Глава 9. А раз Зозидор решил, то так тому и быть! (2/2)
— Нет, — сказал генерал, — у меня есть только мой долг.
— Угу, — хмыкнул старик, — долг, значит… А мать, отец как же?
Пламя в сознании гудело так, что Хаксу показалось, что он почти не слышит Слайка, он пересилил себя, понимая, что говорить что-то надо:
— Мать я не помню и не знаю, что с ней, а Хакс… он увез меня, когда мне было пять лет. Его нет больше! — сквозь зубы закончил Армитаж, а веточка в его пальцах переломилась пополам. Генерал отбросил эти половинки:
— Послушайте, Слайк, я понимаю ваше желание вывернуть меня наизнанку, но, думаю, это лишнее, я не собираюсь задерживаться здесь, и я не собираюсь даже вспоминать о вашем прозябании в этих дебрях. Это ваше дело, к моему делу, ваша жизнь тут не имеет никакого отношения. Все, что меня интересует — как нам отсюда выбраться.
— Нам? Ты сказал «нам»? — теперь в голосе старика зазвучало что-то резкое, — насколько я понял, девушка не горит желанием общаться с тобой. И мы не для того ее лечим, чтобы потом ты… — тут Зозидор замолчал, оборвав сам себя, — Я ведь не враг тебе, генерал, если ты еще не понял. За тридцать два года мы встречались с чужаками два раза. То, что вы тут — это третий и первый, что кто-то вообще видел нас, наши дома, наши поля… Я не заходил сюда с тех пор, как мы с Наблюдателем овдовели… Пять лет уже. Мы вот тут с ним… одни. Я-то все воевал, все порядок устанавливал, все думал, что без меня Галактика ну никак не справится. Да и сколько нас таких было… Только тут и сообразил, что уже… за сорок мне… Сын наш родился уже здесь. Для меня… для меня оказалось главным в жизни. В ту часть дома, где ты не был, я тоже не хожу.
Зозидор помолчал, а Армитаж почти физически ощущал повисшее в этой тишине напряжение.
— Контрабандисты. Облюбовали себе местечко, за холмами. Тогда там никаких наших постов не было, с востока гряда, крутая, скалистая, мы считали, что своего рода прикрытие. Да и никто сюда, на этот материк не суется. Поэтому не знали, что они там… Три корабля. Лагерь свой разбили. Тут удобно, у Алмара переходная контрольная точка. Маяки еще имперцы ставили, а сейчас уже никто не помнит о ней. Да и сам сектор Слуис далеко от торговых путей. В общем, глянулось им тут. Откуда вы пришли, с запада, там лес плохой. Темный, опасный, много дряни всякой водится. Здесь, за холмами, лес совсем другой. Дряни хватает, но терпимо. У той гряды заросли джибукка. Плоды созрели, вот наши и отправились. Впятером. Моя жена Бьюш, сын с невестой, Вески с женой. Мы сигнал-то сразу увидели. Бьюш… успела. Арса, ее ускен, сама раненая, но вместе с ней как-то доползла, поджечь успели. Грен, мой сын… - Зозидор говорил отрывисто, резко, а Хакс слышал, как тяжело он дышит, — Грен сказал, что они забрали Неи и Лавель, и они прилетели с востока, из-за холмов. Там три трупа были, ускены постарались. Пока их бластерами не пожгли. Вески сказать ничего не мог, потому что его первым убили.
— Что вы с ними сделали? — спросил Армитаж.
— А ты как думаешь? — усмехнулся Слайк, — Убили, всех, а потом сожгли все. И корабли, и лагерь. Женщин только наших мы не смогли спасти… Опоздали мы… Так что… ты не удивляйся, что так вас приняли…
Хакс смотрел в темноте на старика, укладывая в памяти то, что услышал, а старик смотрел на Армитажа, словно ждал, что тот скажет, но Хакс молчал. Разве ему не все равно? Он прекрасно знал, что творится на тысячах миров, где все эти контрабандисты, пираты, просто банды, чувствовали себя совершенно свободными, и безнаказанно творили все, что хотели. Нет! Ему не все равно, оказывается! Абстрактные сухие цифры рапортов разведки и аналитиков облеклись в конкретную форму, в конкретные судьбы, сосредоточившись в судьбе одного человека. Зозидора Слайка.
— Ты вот не спросил, почему Бош один остался?
— Есть несколько вариантов, не так ли? — ответил Армитаж, — Думаю, сейчас остался один, все остальные уже отпали. Это второй раз чужаки, и это совсем недавно. И я думаю, что это довутины…
— Значит, видел их? — спросил Зозидор.
— Браконьеры. Да, видел.
— От того места, где я вас нашел, далеко?
— Не знаю, но могу подумать, тогда скажу точнее. Мне надо все вспомнить и просчитать…
Армитаж скорее понял, чем увидел, что старик кивнул головой:
— Ускены, когда дите рождается, а у них только один рождается, да и то раз в четыре-пять лет, уходят, чтоб не мешал никто. Он охотится, охраняет, кормит. Она с котенком. Когда два месяца исполнится малышу, возвращаются. Мы привыкли. В поселке всегда ускены, но не все около домов, мы их не держим взаперти. Они знают службу, позовешь, — приходят. Две недели назад мы с Наблюдателем к холмам направились… Травочки насобирать. А тут услышали, как Юош рычит страшно, они, ускены друг друга хорошо слышат. Прав ты, генерал. Довутины это, двое. На спидер-траке с гравиплатформой. Скорее всего, Юош не рядом был с Ралой, видимо они ее усыпили, но доза не сразу подействовала, бросилась она на них, пришлось ее убить, а Юош одного хвостом, шипами, убил, второго разорвал, но тот успел выстрелить, так их и нашли. А Бош там орал сидел, в логове. Так еще двоих ускенов потеряли. — Слайк замолчал, смотрел в сторону светлеющего на фоне темноты беседки входа.
