Глава 7 «Шоу должно продолжаться» (1/2)
Долгожданное умиротворение. Тишина. Покой. Всё это было таким далёким и таким близким, стоило только протянуть руку. Желание победителя — закон для проигравших, за нарушение которого следовали века агонии.
Проснувшись, но лёжа с закрытыми глазами, Александра размышляла о своей жизни, о том во что та превратилась, о том как всё исправить, и стоило ли что-то менять?
«Осталось три дня и я буду свободна», — эти слова были подобны новой мантре, что, не прекращаясь, звучала у неё в голове.
«Сегодня точно будет что-то… что-то эпохальное», — с этой мыслью Саша осмелилась открыть веки. Комната встретила её ласковыми солнечными лучами, мягко рассеивающимися по стенам. Лёжа на спине, Александра Ильинична, не моргая, смотрела в потолок, не думая, не чувствуя. Будто отделившись от бренной оболочки тела, душа её взлетала куда-то ввысь, подобно перу.
Грохнула крышка. Кружась, как юла, она медленно сбавляла амплитуду, и со временем скребущий металлический звук совсем пропал. Александра глубоко вдохнула и шумно выдохнула, вставая с постели. Накинув медно-золотистый шёлковый халат, она вышла в коридор, осматривая помещение на наличие соседей. Первым ей встретился довольный Бегемот, выходящий с кухни. Лапы его жадно сжимали жареный куриный окорочок.
— Приятного аппетита, — безразлично произнесла альтистка, разворачиваясь в ванную.
— И вам доброго утречка, — послышалось вслед. — Благодарю!
Саша старалась не думать о произошедшем, позволяя рутине затянуть себя. Она открыла настежь три окна, собрала разбросанные по полу ноты и книги, поставила запыленный пюпитр и начала играть. Получалось у неё это из рук вон плохо: то и дело плечо начинало ныть, а кисти зажимались в запястьях, не позволяя продолжать. Да и сама музыка была пустой, бесчувственной, лишенной хоть какого-то характера. Из-за этого приходилось делать большие перерывы, в которые Саша бессильно наблюдала за перистыми облаками в окно. Ей казалось, что ещё чуть-чуть и она поплывет вместе с ними, сбегая от того безумия, происходящего в её жизни.
Раздался телефонный звонок, на который сразу же ответили, потому раздражительный звук быстро пропал. Александра положила альт и смычок на стол и направилась в «кабинет Берлиоза». Со всей суматохой, случившейся в последние дни, девушка совсем забыла о покойном соседе, о странной беседе на Патриарших прудах его, Ивана Бездомного и загадочного профессора чёрной магии.
«Воланд точно замешан в его смерти, я уверена».
Подойдя к полуоткрытой двери, Саша услышала весёлый голос Коровьева:
— Бедный, бедный Михаил Александрович! — он сделал паузу, слушая собеседника и изображая очень грустное лицо, будто человек на другом конце мог его увидеть, — так жаль, так жаль! — Саша сильнее приоткрыла дверь, облокачиваясь о проём. Её появление Фагота отнюдь не удивило, и он также продолжил сидеть на столе, закинув ногу на ногу. — Мы с Александрой Ильиничной обязательно завтра будем! Да-да, вы правы, Настасья Лукинишна, его потеря невосполнима для всех нас… Я ей обязательно передам, не переживайте… — одинокая слеза покатилась по гладкой щеке, но ловким движением руки, доставшей из переднего кармашка сероватый носовой платок, она была быстро стерта.
«Вот актёр! — альтистка ухмыльнулась своим мыслям, — Нам бы таких в Варьете».
— Александра Ильинична, вы, как всегда, обворожительно выглядите! — Коровьев-Фагот деловито положил телефонную трубку и резво соскочил со стола.
— Кто звонил? — поинтересовалась она, легко улыбаясь.
— Звонила Штурман Жорж, хотела выразить свои глу-бо-чай-шие слова поддержки и пригласила проводить Михаила Александровича завтра в последний путь.
— И вы, естественно, согласились.
— А как же иначе, Александра Ильинична? — мужчина, скомкав, неаккуратно засунул носовой платок обратно в передний кармашек пиджака и вышел из комнаты. Исчезнув за углом, в коридоре больше не слышалось ни его шагов, ни звука открытия дверей.
