I.8. Лисий хвост (1/2)

Ли Ляньхуа сидел у потрескивающего костра и лениво почесывал умостившего голову на его коленях Лисёнка. Языки пламени играли бликами в его глазах, у ног танцевали причудливые тени. Фан Добин вернулся в терем за кувшином вина, но, не спеша возвращаться, присел на пороге. День сегодня был очень сумбурным, полным неясных тревог и сомнений. Начиная с пробуждения, когда Фан Добин, не обнаружив никого рядом, едва не свалился в спешке с кровати. Конечно, глупо было бы думать, что Ли Ляньхуа так и просидит возле него спящего несколько часов к ряду, хотя от этой мысли в душе кольнуло каким-то неясным чувством, но Фан Добин не стал вслушиваться в это ощущение. По терему разносился аромат свежеприготовленной еды, и его желудок напомнил о себе урчанием — на всякий случай тихим, если Ляньхуа опять ударился в кулинарные эксперименты. Но обошлось лишь малыми потерями — организму Фан Добина сейчас нужна была только легкая пища.

За столом Ли Ляньхуа вел себя так, будто никуда и не уходил, а все предыдущие месяцы Фан Добину только приснились в дурном сне. Только либо его актерские качества понесли тяжелый урон, либо Добин стал лучше различать грани чужого притворства, но лёгкая напряженность прослеживалась в каждом движении, разрушая расслабленный, спокойный образ. Ли Ляньхуа бросал на него короткие, быстрые взгляды, когда думал, что Фан Добин этого не замечает, несколько раз порывался что-то сказать, но одергивал себя, видимо не желая портить трапезу вероятной ссорой. Фан Добин и сам медлил завести разговор, хотя скопившееся негодование рвалось выплеснуться праведными упреками. Но было и что-то другое, сдерживающее эмоциональные порывы: радость встречи, облегчение, сводящая скулы тревога. Ли Ляньхуа сказал, что его здоровье не восстановилось, что смерть еще следует по пятам, а значит, каждый день — игра с судьбой. Фан Добин начал понимать, что его страхи обретают странные формы. Он боялся, что последним их разговором может быть ссора, и все что тогда останется, какое-нибудь нелепое, обидное обвинение, после которого будут только горечь на языке и осевшее на сердце чувство вины. Страх почти детский, но слишком живой рядом с этим человеком.

— Фан Сяобао, — усмехнулся Ляньхуа, словно прочитав его мысли, — я не умру прямо сейчас, так что прекращай пыхтеть и скажи уже все, что хочешь.

Фан Добин смутился своей предсказуемости, но одновременно и ругаться расхотел окончательно. Какой смысл стыдить человека, который и так осознает свою вину?

— Насколько плохо твое состояние? — задал он вместо этого самый волнующий вопрос.

— Сложно предсказать наверняка, — помедлив, признался Ляньхуа, — иногда мне бывает хуже, иногда, как сейчас, чувствую облегчение, но промежутки становятся все короче.

— Мы должны найти лекарство, нельзя терять время.

— Сяобао, разве ты не должен разобраться сперва с заданием?

— Это дело могут решить и стражи, а у нас...

— Вполне есть несколько дней, чтоб уладить дела и отправиться в путь с чистой совестью. — перебил Ляньхуа. — Тем более, у нас все равно нет четких целей.

Хоть промедление и вызывало внутренний протест, но Фан Добин понимал, что бросить в опасности, даже теоретической, девушку и ее семью — дурная идея. Если все плохо закончится, его самого потом совесть замучает.

— Думаешь, пары дней хватит, чтоб все закончить? — уточнил он с сомнением.

— Едва ли похитители станут затягивать с получением выкупа. А сам-то как считаешь?

Фан Добин вспомнил события последних дней и признался:

— Все это дело какое-то странное. Я вообще не уверен, что девушку похищали.

Ли Ляньхуа вопросительно выгнул бровь, и Добин принялся рассказывать обо всем, что удалось выяснить. Он постарался пересказать все детали дела, вплоть до показаний всех свидетелей, чтоб Ли Ляньхуа смог лучше представить общую картину. О нападениях тот и так знал, а учинителей беспорядка в Лотосовом тереме даже отчасти видел. Точнее видел, как два типа, крайне непочтительно вломились в дом, а после вышли и скрылись.

— И почему ты их не задержал? — возмутился Фан Добин.

— Во-первых, я не знал, кто они, а во-вторых – соблюдал конспирацию.

— А что же ты нарушил свою конспирацию, когда на меня напали?

— Там тебе угрожала опасность, а тут — только уборка.

Фан Добин недовольно фыркнул от этой убийственной логики.

— Так и что ты думаешь обо всем этом деле? — уже спокойно поинтересовался он.

— Думаю, что ты прав: невеста очень странная, но жених еще страннее, — подумав, ответил Ли Ляньхуа.