Слышно было, как стрекотали цифики, какие-то птицы кричали вдалеке, лес вокруг жил своей жизнью. Только поселок спал спокойно, потому что люди знали, что где-то в этой ночи их покой охраняют умные звери.
— У них лагерь, хорошо замаскирован, оборудован, посадочная площадка. Мы видели девятерых. Люди, довутины, криши. Биосканеры, — добавил Хакс, — видимо, выставляли определенный режим и запускали. За ускенами отправили двоих, решили, что справятся. Хотя на такое дальнее расстояние… — Армитаж подумал, вспоминая лэнды браконьеров, — Рискнули. Двое пропали, что неудивительно, потому что их тяжелые лэнды высоко не поднимутся, и скорость в том лесу минимальная. На поиски не отправились, тут тоже все понятно. Не вернулись, значит, риск не оправдал себя. Ну и гонорар обещанный поделят уже на меньшее количество участников. Они ждут корабль, клетки полные. Но, насколько я понял, лагерь стационарный. И прибудут другие.
Слайк цыкнул, погладил подбородок, слова Хакса явно не слишком приятная новость.
— Эта одежда, что вы дали мне, вашего сына? — тихо спросил Хакс.
— Да. Мать зимой шила, новое все, думали, свадьбу осенью сыграем, успею я еще внуков увидеть… Брезгуешь? — в голосе старика послышалась горечь.
— Нет, — твердо ответил Хакс.
Привыкший к жестокости, не доверявший никому и ничему, Армитаж сейчас чувствовал себя несообразно своей устоявшейся системе поведения, своей градуированной шкале оценке ситуации, в эту минуту они не работали. Потому что эхо детонации от «пошли домой, Армитаж», и тем самым, густым и теплым, что разливалось по крови, от того, что старик рассказал ему личное, которое, наверное, тоже не хотел вспоминать, отражалось в памяти приглушенной тупой болью прошлого самого Армитажа. И Хакс подумал, что Зозидор, даже живя среди своих людей, зная каждого, говорил с ним сейчас, как человек, который совершенно одинок… Здесь и сейчас душа самого Хакса билась в эти треснувшие монолиты заграждения, впервые за много лет, как будто ей что-то придавало силы, билась, пытаясь вырваться из своего плена.
— Вижу, не убедил я тебя, парень… — Слайк поднялся, — знаешь, на кого ты похож? На оборотня. Ты все время стараешься, сильно стараешься, быть в шкуре того, кем ты сам себя считаешь. Да только и я повидал немало. Уж не знаю, что там у тебя укрыто, в душе твоей, но только шкура оборотня прохудилась. Я видел. И то, как ты устроил спальник из веток, и как за девчонку боялся, и ловушки твои… Только один человек, которого я знал, умел делать такие ловушки. Из ничего, и связывать расщепы таким вот хитреньким способом. А раз ты научился, значит, слушал, и сдается мне, что ты уважал этого человека. А если уважал, значит не такой уж ты гаденыш, каким кажешься. Иначе бы девчонку бросил. Я знал Джавта Тубрика как честного и прямого человека. Он жив?
Армитаж помолчал, пропуская каждое слово Зозидора через себя. И с каждой секундой все громче и громче стучало сердце, возвращая его память снова в прошлое...
— Десять лет назад был еще жив, — сам не зная почему, признался Хакс, — да, Джавт Тубрик был моим инструктором в академии. И я действительно уважаю этого человека.
— В академии? — удивился Слайк, — А что, разве Альянс не устроил охоту на имперских офицеров? Разве остались еще академии? Откуда вообще вы взялись?
— Вы же не хотели ничего знать, что там, за орбитой Калаба, — усмехнулся Армитаж.
— А теперь вот хочу! — требовательно ответил Слайк, — Но не сейчас! Сейчас я тебе вот что скажу: раньше, чем через две недели, ты отсюда не выберешься, я уже объяснял почему. Твои ночные хождения меня не устраивают. Просто так шляться по поселку и смущать девушек и их мамаш тоже нечего, а то вон, уже корзины таскают. У нас дел много, поэтому, — тут Слайк подошел к Хаксу и уже совершенно другим тоном, буднично и просто, сказал, — у меня есть отличный план, будешь слушаться, научишься спать. Да и не только. И мне кажется, что ты сам не захочешь просто сидеть, не тот ты человек, чтобы бездельничать. Не сможешь. Давай сразу договоримся, я говорю — ты делаешь. Идет?
Хакс почему-то тут же вспомнил, как несколько дней назад он точно так же договаривался с Тико… Лучше б не вспоминал!
— Идет! — согласился Армитаж.
— И учти, — строго взглянул на генерала Слайк, — спецсредство выдам в последний раз! Потому как выспаться надо. Мне — то уж точно!
Роуз не знала, сколько она просидела на кровати, прижав колени к груди и обхватив их руками. Она свернулась в этот комочек, словно пытаясь защитить себя… от самой себя.