Время тянулось. Каждые несколько минут Саша смотрела на циферблат небольших часов, стоящих на тумбе возле кровати, и стрелки на них будто не двигались, а вместе с ними не двигалась и она. Как бы не хотелось думать о вчерашнем, непрошенные мыслишки всё равно лезли в голову, не позволяя заняться делом.
Когда же длинная стрелка дошла до двенадцати, а короткая до четырёх, девушка начала собираться. Александра достала из огромного деревянного шкафа чёрное строгое академическое платье в пол с длинными рукавами и высоким горлышком. Русые волосы были собраны в лаконичную ракушку, открывая вид на длинную, но, к сожалению, выглядящей не такой длинной из-за воротника, шею.
Москва утопала в жаре. В середине дня духота поднялась такая, что было страшно ступить на раскаленную улицу. Саша, решив, что лучшим вариантом будет просто взять с собой «концертный костюм», пошла в лёгком белом вязаном платье чуть ниже колена. Народ валил ей навстречу, как течение, сметая на своем пути одинокую путницу — она и не сопротивлялась. Идя тем же маршрутом, что и год назад, Александре вспомнилось то неловкое столкновение, которое впоследствии произвело неизгладимые изменения. Кто бы мог подумать, что так круто может поменяться жизнь, если в ней добавится всего одна маленькая деталь?
Театр Варьете содрогался от шума и криков. Альтистка не сразу поняла в чём дело, но вскоре услышала, как две скрипачки обсуждали свежие сплетни:
— Я тебе говорю, он пропал! — сказала первая.
— Может, в очередном запое? — спросила вторая.
— Был бы в запое, то уже нашли бы… — обе замолчали. — Ты, кстати, слышала, что поэта Ивана Бездомного позавчера определили в психиатрическую больницу? — последние два слова первая скрипачка проговорила тише, сжимая зубы.
— Да, об этом уже вся Москва трубит, — отозвалась вторая.
«Поэт Бездомный в психиатрической лечебнице? Берлиоза загадочно переехал трамвай… Воланд… — картина произошедшего в тот день постепенно начала складываться, — тут даже самый здоровый человек сойдет с ума».
Саша отнесла платье в подсобное помещение музыкантов, в котором хранились запасные инструменты театра, огромные плакаты и вывески, а также при необходимости становящемся гардеробной. Александра положила свой наряд на стул, у которого из четырёх ножек имелось только три, и направилась к выходу. Но тут в комнатку зашли двое смеющихся: знакомый мужчина в хорошо пошитом чёрном фраке и белой рубашке — флейтист — и Софья Денисовна, одетая в практически такое же, что имелось у альтистки, чёрное строгое платье. Как только она увидела Сашу, улыбка пропала с её лица, уступая место отвращению, а в карих глазах читалось презрение. Александра положительно не понимала смену настроения подруги.
— Привет?.. — сделала она шаг навстречу к Соне, но та выставила руку вперед, будто сторонясь от альтистки, как от прокажённой. — В чём дело?
— Серьёзно? — флейтистка посмотрела на того, что во фраке, и тот быстро ретировался из помещения, поняв её без слов. Подруги остались вдвоём.
— Я искренне не понимаю.
— Дурочкой решила прикинуться? — Софья низко хмыкнула и подошла ближе. Глаза её недобро заблестели. — Думаешь, мы будем как ни в чём не бывало общаться после того, как ты разбила моему брату сердце?
— Разбила сердце? Ты о чём вообще?
Софью Денисовну такой ответ не устроил, от чего лицо её нервно задёргалось.
— Соня, я не знаю, что тебе сказал Миша, но уверена, что всё это враньё.
— Не нужно…
— Нет, выслушай меня! — Александра схватила подругу за руки, стараясь выйти на контакт. Их дружба была для неё практически всем. Софья выжидающе посмотрела на альтистку, после чего та продолжила: — Вчера был обычный день, ты сама видела меня, мы сходили с Мишей на свидание, и всё было прекрасно. Я пригласила его к себе…
— Ты не видела его, Саша. Я… Я никогда не видела его таким! Он был совершенно пьян и говорил о том, какая ты изменщица! — флейтистка попыталась вытащить руки, но Александра усилила хватку.
