Extra. Всё по Фрейду или инцест — дело семейное (1/2)

Безбрежная холодная высь за распятиями оконных рам сулила очередное волнительно-мятежное утро.

Том стал обретать телесность. Почему-то в 4:20 по местному времени. Гарри в этот момент пребывает в короткой фазе сна с наиболее яркими образами.

Том приходит ко мне, когда я страдаю бессонницей. Точнее, ранним пробуждением. Сначала я думал, это гипнопомпические<span class="footnote" id="fn_38339377_0"></span> галлюцинации, но ошибался. Том — из плоти и крови. С горячим дыханием. Он пахнет усталой нежностью и сладко-пленительным искушением.

По обыкновению я курю, перебивая табаком и ментолом головную боль, что преследует каждое утро.

— Бросай курить, — морщит нос Том, имея при этом вид заботливого, но строгого родителя. Я усмехаюсь и продолжаю затягиваться едким дымом.

Я давно вырос, отец, но ты притворяешься, будто тебе интересен я как личность. Уверен, это не так.

Откашливаюсь.

— Нужно уменьшить воздействие на Гарри, иначе его мозги скоро станут кашей. Он уже не отличает реальность ото сна, выпадая из жизни.

Том смотрит на меня испытующим взглядом.

— Ты привязался к мальчишке, — делает вывод. — Теодор, Гарри нужен лишь для того, чтобы мы с тобой воссоединились. Как семья. Посмотри, я уже обретаю плоть.

— Разве он желает тебе зла? Уже нет, — игнорирую его слова о семье.

— Тебе нужно больше стараться, — гнёт свою линию Том. — Твои навыки легилименции прекрасны, но недостаточны. Ты должен больше упражняться.

Я смакую во рту очередную порцию никотина, стараясь перебить горечью табака горечь его слов. Я лучший легилимент Англии, но, конечно, недостаточно хорош для отца. Что ж, мой настоящий отец гораздо более требователен, чем мистер Нотт.

— Я упражняюсь, — говорю ему и глотаю дым.

— Теодор, послушай, — Том подходит ко мне и садится на пол перед моими коленями, глядя снизу вверх. Однако взгляд его по-прежнему властен и твёрд. — Я так и не научился жить, обратившись в прах после большой ошибки создания крестражей, я не мог умереть как все. Но скорбь моего сына и наваждение моего врага возродили мою сущность. Знаешь ли ты, как я существовал всё это время? Как сквозь моё тело прорастали цветы? Как я задыхался в извечном мучении, терпя умирание собственного тела? А сознание продолжало жить.

Том хватает меня за подбородок, опуская голову и заставляя смотреть на него. Мои губы размыкаются с резким звуком в предутренней тишине комнаты. Тёмные глаза пристально буравят мои — точно такие же, и у меня удавкой перехватывает дыхание.

— Я счастлив, что мой сын сам желает вернуть меня. Вижу, ты стал искусен в ментальных науках и любовных утехах, однако… — коварная улыбка украшает соблазнительные уста. — Недостаточно. С легилименцией мы разберёмся позже, а сейчас займёмся тем, чем ты давно хотел. Я видел, как ты смотришь на меня, когда мы занимаемся любовью втроём. Ты такой же собственник, как и я. Ты жаждешь обладать мной единолично, и Гарри тебе тоже не нужен.

— Это не так, — сглатываю сухую слюну. — Мне нравится Гарри. Люблю его наивные и доверчивые глаза, когда он смотрит на меня в момент соития.

— Но мои глаза тебе нравятся больше, не так ли?

Я молчу, не в силах произнести ни звука, когда Том расстёгивает на мне верхнюю пуговицу ночной рубашки.

— Спи обнажённым. К Мордреду эту одежду. Мне доставит удовольствие приходить к тебе и услаждать свой взор прелестями совершенного тела.

Том тянет за руку, вынуждая встать со стула, а затем опрокидывает на ковёр, нависая сверху.

— Мне нравится тело Тома Реддла, но если бы ты знал, что я мог сделать будучи Волдемортом, — эти слова пугают и одновременно будоражат. — Я знаю, что ты разделяешь нас, но это же не так. Я Лорд Волдеморт, и им останусь. И чтобы ты хорошенько уяснил это, покажу изысканность плотской любви с Тёмным Лордом. Только для тебя.

Его витиеватая речь, богатая оборотами ласкает слух и делает меня твёрдым, что не остаётся незамеченным им.

— Маленький проказник, возбуждаешься от моих слов? — шепчет Том, склоняясь ниже. — Скажи, а ты делал это с Олвианом?

— Нет, — дрожу я от возбуждения, ощущая тяжесть навалившегося на меня тела. Я, конечно, увлечён запретами и табу, но мистер Нотт никогда не возбуждал меня.

Ох, это сладкое понятие «табу». Ещё господин Фрейд писал о нём, его суждения всегда откликались мне на страницах книг по психоанализу.

