охуенно, но похуй. Отодвигаю его в сторону и захожу внутрь. А тут чисто. Блядь, это, че, разуваться придётся?

— А выглядишь так, будто готовился.

Парень оглядывает красные трусы и футболку, будто впервые увидев.

— Да я спал.

Закрыв за мной дверь, Фокс машет рукой в сторону.

— Пиво в холодильнике.

И, позёвывая, уходит в ванную. А я скидываю берцы, ощущая себя без них голым, стаскиваю куртку и кофту. Тут слишком тепло. И шлёпаю на кухню за пивом. Срочно выпить, чтобы не начало колбасить.

Фокс приходит минут через пять и, достав из морозилки бутылку, прикладывает к голове. Постояв несколько секунд и удовлетворённо вздохнув, открывает пиво и делает глоток. Я уже пью вторую бутылку, привалившись к подоконнику, и смотрю на него. Никогда не разглядывал «одуванчиков». Почему же все ломается с твоим появлением?

Залпом приканчиваю бухло и, отставив его, делаю шаг к рыжему, не переставая разглядывать его лицо. Есть в нем что-то такое, особенное. Его глаза не совсем голубые — около зрачка, словно листья подсолнуха. Как это? Хватаю за подбородок и притягиваю лицо ближе. Блядь, ебучий цветок! Никогда такого не видел.

— Налюбовался? — спрашивает насмешливо, не вырываясь.

— Глаза странные. Ты все? Отошел?

Мне вообще-то похуй плохо ему или хорошо, я готов выебать его, даже если он собирается подохнуть в течение часа.

— Ага, можно и так сказать, — он все-таки отходит, вырвавшись из моих пальцев, и, поставив недопитое пиво на стол, разворачивается, бросая: — Пошли. Не тут же.

Можно было и тут, ну да ладно. Следую за парнем в комнату, которая сильно отличается от моей. Тут не валяется никакой мусор, но его успешно заменяют бумаги, которые я почему-то переступаю.

Фокс стягивает с себя футболку, кинув на стул, и поворачивается ко мне. В глазах вызов и ни капли страха.

А я теряю дыхание. Блядь, зачем он это делает? На хуя раздевается? Это же уже как-то иначе.

Я могу уйти и не переступать свои рамки. Могу развернуться, свалить и забыть. Могу, но не делаю. Смотрю на его тело. Почему раньше я не смотрел на раздетых людей? Почему он не чувствует себя чересчур открытым? Замечаю татуировку на ребрах, что-то яркое.

Он же не ждёт, что я тоже разденусь? Я не буду. Я не могу.

Подхожу ближе и, подняв его руку, осматриваю тату. Оно абсолютно дебильное. В его стиле. Ярко-рыжий лис, обнимает другого, потемнее, и второй явно в шоке. Когда заканчиваю с осмотром татухи, понимаю, что уделил слишком много внимания ей, и не заметил пирсингованных сосков. Ебануться! Я словно в каком-то трансе и понимаю, что творю, лишь увидев свои же пальцы, трогающие серёжки.

Фокс тянется к моей майке. Я кричу ему: «Нет!», но рот даже не открывается. Тут что квартира провоняла наркотой? Почему я себя не контролирую? Я просто стою как долбаный столб, на который ссут мимо пробегающие шавки, и ни хуя не делаю. Я, блядь, даже вдохнуть не могу.

А потом чувствую тёплые пальцы на оголившемся животе, тянущие майку вверх, и снова дышу. Он поднимает ее медленно, проводя дорожку по телу. Как же тепло.

Со мной ничего не будет, если разденусь. Ничего не будет. Я могу это сделать. Он — не отец.

Выдыхаю, прикрываю глаза и поднимаю руки, чтобы он мог ее стянуть и увидеть мое располосованное тело.

Фокс замирает ненадолго, но никак не комментирует увиденное. А потом я чувствую, как меня притягивают за ремень брюк, и тёплые губы касаются моей шеи. Его дыхание щекочет кожу, и я вздрагиваю, почувствовав холод пирсинга на своей груди. Это приводит в чувство, и я открываю глаза. Он так близко. Слишком.

Рычу и, сжав его бедра в руках, двигаю к разобранной кровати. Толкаю его, но он падает, зацепив и меня следом. Все не так. Я могу щас настоять и сделать все по-своему, но отчего-то не хочется. Может, это какое-то любопытство?

— Оу, так не терпится? — он опять улыбается, и, закинув ноги мне на бедра, прижимает сильнее.

Я вздрагиваю, но не отталкиваю. Бесячий пожар. Чувствую его вставший член. «Одуванчики» меня не хотели. «Одуванчики» вообще не возбуждались, только кричали, ревели, брыкались и боялись на меня смотреть.

А Фокс уже тянется к моему ремню. Умудряется расстегнуть его одной рукой за пару секунд. Странно ощущать себя желанным.

За ремнем следует ширинка, и вот уже с меня стягивают штаны, в то время как его влажный язык проводит по моему плечу. Я никому такого не позволял. Я бы ударил и заставил подчиниться, но почему-то не хочу. Вместо того чтобы въебать ему или просто послать на хуй, помогаю снять вещь и откидываю в сторону. По спине бежит холод.

Слишком раздет. Слишком холодно. Слишком он наглый и руки у него горячие.

Дотрагиваюсь до его живота, он вздрагивает, и я смотрю на пробегающие мурашки. Я истукан. Почему ещё я не связал эти наглые руки?! Они ныряют за резинку моих трусов и обхватывают член. Большой палец кружит по головке, в то время как другие легонько скользят вокруг ствола. Я приваливаюсь лбом к его плечу, тяжело дышу сквозь зубы и жмурюсь. Это приятнее, чем когда это делаю сам.

Неожиданно рука пропадает. Не успеваю до конца прочувствовать потерю, как Фокс, обхватив меня ногами, меняет положение и пытается перевернуть меня на спину. Замираю. Я буду видеть. Буду видеть! Блядь. Блядь.

Отец всегда клал меня лицом вниз. Он не хотел смотреть, как я мучаюсь. И я никогда не хотел смотреть, как мучаются «одуванчики».

— Все нормально? — спрашивает он, неуверенно остановившись.

— Да.

Ни хуя!

Никакого отца, никаких «одуванчиков». Сегодня все будет по-другому. Просто потому что у меня вдруг проснулось любопытство, которого никогда не было.

Позволяю ему опрокинуть меня. Фокс тут же стягивает с меня трусы, усаживается сверху и, опустившись, касается губами моей груди. Проводит языком по шраму, у ключицы, спускается ниже, огибая рисунок татуировки, и засасывает сосок. Я выгибаюсь. Это щекотно и приятно, и очень горячо. Шиплю, но не отталкиваю. Запускаю трясущуюся руку в его волосы. Бля, я как треморный. А волосы мягкие.

Он спускается ниже, не прекращая целовать, задерживается у пупка, запустив в него язык, перемещается к тазобедренной косточке, а потом проводит языком по члену.