— Я понимаю, он пережил большой стресс вчера, но он такой подлец, что мне его совсем не жаль…
Не выдержав обвинений в адрес брата, Софья Денисовна высвободила одну руку и звонко ударила по Сашиной щеке, но быстро пожалев о содеянном, тут же одёрнула её за спину. Софье хотелось верить Саше, той, что никогда не предаст. Но как она могла после всего, что наговорил этой ночью собственный брат? Он же не мог врать?..
— Прости, я не должна была, — кареглазая в спешке ретировалась из помещения, оставляя Александру наедине со своим горем.
«Я одна. Снова».
***
Свет прожекторов ослеплял скучающую публику. В первом отделении выступали чтецы с совершенно невнятными по содержанию рассказами, от чего по местам пролетал ветерок осуждений. Кто-то в партере пытался доказать своей пассии, что шоу будет интересным — нужно лишь подождать — но та не унималась, создавая и без того лишний шум.
Начавшееся после антракта второе отделение было более оживленным — выступали в нём циркачи и конькобежцы. С глубины оркестровой ямы, находящейся практически под выступающими, Александре Ильиничне было не суждено увидеть те трюки, от которых зрители так завороженно охали. Но одно Саша точно заметила — то, как на неё, её коллег альтистов и виолончелистов, сидящих справа от дирижера, чуть не свалились велосипедисты, точно также, как и на репетициях, вовремя остановившиеся у края сцены. Толпа бурно зааплодировала, а затем разбрелась кто куда после первого звонка, оповещающего о начале антракта.
Весь Варьете закипел, оживившись как муравейник, — иностранный артист уже прибыл в гримёрную. Все, начиная от важных господ до простых уборщиц, хотели хоть глазком увидеть загадочного мага. Римский пробрался сквозь заинтересованную толпу и скрылся за дверью уборной.
Саша не поддалась на возникший ажиотаж — она уже была сыта всевозможными фокусами от этого господина. Чувство глубокого одиночества съедало её изнутри. Она так и осталась сидеть в оркестровой яме, трогая несправедливо израненную щёку.
Раздался третий звонок, созывая всех обратно в зал, где готовилось последнее, но не по важности, представление. Музыканты вновь расселись по своим местам и начали раскладывать новые нотные партитуры, а Павел Алексеевич встал за дирижерский пульт. Публика уселась и затихла. Над головой послышались шаги.
— Итак, граждане, — противный высокий тенор Жоржа Бенгальского прорезал зал, — сейчас перед вами выступит… — он прервался, но вскоре продолжил с заговорческой интонацией.
Конферансье нёс полную ахинею в попытках рассмешить зрителей, но слушатели терпеливо молчали, никак не реагировав. После объявления мага на сцене послышался шорох разъезжающегося в стороны занавеса. Публика изумилась, оживленный шепот прокатился от центра к перифериям.
— Кресло мне, — раздался тихий приказ Воланда. Александру бросило в дрожь, руки её затряслись, а сердце ускорило своё биение. Растерянно поглядев по сторонам, она заметила хмурый взгляд Сони, который та быстро перевела в стоящие перед ней ноты. — Скажи мне, любезный Фагот, как по-твоему, ведь московское народонаселение значительно изменилось?
— Точно так, мессир, — ответил Коровьев.
Далее их разговор был весьма странным, никак не относящимся к заявленному событию. Бенгальский попытался вмешаться в беседу, но был сразу же высмеян не только артистами, но и уставшими от него зрителями.
«Удивительно, что я сейчас сижу здесь, внизу, а он где-то сверху. Неужели моя жизнь теперь не существует без его вездесущего присутствия?»
— Совершенно верно, благодарю, — Саша окончательно потеряла нить повествования, — но гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне?
Девушка чуть не рассмеялась в голос, еле сдерживая возникшие позывы, от чего ей пришлось прикрыть рот ладонью. Виолончелист косо посмотрел на Александру, но ей было совершенно плевать на его ненужное мнение.
«Ему интересно изменились ли люди? Смешно, просто смешно!»
— Да, это важнейший вопрос, сударь.
— Однако мы заговорились, дорогой Фагот, а публика начинает скучать. Покажи нам для начала что-нибудь простенькое.
О происходящем далее на сцене Саша могла только догадываться, смотря на реакцию восхищенных зрителей, короткие реплики Коровьева и взорвавшие зал аплодисменты.