В ее жизни на Малом Хейпсе совсем не было ничего из «взрослой жизни». У нее был дом, семья, тепло любви, которая безмятежным покоем царила в их доме. Роуз было интересно все, все, что она видела, слышала, впитывая все знания и информацию, что получала по Голонету. Миры галактики, звери и птицы, города и древние неразгаданные тайны. Наверное потому, что там, за толстыми защитными экранами отцовской обсерватории, ничего этого не было. Только серо-коричневый камень. Голые скалы, унылые безликие поселки шахтеров, укрытые полусферами, поддерживающими режим атмосферы. Она никогда не знала, как это — выйти на улицу без дыхательной маски, не чувствовала запаха весны или зимы, потому что сквозь фильтры проходил только преобразованный стерильный воздух. Она схватывала на лету любую информацию, касающуюся технических характеристик, строения или функционирования какого угодно устройства. От шахтного лазера до мотиватора полевода сбора гамма-излучения гипердвигателя. Ее увлеченность «как все устроено» вызывало смех у Пейдж, ведь она хотела летать! И ей было все равно, КАК устроено, главное другое — возможность вырваться в небо, оторваться от этой бесплодной каменной земли, а потом… Потом Космос, Галактика… И как-то незаметно прошло время, когда они обе повзрослели. Без шушуканий ночью, обсуждения взглядов, страданий, метаний и первых влюбленностей. Наверное потому, что сам Малый Хейпс не располагал к прогулкам под луной, наверное потому, что им с Пейдж было комфортно дома, потому что их обучением занималась мама, а встречи с мальчиками в поселке не вызывали никакого интереса, потому что сестры смотрели не на мальчиков, а жадно осматривали то, что там за витринами. Это была возможность увидеть что-то иное, помимо своего дома и привычного пустынно — каменистого пейзажа за окном.
Потом появились военные корабли, солдаты в белой броне, и выяснилось, что теперь во всех поселках будут патрули, а вся руда будет вывозиться не в Республику, а на заводы по переработке Первого Ордена. Папа пытался связаться со столицей, но никто толком ничего сказать не мог. Правительство быстро улетело с планеты, теперь в главном городе, почти таком же унылом, как и шахтерские поселки, в правительстве совсем другие… Конечно призыв о помощи в Сенат был отправлен! А как же! И они ждали, что вот сейчас доблестный флот Республики появится на орбите...Ответа нет… Ответа нет… Нет ответа…
Только Роуз и ее родители, возмущенные и этим вторжением, и этими патрулями, тем, что теперь шахты принадлежат не Республике, а Первому Ордену, в праведном своем гневе, не совсем понимали, почему никто не восстает против агрессора? Почему все живут как прежде? Не саботируют добычу, не взрывают штольни? Надо же как-то бороться, надо же что-то делать! Это же нападение на Республику!
Республике на такие миры, как Малый Хейпс, было наплевать. Потому что он целиком и полностью принадлежал одной очень уважаемой семье, которая и качала ресурсы, так необходимые где-то там, за десятки световых лет от сектора Отомак. Там, где кипела жизнь, а финансовые потоки перетекали согласно установленным правилам.
А шахтеры, так возмущавшие своим бездействием папу и маму и самих сестер Тико, конечно не рассказывали, что практически на всех ресурсных мирах, где правили корпорации, эти самые шахтерские поселки были разбиты на кварталы, которые контролировали ушлые криминальные боссы местного пошиба. И каждый житель должен был платить за проживание и возможность работать, если прибывали новые работяги. Схема, действующая во всей галактике. А местные криминальные боссы, в свою очередь, за возможность контролировать и собирать дань, отстегивали процент не только более влиятельным боссам, которые вовсе никогда и не были на этом Малом Хейпсе, но и владельцам шахт. Таким образом, потраченные на заработную плату средства возвращались обратно. И затраты на производство оказывались минимальными. Зато отдача позволяла регулярно принимать участие в пышных празднествах и балах по случаю Дня Республики. Ну, и остальные радости роскошного существования тоже радовали.
Установленные Первым Орденом жесткие правила новой жизни, строгий контроль и учет того, что добывалось, отрезали местному криминалитету все варианты часть добытого отправлять через контрабандистов и собственные грузовые корабли на нужные перерабатывающие заводы. Это первое. Второе — криминальные боссы были выявлены, арестованы и увезены в неизвестном направлении. Дебоши и драки в злачных заведениях практически сошли на нет, потому как патрули не зевали. Стабильный приток наркотиков, полноводным ручейком текший по проторенному маршруту, как-то разом иссяк. Попытка шахтеров узнать, кому теперь платить за нахождение на территории поселка, провалилась. Комендант послал их не слишком вежливо обратно, приказав больше глупых вопросов не задавать, а добросовестно работать.
В свою очередь, предпринятая сестрами Тико патриотичная попытка войны с Первым Орденом, была единственным проявлением недовольства населения. До этого случая никаких инцидентов не случалось. Двенадцать взорванных бомбардировщиков, которые испытывали новые бомбы на пустынном полигоне на другой стороне планеты, были уничтожены. И эта победа разожгла в самой Роуз такой пожар мести, что, уже улетев с планеты в поисках Сопротивления, пламя непримиримости в ней только разгоралось сильнее. А когда Лея объявила о зверстве Первого Ордена — уничтожении их с Пейдж мира, Роуз поняла, что всю свою жизнь она посвятит мести!
Ее новая жизнь, подпитываемая этой местью и пламенными речами бескомпромиссных борцов за Республику, вливали в Роуз все новые силы и укрепляли ее убежденность, что она — часть великого и правого дела, которым охвачена вся Галактика! Что каждый мир теперь встал на защиту свободы, своего неба, своей независимости от жестокости, насилия и рабства под пятой страшной военной машины, готовой поглотить все, что было светлого, чистого, счастливого в этом мире.