— Да-да, — читает запросто мои мысли Том. — Фрейд знал, что мысль имеет могущество. Всё, что ты представляешь себе, начиная с детства, может воплотиться в жизнь. Ты должен осознать это, Теодор, тогда ментальные науки для тебя станут проще букваря. Фрейд понимал, что инцест возбуждает огромное количество людей, и посмотри, как своим бессознательным желанием ты смог воскресить меня.

Вообще, магия сродни невротическим состояниям душевнобольных, — этот безумный доктор не боялся нарушить Статут секретности, рассказывая о сходстве. Магглы не поймут, а вот менталисты — запросто.

— Сегодня, благодаря ещё одной стороне магии, я покажу тебе свои ощущения, — говорит Том, вызывая мой интерес. — Но сделаю их утончёнными и эстетическими — всё как ты любишь. Ты получишь такое удовольствие, которое не сможешь получить больше ни от кого. Выучив уже твою извращённую натуру, знаю, тебе точно понравится.

Я снова нервно сглатываю, когда Том лишает меня одежды, оставляя обнажённым на мягком ковре. Багровый рассвет рисуется за окном, у нас слишком мало времени, поэтому я льну к губам Тома, слизывая их пряную соль.

— Хочу, чтобы ты на себе почувствовал, каково это умирать, — внезапно говорит Том. — Но не волнуйся, без удовольствия не останешься.

Том скользит влажным языком по моей коже, и на месте дорожек слюны начинают пробиваться ростки нежнейших бутонов. Приподняв голову в немом удивлении, я вижу, как тело покрывается цветами из-под умелых рук и языка моего личного садовника.

Лепестки, пробиваясь через кожу, выходят рваными и окровавленными, а я издаю стоны — настолько мучительным оказывается прорастание нежных лепестков антирринума. Белые, небесно-голубые, розовато-коралловые, солнечные: все они рвут кожный покров, вынуждая меня изгибаться.

Каждый цветок Том окучивает языком, зализывая припухшие края раны и стирая бисеринки крови. Боль притупляется, сменяясь странным чувством заполненности изнутри.

— Мне нравится делать тебе больно, — говорит Том, поддевая пальцем тонкий лепесток, застрявший в коже. — Больнее, больнее, изощреннее и ярче. Ты и представить не можешь, насколько далеко может завести нас моя фантазия. В моих оковах ты проведёшь вечность, покоряясь моему желанию.

Внутри становится тесно, меня словно разрывает на части, и не могу вдохнуть свободно. А цветы прорастают всё больше на моих конечностях, мне даже не нужна одежда — цветы как саван покрывают тело. Но ощущение распирания не прекращается, сопровождаясь одновременно нелогичным возбуждением.

— Ох… — слетает с моих губ, когда горячий рот Тома обхватывает колом стоящий член и начинает двигаться.

Наслаждение и боль сплетаются воедино, не помню, кончил ли я или умер. Том поднимается выше, срывает губами лепесток с моего соска, и я гипнотизирую взглядом белую нежность меж натруженных губ.

— Теодор, — лепесток падает вниз. Я обожаю, как звучит имя из уст моего отца. Никто не зовёт меня Теодором, друзья и Гарри называют Тео, коллеги — мистером и господином, и это лёгкое «Теодор» заставляет трепетать и желать ещё больше.

Я погружён в собственное безумие, где главную роль играет Том Реддл.

— Теодор, — звенит настойчивее. — Смотри мне в глаза.

Я проваливаюсь в чёрную бездну, утопая в лабиринтах разума.

Лепестки, пыльца, чёрные кудри, капли спермы повсюду. Том целует меня, толкает в рот язык, но я ощущаю цветы. Они растут изо рта, не давая говорить, заполняют ноздри, не разрешая дышать, перед глазами темнеет, тишина сменяется гулом. Тошнотворный ком встаёт в горле, саднит во всех отверстиях, одновременно причиняя боль и сумасшедшее наслаждение.

Я болен и болен давно. Фейерверки галлюцинирующего мозга взрываются вместе с тем, как я снова кончаю. Стебли растений оплетают мой член, сжимая и щекоча. В уретре покалывает и зудит, хочу снова излиться, но нечем. Впрочем, всё это может оказаться наваждением.

Темнота исчезает. В руках Тома пучок цветов.

— Посмотри на себя, ты стал ещё красивее.

Опускаю глаза. Да я ебаная клумба. Почти не осталось живого места на теле, всё покрыто буйным весельем цветочных красок.

— Ты говоришь, любишь глаза Гарри? — Том загадочно улыбается, и я не знаю, радоваться ли мне или бояться того, что он задумал.

— Да, — отвечаю.

— Тогда смотри.

На торчащих стеблях и веточках, что растут из меня, появляются зелёные глаза — прямо на нежных лепестках.

— Нравится? — спрашивает Том, касаясь роговицы одного глаза. Тот моргает длинными ресницами и слезится.

Я теряю дар речи, и не выходит ни одного разумного слова. Я много видел в своей жизни, читал множество книг о расстройствах, слышал рассказы сумасшедших, но и подумать не мог, что стану свидетелем чего-то подобного. И никакая магия не оправдание.

— Не знаю, — честно сознаюсь я. — Теперь мне боязно думать, а что же дальше?

— Потрогай их, — приказывает Том.