— Александра? Да ну?.. — послышался тихий смешок слева, со стороны вторых скрипок. Альтистка, услышав своё имя, сразу же навострила уши, стараясь лучше расслышать суть разговора. Но не одна она заинтересовалась этой беседой — сидя посередине, в группе деревянных духовых, Софья Денисовна также любопытно прислушалась. Впрочем, разобрать диалог скрипачек было практически невозможно, так как толпа, не сводя глаз, сходила с ума от продемонстрированных Фаготом фокусов.
— … Лиходеевым… — раздался отголосок фразы.
— В Грибоедове? — изумленно и громче, чем следовало бы пролепетала скрипачка, из-за чего, вскоре, получила толчок от второй. Две пары глаз метнули взгляд в сторону Саши, и у той не осталось сомнений, что речь шла именно о ней. Девушки сделали голоса на полтона тише и продолжили свой разговор, несмотря на осуждающий взгляд дирижера, а Александра же более не обращала на них никакое внимание.
«Что это значит? Никто об этом не знает, кроме самого Степана Богдановича и меня. Никому из нас об этом не выгодно рассказывать. Никого же…»
Осознание настигло Александру Ильиничну молниеносно, поражая своей неожиданностью. Тотчас же раздался выстрел, испугавший зал своей резкостью, и с потолка посыпались купюры. Они, как хлопья снега в метель, разносились повсюду, оседая в цепких руках присутствующих. Бумажки всё летели и летели, соблазняя своим видом даже самых искушенных деньгами людей, и те без каких-либо зазрений совести остервенело хватали их, запихивая в карманы. Всеобщее возбуждение нарастало: кого-то особо впечатлившегося из бельэтажа уводила милиция, кто-то уходил сам, имея на лице самые счастливые улыбки из всех. Несколько червонцев упали на колени Александры, но та их наспех смахнула.
— Вот, граждане, мы с вами видели сейчас случай так называемого массового гипноза, — прорезался высокий тенор конферансье, — чисто научный опыт, как нельзя лучше доказывающий, что никаких чудес и магии не существует. Попросим же маэстро Воланда разоблачить нам этот опыт. Сейчас мы увидим, как эти, якобы денежные, бумажки исчезнут также внезапно, как и появились, — после длинного монолога послышались одинокие аплодисменты, издаваемые, судя повсему, самим Бенгальским. Саша устало вздохнула и закатила глаза, ровно также, как и поступил весь зал.
— Это опять-таки случай так называемого вранья, — послышался где-то рядом, почти над ней, весёлый голос Коровьева-Фагота, — так называемые ранее этим человеком, бумажки, между прочим, настоящие! — торжественно закончил он, от чего где-то в высоте послышалось одобрительное «Браво!» — А этот мне порядком надоел. Всё время суется, куда его не спрашивают, ещё и ложными замечаниями портит сеанс! Что бы нам такого с ним сделать?
— Голову ему оторвать! — суровый возглас поверг публику в ступор, но в Александре он вызвал лишь волну смеха.
«Ну, не оторвут же они ему голову?»
— Голову оторвать? А это идея! Бегемот! Делай!
Тысячи человек вскрикнули одним голосом, ужасаясь увиденному. Несколько женщин впали в истерику, в попытках отгородиться от происходящего на сцене театра. Послышался глухой удар, словно чьё-то тело повалилось на пол.
«Неужели… Да быть такого не может!»
— Доктора! — раздался сдавленный крик конферансье, из-за чего зал ещё сильнее охнул, после чего послышались горькие рыдания.
— Ты будешь дальше молоть всякую чушь? — небывало грозный голос Коровьева немного пугал, от чего Саша призадумалась:
«Они правда оторвали ему голову?! Тогда как он разговаривает?»
— Не буду больше! — сквозь слёзы послышалось обещание Жоржа.
— Ради Бога, не мучайте его! — взмолился высокий женский голосок, прозвучавший из ложи.
— Простить его? — более громко поинтересовался Фагот, направляя вопрос прямо в толпу, после чего та раздалась во всепрощающие речи.
— Как прикажете, мессир?
— Ну что же, — начал знакомый низкий голос, — они — люди как люди. Любят деньги, но это было всегда… Человечество всегда будет любить деньги, из чего бы они не делались. Легкомысленны… бывает… но милосердие иногда стучится в их сердца… — Александра внимала каждое его слово. — Обыкновенные люди, впрочем, напоминают прежних… только квартирный вопрос испортил их… Что ж, наденьте голову.