Роуз Тико, с головой погрузившись в свой новый мир, смотрела на окружавших ее друзей, соратников, в основном из технических отсеков тяжёлых бомбардировщиков B/SF-17. Ей нравилось возиться с приборами, механизмами, чистить, перебирать, думать. Мечтать. Конечно, она участвовала в собраниях, слушала выступления товарищей, даже несколько раз летала на транспортнике на важные миссии! Они доставляли продукты, оборудование, самое необходимое для жизни на базе. Откуда это все бралось и почему так тайно они это вывозили, Тико не задумывалась.
Маленькая Роуз Тико была незаметна, но она боготворила Лею, с восторгом смотрела на них, героев далекой войны, издалека… Потом Пейдж, с которой они делились всем-всем, сказала, что ей нравится Хэл Дюбор, из их экипажа, и она ему, кажется, тоже нравится. И Роуз была счастлива! Ее Пейдж, самая красивая, самая лучшая! Она всегда восхищалась сестрой, искренне теперь радуясь за нее, оставаясь в тени того света, который излучала Пейдж своим жизнелюбием, веселостью, обаянием. Да все девушки казались Роуз самыми-самыми прекрасными! А на свадьбе Тэммина и Карин она стояла позади всех, смотря на них, таких счастливых, вдруг подумав, что может быть… Может быть она тоже сможет кому-нибудь понравится? Колокольчик в Роуз тихо и грустно звякнул. Конечно, она все понимала. Она не питала иллюзий насчет своей привлекательности для противоположного пола. Для противоположного пола Роуз Тико была классным «своим парнем». Потому что в ней не было ни красоты Пейдж, ни обаяния Джессики, ни решимости Зей, ни притягательности очарования Сари, ни шарма, ни магнетизма, ни утонченности… Ничего в ней не было! Ничего! Но она подсознательно, встречаясь взглядом с кем-нибудь из парней, наверное, ждала чего-то… Ждала, что то, что в ней самой есть, она чувствовала, пусть неясное и робкое, но желание чьей-то любви, и тепла, оно обязательно проснется, когда она найдет те самые глаза, и она их узнает, обязательно узнает!
Потом она увидела Дэмерона. О! Сколько она о нем слышала! И как девочки шептались, что он не просто самый лучший, он герой! Любимчик Леи, он ей, как сын! Да нет, он и есть ее сын, разве вы не знаете?! Генерал доверяла ему самое важное, секретное! Опекала его, советовалась с ним.
Сердечко Тико в волнении забилось, но, улыбчивый и веселый По был любимцем не только Леи, как поняла Роуз. Да и видела она его редко, раза три-четыре, наверное, а он вообще не знал о ее существовании. И звоночек в самой Роуз молчал. Совсем.
А потом она встретила Финна. В тот день, когда она потеряла Пейдж, и когда, как всегда одна, выплакивала свое горе вдалеке от всех. У нее был свой фронт, и она тоже, несла службу… Вот же он! Такой… такой неспокойный, такой деятельный, такой категоричный! И сердце Роуз заволновалось, забилось в четком ритме, она же тоже что-то может сделать! Сам По Дэмерон доверил им секретное задание! Ей было не страшно, наоборот! Она как будто почувствовала в себе иные силы. Это ее война! Ее месть! И сейчас она часть чего- то самого нужного, для спасения ВСЕХ!
А потом… потом… было ”Господство”, секунда до смерти, Крэйт, а потом они добрались до Калаба. Она выздоравливала. А Финн стал приходить все реже. Новая реальность закружила его, он, кажется, обрел смысл в этой жизни. Разве могла она, Роуз, сравниться с Джесс, или с Карин, или с Рей? С Рей никто не мог сравниться! Именно Рей стала и для Дэмерона, и для Финна, для Леи, тем важным, вокруг чего вдруг начала крутиться вся жизнь Сопротивления. Героиня! Джедай! Она победила самого Кайло Рена! Она спасла ВСЕХ! Высокая, сильная, уверенная в себе, она притягивала восхищенные взгляды!
Роуз просто снова ушла в тень, она привыкла быть в тени. На эту миссию по пленению Хакса Роуз взяли, потому что Рей вдруг улетела куда-то с Чуи. И ее не было уже недели две… А Роуз снова была полна решимости сделать что-то очень важное, для ВСЕХ!
Кто-то невидимый закрыл дверь в его прошлую жизнь… теперь все, что было «ТАМ», за этой дверью, приглушенно, расплывчато, далеко. Или это она сама закрыла? Когда? Когда она шагнула из той своей жизни в эту? Когда отстегнула ограничители Хакса? Нет, раньше… Когда не смогла видеть, как побелело от боли его лицо и он сидел, закрыв глаза, неподвижный, точно статуя, и кровь на его губах, засохшая на подбородке? Нет… Или да? Она не могла ответить себе ни на этот, ни на все остальные вопросы, которые роем гудели в ее голове. Их было слишком много, слишком…
Но она знала ответ на один единственный, который гнала от себя, только все напрасно. Это смутное, робкое, неясное, что она чувствовала, вдруг обрело очертания, вдруг зазвучало в ней мелодичным звоном колокольчика, вдруг проснулось и открыло глаза. И она знала, чьи это глаза. Она хотела избавиться от этого взгляда в ее сознании, и не могла. Или… не хотела? Душа Роуз металась, как в огне, потому что то, кусучее, жалило ядом, царапало когтями сердце, шипело: «Ты должна его ненавидеть! Он мерзавец и подонок! Он враг, который должен ответить за все свои преступления!» Тогда мелодичный звон становился громче, превращаясь в какую-то вибрацию, отдаваясь в теле то жаром, то холодом. Роуз слушала себя, пугаясь того, что сейчас чувствовала.
