Подростковые проблемы (2/2)
Это заставило её напоследок горько усмехнуться. Старшие продолжили говорить тише, оба чувствовали, что дочери очень нехорошо, но отец ещё успевал думать над этим. Держать баланс в этой хрупкой связи взрослого и подростка. Если бы Реджинальд не сохранял шаткое равновесие дома, то Кирса полагала, что попросту ушла бы. Куда-нибудь. Здесь ей не было прибежища. В школе не было прибежища. На дополнительных вечерних кружках, куда её возил обычно он, тем более. Кирса скривилась, поскольку её никто не мог сейчас увидеть. Все эти переживания, боль, мука давили в голове, пережимали грудь, горло. Деваться некуда. Если свои чувства она ещё могла откинуть, задушить, то вот реальную проблему разрешить не удавалось. Разум не находил решения более оптимального, чем избегания. Всё это неправильно, а его поведение не вызывало особого доверия. Не как раньше, когда он был ей самым лучшим другом. По-настоящему.
Девушка дошла до двери в комнату и прислушалась — повышенных тонов из кухни не долетало. «Хорошо», она выдохнула и зашла к себе. Из темноты в прежнюю темень. Здесь всё оставалось по-прежнему, даже январская поездка ничего не изменила. Её комната с плакатами красивых пейзажей: сад Богов<span class="footnote" id="fn_33868230_2"></span>, Аспен<span class="footnote" id="fn_33868230_3"></span>, Роял-Гордж<span class="footnote" id="fn_33868230_4"></span>, Арапахо<span class="footnote" id="fn_33868230_5"></span>, прочие заповедники. Книжный стеллаж, где всё лежало в строгом, удобном ей порядке, но пара заплечных сумок небрежно висела на одном из столбов опоры. Стол, где школьным учебникам отводилась лишь одна полка, а вот хобби развернулись каждый на своей. Кирса любила работать руками. Это знали все родные, но только он видел в её работах: как гончарных, так и мозаичных, как художественных, так и конструкторских; действительно нечто особенное. И именно он всегда помогал ей найти курсы по душе и даже забирал с них, если те заканчивались поздно. С охотой возил на выставки, как минувшим январём в Денверский художественный музей<span class="footnote" id="fn_33868230_6"></span>. Если бы только всё осталось так… Девушка ощутила, что переживания вновь начинают преследовать. Гнать по крови тревогу. Но разобрать этот клубок из всего, что вышло по итогу, ей не под силу. Кислорода в этих «лёгких» осталось только на то, чтобы продолжить бег. Она взяла себя в руки и включила настольную лампу. Та осветила светло-бежевые стены, тяжёлые, плотные шторы кофейного оттенка, идеально застеленную кровать со светлым покрывалом, разноцветные корешки книг, дверь в кладовую, что заменила вещевой шкаф.
Но всё внимание Кирса обратила на недоделанную поделку — каменную мозаику, лежащую по центру стола. Села за него, выудила из кармана основной телефон. Пройдясь по чатам, не обнаружила ничего нового или интересного, включила тихонько музыку. Проверила заряжен ли запасной, самый простенький и купленный в тайне ото всех, как сим-карта перекупленная у школьников другого, куда менее престижного учебного заведения, и постаралась погрузиться в работу. Требующую внимательности, сосредоточенности, точности. Разбивала камушки, делила их на кусочки, плитки, равняла, придирчиво выбирала по цвету. Должна была выйти хорошая мозаика с классическим узором цветка. Она видела аналогичные в старых домах, только там красовались витражи. С цветным стеклом ей ещё не доводилось работать, но девушка полагала, что в каком-нибудь колледже найдётся и такая дисциплина. Там, где она станет, пускай и на время, но свободной от проблемы. Станет сама сильнее и взрослее, чтобы решить её. Самостоятельно. Вокруг дома витала приятная тишина — они жили за городом, и Реджинальд выкупил примыкающие участки леса. Собственные владения и покой. Её два окна выходили как раз на заросли, чем всегда радовали. Но всё это Кирса последние недели ощущала плохо, будто бы что-то в восприятии сломалось.