— Жених? А при чем тут он?

— С чего он так хочет жениться, если девушка его не особо-то заинтересовала?

Фан Добин опешил, он вообще не задавался таким вопросом.

— Думаю, он просто чувствует ответственность. В конце концов, он заботится о ее добром имени, разве это не благородный поступок?

— Благородный, — согласился Ляньхуа и вдруг задал неожиданный вопрос, — скажи, тебе бы хватило благородства жениться на принцессе Чжаолин, будь под сомнением ее доброе имя?

Фан Добин замялся, разрываясь между этим самым благородством и нежеланием жениться.

— Ну-у... Она все-таки принцесса, кто бы посмел ее обвинять...

— Допустим. А не будь она принцессой, что тогда?

— Эй, к чему эти вопросы ”если бы”, ”допустим”?! — не выдержал Добин споров с совестью.

— Вот при этом, — наставительно поднял палец Ляньхуа, — не знаю никого, благороднее и наивнее тебя, Сяобао, но даже тебе претит идея жениться ради поддержания чужой репутации, а насколько я понял, господин Чжан не лишён бунтарских качеств.

— Это только по рассказам его друга, а мне он показался весьма сдержанным и ответственным. Ну не считая этой истории с наградой.

— Вот и друг его мне кажется прелюбопытнейшей персоной.

— А он-то к чему? Этот Лу Синь просто ряженный лодырь, ему даже должность повыше занять лень. Только бы дни напролет бездельничать.

— Считаешь? Может и так, но я бы хотел пообщаться с ними еще раз. Как думаешь, нам не откажут в аудиенции?

— Это легко устроить. Завтра с утра наведаемся в управу, а ближе у обеду поймаем их за обедом, я знаю их любимое место.

— Отлично, я как раз хотел задать пару вопросов начальнику стражи, — Ли Ляньхуа довольно потёр ладони и вернулся к позабытой еде.

Чтоб восстановиться полностью, Фан Добину потребовался весь день. Руки периодически еще плохо слушались, и уборка терема превратилась в чреду постоянных попыток что-нибудь не уронить или не доломать окончательно. В конце концов Ли Ляньхуа доверил ему только мести полы, во избежание еще больших материальных потерь. А после они развели костер и устроились возле него отдохнуть. Разговоры о расследовании сами себя исчерпали, и Фан Добин чувствовал, что настал момент для действительно сложного разговора. Ему казалось, что причина, по которой Ли Ляньхуа сбежал от него в этот раз, очевидна, но не знал, как к этому относиться. Гордый и амбициозный Ли Сянъи не пожелал бы, чтоб другие видели его слабости, да просто не мог себе этого позволить, но с новым именем он изменил и привычке заслонять собой горы. Так почему же, балансируя на краю жизни и смерти, не пожелал остаться подле хотя бы одного близкого человека? От мысли, что Ли Ляньхуа его таковым не считает, становилось больно. Фан Добин вспомнил самый первый день, когда вернулся в Лотосовый терем, оплакивая свою потерю, когда сердце разрывалось от тоски и хотелось только выть от отчаяния, и понял, что не готов услышать ответ. Лучше обманываться дальше, чем узнать, что даже перед ним Ляньхуа не готов показать слабость. Будто это оттолкнет Фан Добина за ту же черту, где оказались другие, кого Ли Сянъи оставил в прошлом. Горечь этого чувства отравила все его мысли.

— Эй, Сяобао, это вино не нуждается в дополнительной выдержке, так что тащи его сюда! — раздался от костра насмешливый голос.

Пришлось отбросить странное волнение и возвращаться. Только разговор все равно не клеился. Они сидели в тишине и пили, любуясь то горящим пламенем, то полной луной. Постепенно Фан Добину стало спокойнее, ненужные мысли немного ослабил алкоголь, возвращая радостные воспоминания о таких же беззаботных посиделках, когда он еще не знал, кто такой Ли Ляньхуа, и считал его просто подаренным судьбой другом, случайно обретённой родственной душой. Даже тогда ему было очевидно, что между ними особая связь, только не представлял насколько. Когда личность Ляньхуа раскрылась, вместо благоговения перед учителем, которым тот не стал, осталось восхищение пополам с обретённой легкостью общения. Если прежде Фан Добин возносил Ли Сянъи на непогрешимый пьедестал, то теперь видел человека — талантливого и удивительного, но живого, из плоти и крови. Этот человек мог ошибаться, мог страдать, мог быть несносным, но никогда еще не казался таким близким. И вот он снова вернулся к Фан Добину. Комом в горле стоял страх опять его потерять.

Фан Добин пил чашу за чашей, пока крепкому напитку не удалось пробить стену, возведённую осторожностью, и эмоции прорвались наружу.

— Эй, Ли Ляньхуа! — он вскинулся так резко, едва не ткнув собеседника пальцем в лоб, что пришлось уворачиваться.