«Нашу Рози никуда подталкивать не надо», — улыбнулась в памяти бабушка Этта, — «в ней есть такой звоночек, который сам ей скажет, что правильно, а что нет. Только не приглуши громкость того, что есть в тебе, Рози!»
С того момента, когда они остались вдвоем здесь, на Калабе, его присутствие дарило ощущение спокойствия, он точно знал, что делать. Он выводил ее из себя, там, у реки, чтобы она буквально разъярилась. Потому что.. О! Сколько адреналина впрыснула ее ярость и злость тогда в кровь! И это уравновесило шансы добраться до грота.
Роуз закрыла лицо руками, признаваясь самой себе, что она ждала, когда он придет. И он пришел. И что? Ничего! Как всегда, холодный, колюче-сухой, снова сделал какую-то гадость, обжег ее взглядом и ушел! Роуз была уверена, что он явился только для того, чтобы сказать ей что-то язвительное, что-то такое… Слайк помешал и Руди. «Держись, Тико, тебе еще меня убить надо…» И она вспомнила, как он протянул эту половину лепешки… А вот тут ядовитое и кусучее заглохло совсем, не шипело, не плевало злостью…
Подобно тысяче ручейков, стекающим в реку, в самой Роуз зарождались какие-то импульсы, вспыхивали то тут, то там, пробегая этими ручейками по телу, и стекаясь, как в реку, к ее сердцу, наполняя его чем-то, разным и новым. То грустью, то тоской, то надеждой на что-то неведомое, то горячим желанием чего-то, то страхом, то сомнениями, то теплом и мягким прикосновением к душе. И этих ручейков из чувств было так много, что они не удерживались в сердце, и падали горящим водопадом вниз, отчего горячо стало и в животе, и внизу живота, падали, разбиваясь миллионами огненных брызг… А сердце замирало, сжималось и тоже падало, пульсируя в самом сокровенном, так больно и так сладко, что Роуз вскрикнула, словно прося кого-то пощадить ее. Что-то в ней самой томилось в ее душе, ничем себя не выдавая, а сейчас вдруг разлеталось по крови этими огненными брызгами, будоража и шепча ей: «Позови!»
Ее память стремительно меняла картинки в ее сознании, не просто яркие вспышки, теперь напитанные чувствами. Это почти осязаемое ЕГО присутствие.
Напряженные мышцы под гладкой тканью кителя, колкость щетины на его щеке, запах лесной земли, когда она, ойкнув от прыжка Наблюдателя, обхватила его за шею. И это соприкосновение их тел, как статический разряд в атмосфере, когда ее грудь прижималась к его груди, а его руки держали ее, обхватывая сильнее, когда ускен делал прыжок, и она сама приникала к нему, потому что голова кружилась, потому что ей казалось, что она точно слетит с этого седла… Она же почти ничего не помнила! Почему сейчас, все так отчетливо-различимо? Сквозь россыпь рыжей челки и сквозь ресницы этот зеленый огонь в глазах крайт-дракона…
И ей стало страшно. От самой себя, Роуз, которая, пусть на мгновение, но подумала: все, что «до» не имеет значения? От того, что творилось в ней, как смерч, захватывая и поднимая вверх, и ей страшно, страшно! В этой высоте желания… чувствовать его…
Оди стояла на пороге комнаты, смотря на Тико, а потом решительно подошла, присев на кровать, положила теплую ладонь ей на голову, и погладила по черным волосам. Роуз почему-то с благодарностью посмотрела на старого доктора, а та, только поймав ее измученный и благодарный взгляд, тихо сказала:
— Рассказывай, потому что так дело не пойдет.
— Я… не знаю, что рассказывать, — прошептала Тико, — вы же не хотите знать, что там происходит, в галактике, это вас не касается.
— Мне политика не интересна, Роуз, там ничего нового. Начни с того момента, каким образом на груди твоего генерала образовался такой глубокий ожог от лазерного луча. Это не выстрел, можешь даже не придумывать. Только правду, какой бы… какой бы она не была. Поверь, тебе сейчас надо просто выговориться, а я умею слушать.
— Я… не могу… не могу…, — и Роуз расплакалась, и ей казалось, что ее слезы были такими горькими, что она чувствовала эту горечь во рту. Ей было стыдно. За свое малодушие, за трусость, потому что она не закричала, не оттолкнула Хакса, а По и Финн посчитали ее мертвой, за свою вину, что она отпустила генерала, за то, что сейчас она ЧУВСТВОВАЛА, за то, что проклятый крайт-дракон спас ее! И за то, что теперь жило в ней самой.
— Ну, нет, так нет, — успокаивающе сказала Оди, обняв ее и гладя по вздрагивающим плечам, — а я думала, что Руди побудет, пока ты не заснешь, а я уже приду, ведь утро почти? Значит, Руди ушел, бросив тебя тут одну?
— А… вы ничего не знаете? — Роуз подняла к ней заплаканное лицо, шмыгнула заложенным носом, вытирая слезы ладонями.
— Нет, — несколько удивилась Оди, — Руди с ребятами в большом доме. Они ж самостоятельные, нечего у папки с мамкой под боком. Пока не женятся, пусть сами о себе позаботятся. Тогда и дом свой ценить больше будут… эй, — тут Оди чуть отстранила Роуз от себя, — а что случилось? Он тебя обидел? Руди?
Роуз замотала головой.
— Погоди, дай угадаю! — почему-то весело сказала доктор, — Этот гадкий рыжий! Ну, конечно! Снова требовал своего неусыпного наблюдения за тобой?