Сейчас никто больше не лез к ней, и через час методично работая руками, она всё же выдохнула. Немного расслабилась и даже спокойно составляла план на грядущий день. Завтра поедет в школу школьным автобусом, чтобы ни у кого не возникло идей провожать её за ручку. Мелькнёт на первом уроке, а потом улизнёт. Ей было чем заняться: побыть с собой, подработка. Она не собиралась зависеть от карманных, особенно когда Ксара могла решить, что это хороший рычаг воздействия на взбунтовавшегося подростка. Деньги требовались на нужды, вдобавок самой добираться вечером до дома, к тому же, стоило откладывать на время обучения в колледже. Девушка понимала, что ей придётся нелегко, но не видела иного выхода, не собиралась отступать или… оставаться рядом с ним, когда как подросток попадала в ту или иную зависимость. От взрослого, знающего её целиком и следовательно имеющего возможности использовать эти знания для самого себя, своей прихоти. Или прихотей. Кирса боялась, что всё, что он с ней делал, являлось лишь следствием её удобства к такому манипулированию. Оно пугало и ранило. Не получалось разобрать, что подлинно, а что чужая забава. И в тоже время собственное чувство нервировало. Её тянуло к нему.
Она, правда, ощущала ту симпатию, что легко могла перейти в серьёзную влюблённость. Но даже не имея опыта отношений, девушка осознавала, что никогда не стоит делать что-то в этом плане в ущерб самой себя. А ущерб присутствовал. Помимо неправильности такого влечения — его обращение. Это контролируемое течение мыслей нарушил шум колёс по гравийной, подъездной дорожке, так отчётливо раздавшийся в этой тишине сельской местности. Мелькнул свет фар, пропал — машина завернула по дуге к гаражу. Кирса ощутила, как холод пробежался сперва по сердцу, потом по спине. Бросила взгляд на часы: половина десятого. В такое время могли приехать близкие друзья семьи: Гантрам или Корбл с женой. А ещё он. Скорее всего он. Паника начала нахлёстывать в и без того измотанном организме. «А что, если он снова захочет здесь?», вопрос всплыл сам собой, ведь её избегание началось именно с того, когда они все находились дома, и он зажал её в тихом углу, пользуясь случаем. Все остальные крутились во дворе, устраивая барбекю. Тогда ей удалось дать отпор, но это стало лопнувшей струной нервов. Девушка совладала с беспомощностью, страхом, подскочила со стула и устремилась к кладовой. Быстро сцепила с вешалки толстовку, штаны для улицы. В марте по вечерам температура опускалась до минус двух. Принялась переодеваться. Бесформенная одежда не только согревала, но и скрывала изгибы тела. Оно созрело и оформилось слишком быстро. Как и разум.
Кирса быстро, небрежно затянула золотисто-русые волосы в хвост, спрятала их под капюшон. Потёрла лицо, подбадривая себя, и осторожно вышла в неосвещённый коридор. Входная дверь как раз тяжело хлопнула, и девушка затаилась у комнаты выжидая момента. Когда отец встретит гостя и заговорит, тогда она и выскользнет, потому что он так не сможет за ней последовать сразу же. А на улице удастся скрыться.
— Рейнард, — раздался благодушный голос хозяина дома, будто бы не было недавнего тяжёлого нравоучения, — рад, что ты смог приехать. Как дорога?
— Доехал без проблем. После субурбии<span class="footnote" id="fn_33868230_7"></span> вообще без заторов, — бодро отозвался прибывший. — Работы много, но для вас я всегда найду время, Реджинальд. Всегда. Не сомневайся.
— Я знаю, Ардо, знаю, — тепло ответил отец и, судя по звукам, похлопал того по плечу. — Просто переживаю и за тебя.
Кирса же до боли закусила губу от его голоса. Родного, успокаивающего, знакомого до каждой интонации. Ранящего по живой, всё не затягивающейся ране. Но не стоило больше вестись на это. Она выдохнула, отсчитала до пяти, накинула на себя нейтральный вид и прошла вперёд. Вышла из-за угла в гостиную, куда как раз из прихожей входили двое братьев. На фоне старшего Реджинальда, Рейнард отличался менее массивной фигурой — жилистой, куда более колючим взглядом жёстко-серых, глубоко посаженных глаз. Тонкими чертами лица, немного треугольного, но как и у родственника весьма пропорциональным. И, разумеется, ярко-алыми волосами. Ей осталось лишь отпроситься у отца «подышать свежим воздухом», миновать дядю, и всё сегодня будет хо-ро-шо, может даже и не сегодня. В последние два предположения верилось с натяжкой.