апокалиптическая (2/2)
Укладываются в кровать прямо поверх смятых простыней. У Сергея нервно подрагивают пальцы, Артём накрывает их своими, прижимается губами к костяшкам. Поцелуями двигается по лицу – подбородок, через щетину на скуле, колюче по линии челюсти, кончик носа, лоб, закрытые веки, щекотно от ресниц.
Родители рвутся со звонками – грустно, конечно, что не удастся попрощаться как следует. Матери в истеричных слезах, скупые мужские по высохшим от старости щекам отцов – какие-то впустую слёзы, к чему горевать, они ничего уже не исправят…
– Улыбайся только, – говорит Артём Серёже интимно-таинственно куда-то в ключицу, – улыбайся до конца.
Артём знает, как Сергей улыбается, он от этих улыбок теряет голову всегда – без неё лучше, он как дурак всегда залипает на эту выученную наизусть щербинку меж зубов.
Поцелуями шагает по пальцам, по голубым рекам венок на кисти, зацеловать до конца, до смерти, пока время есть. Делая вид, что не слышно за окнами каких-то взрывов далёких и криков, они тут вдвоём – и делят пополам оставшиеся часы.
В квартире холодно, старая кровать отскрипывает похоронный марш, у Сер?жи такая милая татуировка на тазобедренной косточке.
Арт?м выбрал Сергея, Сергей – его. Как ни в чем не бывало, они нежатся в предсмертной ласке, потому что вот она – последняя в мире любовь. Потому что вот он – Карамушкин с хрипловатым "Т?м" на выдохе.
В какой-то момент Артёма пробивает на слёзы, понимает, как больно и грустно прощаться с Серёжей – с его Серёжей. Карамушкин его обнимает тепло, что-то утешающе шепчет.
Они кончают несколько раз вместе, как любят: глаза в глаза, губами о губы; достают из кухонного шкафчика над раковиной коньяк, выходят на балкон, загроможденный пластиковыми пятилитрушками и какой-то старой мебелью.
Там уже темно. Там дико красиво – звёзды над ними яркие, какими никогда не были, они понимают: конец совсем близок.
– Я буду скучать по зв?здам, – шепчет Сергей.
А я – по тебе, – думает Хорев.
Артём целует Серёжу, куда дотянется, через пелену в голове, и Карамушкин рядом такой же – размякший, морщится от крепости коньяка, но пь?т прямо с горла.
– Помни только, – говорит Артём Серёже, – улыбайся.
Сергей приваливается к нему, дышит в ключицы, кивает. Сколько они так стоят, сказать трудно, время перестало иметь значение, но первая вспышка прорезает ночное небо, и мир погружается в ад.
Артём гладит Серёжу по голове, тот поднимает лицо, дрожащими губами тянет улыбку, и Артём улыбается ему в ответ, целует, целует, целует, стараясь не обращать внимания на гудящее-свистящее-грохочущее за окном балкона. Как ни в чем не бывало обнимаются, пока Земля сгорает дотла, в ожидании собственного конца.
Серёжа шепчет ему сквозь поднимающуюся из глубин нутра панику:– Не отпускай меня.