Роуз еще пошмыгала носом, не совсем понимая Оди:
— Почему? Он сначала Руди ударил, вот так, — Роуз сложила пальчики и показала, как и куда именно, Оди приподняла бровь, — а потом мне ускена показал, толстого такого, рыжего… тоже, и сказал, что они гуляли!
— И что? — спросила Оди.
— И… ничего, ушел, вместе с ускеном… маленьким. Правда, его Слайк ждал… Он сказал Руди: «Иди домой, мы тут сами разберемся…»
— Ох-хо-о-о, — покачала головой Оди, а морщинки на ее лице собрались в забавные сеточки от улыбки, — Зозидор, значит, старый хулиган, ждал? Ладно, мы с ним тоже разберемся, а этому хитрому рыжему лису…
— Он не лис! — воскликнула Роуз, — Он крайт-дракон, свирепый, беспощадный, злой на всех! Он… Он..
— Он, между прочим, насколько я видела, тебе бакта-пластырь отдал, а его ожог очень глубокий, еще пару дней и там бы такое в тканях началось… Но он почему-то думал не о себе! А судя по тому, сколько ударов по нему нанесли некие твои друзья, не он один беспощаден и зол! Крайт-дракон? — Оди хмыкнула, и вдруг улыбнулась, — Возможно, только большой крайт, о котором все говорят с ужасом, но мало кто что о них знает наверняка. Говорят, они пришли со звезд…
— Что вы хотите сказать? — прошептала Роуз, чувствуя, как тревожно забилось ее сердце.
— Ничего особенного, — пожала плечами Оди, — одни драконы, помельче, убивают тех, кто нарушил их территорию, каньонные крайты убивают тех, кто нарушил их границы, кого считают своими врагами, большие крайты убивают всех, даже сарлакков, выкапывая их из песка. Извечная борьба за зону влияния. Я думаю, что большие крайты победят в любом случае, потому что врагов у них не осталось. Однако… тебя-то он не сожрал… Почему?
Оди дотянулась до капсульного шприца, лежавшего на столике у аппаратуры:
— Видимо, рыжий ускен так произвел на тебя впечатление, что ты не спала до утра? — спросила доктор.
Роуз опустила голову, чтобы скрыть свой взгляд.
— А что ж еще? — вздохнула Оди, погладив Тико по плечу, — Давай-ка, сейчас поспишь…
Роуз даже не почувствовала укол, а доктор, подавшись чуть вперед, укладывая девушку и накрывая покрывалом, сказала совсем тихо:
— Когда убьешь своего большого крайта, тогда найдешь внутри такие сокровища, о которых даже не мечтала…
— К-какие сокровища? — слабо спросила Роуз, ей очень хотелось спать…
— Как? Не знаешь? Каждый крайт-дракон носит в себе драгоценные камни. Жемчужины крайтов, не слыхала? Их из-за них и убивают!
— Я … не хочу… убивать, — чуть слышно прошептала Роуз, закрывая глаза.
— И правильно, — ответила Оди, вставая, — сам отдаст!
Она еще кинула взгляд на спящую Тико. Темно-карие глаза Оди смотрели с высоты прожитых лет, длиною в жизнь, и если бы кто-то в этот момент сумел заглянуть в них, то отшатнулся бы от той боли, что затопила этот взгляд изнутри.
Роуз спала, вздрагивая и всхлипывая, а доктор Оди видела себя, почти сорок лет назад, когда Эрк ушел, а ей казалось, что навсегда. Потому что никто не собирался уступать, потому что гребаная идеология и принципы не позволяли! Потому что он со своей горячностью и жаждой справедливости кричал ей, что она ничего не понимает! Что Империя - это зло! И что настоящие патриоты встают на сторону Альянса! Потому что он — за свободу и равенство! И пусть при Республике было не лучше, чем сейчас при Империи, но они построят Новую! И все будет по-другому!
А Оди была не согласна. Слишком хорошо она помнила ту Республику, и слишком хорошо знала, что кто бы не был у власти, всегда будут недовольные! На их тихом мире, где располагались научные центры и университеты, никто не видел солдат в белой броне, никто не бомбил, не захватывал Лантеко, студенты учились, ученые занимались наукой, производства выпускали продукцию, космопорты были полны кораблей, правительство работало, комиссии прилетали, улетали. Оди помнила и праздники, и будни… И ей совершенно было некогда глотать все новости по Голонету… Поэтому она НЕ ПОНИМАЛА Эрка, они здорово поругались, каждый оставшись при своем. Шесть лет! Шесть лет из их жизни забрал этот спор. Она не знала что с ним, где он, и ненавидела этот Альянс за все, что он сделал с Галактикой. Потому что теперь их медицинские центры были заполнены ранеными, а просторные залы университетов превратились в госпитали, убежища для сотен тысяч тех, кто смог улететь с миров, на которые пришли повстанцы. А потом Альянс пришел и на Лантеко. За ними, за врачами.
Теперь Оди смотрела на Роуз и понимала, что эти двое… Только слепой не увидит то, что между ними. И то, что они будут до конца не только прятать свои чувства, они будут уничтожать их, потому что есть долг, есть принципы и война двух идеологий! Они должны ненавидеть друг друга! Обязаны просто! Вместо того, чтобы открыть душу, отпустив ее на волю, и увидеть безбрежный океан любви в своем сердце, незамеченной ими самими.
Оди прикрыла двери, прошла в лабораторию, ей нужно было работать, но мысли ее все время возвращались к тому, что произошло за эти несколько дней, и отрывочные фрагменты того, что она узнала от генерала и от Роуз, фразы, слова, складывались в мозаику.
«Ах, Зозидор, старый авантюрист! Что-то задумал? И я даже знаю что! Не получится, коммандер, как ты не понимаешь! Он не отступится от того, чему посвятил свою жизнь. Он никогда не предаст то дело, которое считает своей целью! И он не просто командует кораблем или отрядом, чтобы вот так бросить все и остаться тут, в этой глуши. Нет, Зозидор, ничего у тебя не получится. Тут только один вариант — или она пойдет за ним, или нет. Другого не дано. А удержать генерала тут… авантюра, коммандер».
Последнее, что помнил Армитаж, это мелкая дрянь. Она стояла, вжавшись спиной в стену, в этой короткой рубашке, открывавшей ее ноги, черные локоны обрамляли овал лица, а он хотел отвести эти локоны, назад, за плечи, чтобы коснуться губами ее щеки, чтобы опуститься потом чуть ниже, там, где сходится линия скулы и шеи, чтобы снова почувствовать этот запах солнца из своего детства. Только она смотрела звездной бездной космоса в глазах, и медальон на ее груди ослепительным бликом. Он шагнул к ней… Ее взгляд, затягивал, как зыбучий песок, не выбраться, и он падал в этот космос… Открытый космос, потому что, ему казалось, не мог дышать… И почему-то этот искрящийся туман вокруг…
Хакс открыл глаза сразу, уставившись в потолок. Сердце громко стучало где-то в горле, и он дышал! Часто вдыхая-выдыхая, еще не понимая, что с ним, только в сознании, зарницы-отблески уходящей грозы. Как будто над ним уже чистое небо, а чуть дальше — чернильные тучи утаскивают еще полные брюха дождя, освещаясь изнутри красными сполохами того грозного, что несли в себе... И дождь, который прошел, наверное, потому что влага вокруг… Это ему снилось? Не помнит! Гроза? Это только сон! Да нет же! Армитаж сел и с ужасом понял, что это ощущение влаги не во сне.
«Чубисс дош! Слимебел! Вастоид сваппер!…», — Хакс ругался так, как никогда в жизни себе не позволял.
Его извечная морозная холодность или ядовитая язвительность не опускались до столь откровенного жаргона галактических мерзавцев-Ренов. Но сейчас его как будто прорвало, как будто он лежал не на пропитанной вязкой влагой собственного выброшенного семени простыне, а на виду у всех был привязан к столбу и каждый тыкал в него пальцем.
Он победил себя в себе уже давно! Он вычистил из себя ВСЕ, что могло хоть как-то поколебать его ментальную защиту. Слишком хорошо он знал, насколько ЛЮБЫЕ неуставные чувства, а тем более отношения, давали широкий спектр инструментов принуждения и шантажа, в том числе и высших офицеров. Да и кроме этих самых инструментов, когда ты на высоком посту, твоя постель становится потенциальными воротами для продвижения по службе, и симпатичные подлизы могут использовать любого для своей карьеры. И этих поддавшихся было предостаточно. И то, как они катились вниз, Хакс повидал.
И Армитаж, после одного единственного случая, еще в самом начале своего подъема вверх, еще там, в академии, который оставил не просто ожоги, а буквально выжег в его душе дыру, которая зарастала долго и муторно, предпринял абсолютные меры, чтобы обезопасить себя от даже осторожных, даже намеков на что-то, кроме службы. Конечно, он знал, какие попытки предпринимались, и кем, и когда, ответ был быстрым, как правило, смертоносным. Даже Сноук оставил свои усилия приблизить к Хаксу нужных людей путем ювелирных комбинаций с очень красивыми женщинами, усвоив всю бесперспективность подсадить генерала еще на один крючок. У Армитажа не было слабых мест. Нигде! Физиологию он подавил в себе так давно и так навсегда, что был уверен, удар можно ожидать с любого другого направления, и был прав!
Сейчас… Сейчас он был в ярости от ощущения своего бессилия. То, что происходило с ним здесь, нет, еще раньше! Там, на равнине, когда он толкнул ее за валун от стаи кренов, не поддавалось его воле, не подчинялось приказам. Он совершал безумные (с его точки зрения) вещи, он чувствовал то, что не должен был чувствовать, он… думал, скуг эчут! об этой бешеной ксаве! Дальше что?
Ни одна из защит Хакса не срабатывала, он словно раздвоился. И тот, другой Армитаж, который мог все, вдруг стал превращаться в призрачную тень, покрытую морозным инеем. Ледяной Хакс смотрел с укором и негодованием на того, который сейчас стоял под холодным душем, а ему казалось, что эти струи нестерпимо горячи. Это не вода, это в нем самом, плавилась его квадниевая сталь, шипя и растекаясь сейчас жидким металлом по венам.
Дымка из тумана, сполохами искр, клубилась в сознании, окутывая его, как плотные облака пики гор. Но сквозь эти клубы, то там, то тут, как в прогалинах облаков проглядывало синее небо, так и в сознании Хакса мелькало яркое и огненное… Плавная линия обнаженных плеч, освещенная каким-то волшебным светом, это как рассветное сияние, солнце еще не взошло, а его свет уже пронизывает небо… Обнаженные руки взлетают, свиваясь вместе за его шеей, и след ее губ, легкий как ветер, запах солнечного утра в шелке волос, и до одури хочется вдыхать ее. Сердце мелкими осколками разлетается от восторга объятий… Его руки в свободном плавании по ее спине, а под ладонями — ее кожа, как теплое молоко, и тело атласной нежностью, и неутоленная жажда не исполнившегося желания … Эффект присутствия… Кровь наполняет его плоть и гудит напряжением, упираясь в прохладную гладкость ее живота, а она только плотнее прижимается бедрами. И в нем самом зарождается шторм невиданной силы, словно все океаны Дака пришли в движение, поднимая волны высотой до неба, и они несутся, набирая мощь…
И Хакс почти зарычал, потому что сейчас не во сне, а наяву, поднималась в нем штормовая волна. Он ударил по еще ноющим ребрам, чтобы пронзающей болью разрушить этот вал из желания касания губ и прикосновений ее рук, сдернув свои чувства, точно пытался задушить сам себя, чтобы только НЕ ПОМНИТЬ! Боль отрезвила, злость притушила пожар внутри, и он, наконец, почувствовал холодные струи, хлеставшие по телу. Только эта злость вырвалась наружу, Армитаж колотил кулаком ни в чем не повинные панели рефрешера. Он уже и не помнил, как давно он не мог бы контролировать себя.
Эта выплеснувшаяся злость застыла под холодом воды, обволакивая генерала броней, временной, пусть, он все исправит…
Зозидор гремел на кухне тарелками, пахло вкусно, он даже что-то там мычал себе под нос:
— Эй, генерал! А мы-то хорошо поспали! Почти, считай до обеда! Судя по тому, как ты пытался разгромить рефрешер, сил у тебя хоть отбавляй! Вот сейчас подкрепимся и поедем!
Тут Слайк увидел выражение лица Армитажа и замолк. Потом поставил перед Хаксом керамическую миску с дымящейся похлебкой, выложил две лепешки и совсем другим тоном, сказал:
— Значит так, на сегодня: сначала едем на пастбища. Посмотрим, что там. Там переночуем, а завтра отправимся на восток, дело есть. Ты понял, нет?
— Я понял, — процедил Хакс, — а Бош?
— А Боша с собой, — кивнул Зозидор, забирая свои седые волосы в хвостик и повязывая мягкую кожаную ленту вокруг головы, — пусть бегает! Устанет, возьмешь к себе. Ничего с ним не случится!
Слайк протянул Хаксу такую же, как у него, ленту:
— На, обвяжись. Лоб, запястья. Это от гнуса всякого, запаха почти нет, тут Руди постарался, а результат есть! И вот еще…
Старик вытащил из какого-то ящика нечто, обернутое в ткань, оказалось — арбалет и стрелы к нему.
— Только не говори, что не знаешь, как пользоваться, не поверю. Джавт просто не мог не научить вас тому, что знал сам.
— Не скажу, — Армитаж взял в руки оружие, повертел, отмечая, что делали его довольно давно, но тщательно, весил немного, надо приноровиться…
— Пристреляешься еще, — кивнул Слайк.
Роуз стояла, прислонившись спиной к теплой поверхности обшивки медицинского модуля, нагретой солнцем, щурилась на яркий свет, бьющий в глаза между двух крон деревьев, почти улыбалась, и солнцу и этому дню, порхающим разноцветным мотылькам с радужными крыльями, щебету птиц и покою, который исходил от этого странного места. Она еще не видела поселка, только смутные воспоминания в памяти, но ей уже казалось, что здесь должно быть хорошо всем. То ли сам воздух, то ли осознание, что смертельная опасность уже не угрожает каждую минуту, но Роуз вдыхала этот покой и тихая радость звенела колокольчиком внутри… Крики и возгласы детворы, где-то неподалеку, прервали это вдыхание леса и мира. Роуз перевела взгляд, из-за зарослей не было видно, но дети кричали: «Бош! Бош пошел в поход!».
В сердце Тико вздрогнуло, она раздвинула ветви густого и высокого кустарника и увидела, как огромный ускен не спеша вышагивает по дороге поселка, а у его задних лап трусил мелкой рысью рыжий маленький ускен, не обращая внимания на детвору, которая бежала следом, а на самом Наблюдателе восседали Слайк и Хакс, о чем-то говорили, генерал чуть подался вперед, то ли слушая старика, то ли отвечая. Роуз смотрела во все глаза, потому что сейчас генерал Хакс был похож на Зозидора. Одеждой, эта лента, обхватывающая его лоб, перетянутая ремнями грудь, одинаковые сумки на бедре, а за спиной каждого, из кожаных мешков торчали рукояти арбалетов и оперения стрел. Роуз даже помотала головой, не кажется ли ей? Это и правда, Хакс? Сердце заныло, засаднило в душе…
— Вот, опять потащился куда-то, — раздался рядом голос Оди.
Роуз обернулась. Доктор подошла, всматриваясь в удалявшегося Наблюдателя и хвостиком за ним бегущего Боша.
— Судя по тому, что там свернутые сети и мешки, ни сегодня, ни завтра их точно не будет, — уверенно сказала Оди, убирая растрепавшуюся от ветерка седую прядь со лба, — не сидится ему все, — проворчала доктор, — как будто без него никто не знает, что делать. И парня с собой потащил. И ускена, — она посмотрела на Роуз, вдруг улыбнулась, отмахиваясь от мотылька, который сбился с курса и почему-то влетел в волосы Оди, — А вот и хорошо! Пока их нет, мы там тебя пристроим, обживешься, все расскажем и покажем…
— Где? — прошептала Роуз, хотя противный холодок уже пробежал по спине, и ледяной комок в животе…
— Как «где»? — доктор повернула лицо к Тико, стараясь не смеяться, — Ну, не тут же тебе жить! У Зозидора места много, он сам сказал, что жить вы будете у него! А раз Зозидор так решил, так тому и быть!
Роуз сжала мягкие листочки кустарника в кулачке, а перед глазами — пляшущие тени на стене грота и Хакс, сидящий к ней спиной, а сквозь серебристую листву виден шрам под его лопаткой…