тяжелая (1/2)

Когда Сергея называли хорошим человеком, ему было приятно и – стыдно. Он скалился в ответ на комплимент и скрещивал пальцы в кармане, краснея от смущения и стыда.

Сергей себя хорошо знал: он не был хорошим человеком. Слишком часто заглядывая внутрь себя, он когда-то увяз в болоте, которое все зовут "внутренним миром", и не выбрался. На мир там ничего похожего не было, скорее его останки, как после апокалипсиса или какой-нибудь природной катастрофы.

Серёжа вдруг обнаружил, что он не хороший человек, а завистливый, злой, жалкий, одинокий. Что с этим делать, он не знал.

Сергей смотрел на своих друзей, на тех, кого он друзьями называл с бородатых врем?н, и внутри что-то поскуливало-скрежетало. Что-то в нём росло, прямо внутри. Как матери носят под сердцем плод, он носил прямо в солнечном сплетении комок из грязи, слепых чувств и отупевшего разочарования. Что-то ему шептало-нашептывало изнутри, он прислушивался к себе, а слышал чужой голос. И этот голос убеждал, чтобы Сергей никому не верил, чтобы всех прогнал, что надо их гнать в шею.

Сер?жа заглянул в себя и увяз, он – варвар, бастард, никому не нужный, никому не важный. Он укладывался каждую ночь в постель абсолютно один, но всегда чувствовал чужое присутствие: в дверном про?ме, на краю кровати (вот матрас просел под чужим телом у Сер?жи за спиной), в отблеске у себя в зрачках,когда нечаянно встречался взглядами с отражением в зеркале.

Он ложился в кровать по ночам и очень надеялся, что каждое утро – перерождение. Каждое сер?жино утро было просто ещё одним, очередным.

А мир вокруг продолжал жить.

–....ты меня услышал?Сергей в секунду валится прямо через потолок на кожаный диван в студии. Арт?м за столом перед компьютером, развернулся на стуле к Карамушкину. Не к Карамушкину, конечно, к его муляжу.– Сергей.

Стул откатывается накол?сиках, когда с него поднимается Арт?м, будто в попытке сбежать, но стол становится ему преградой.

Серёжа понимает, что ему тоже надо бежать, когда Хорев опускается перед ним на корточки, чтобы поймать глаза.

Человек в интернете сказал, что Сер?жу давно не видел улыбающимся. Сергей, честно сказать, тоже себя улыбающимся давно не ловил – в зеркало смотреть страшно, а моменты "ха-ха" не считаются.

– Что с тобой происходит, скажешь?

Если бы только он знал.

Просто каждое утро распахивает свою пасть, как петлю, приглашающе и не давая выбора. Черепная коробка – тюрьма, камера два на два, сер?жина улыбка – гримаса с прутьями решетки.

Арт?м смотрит чуть исподлобья, в глазах толика раздражения, участия и беспокойства. Он вс? это время молча наблюдал, как его лучший друг закрывается в себе и закрывается наглухо, как он чаще молчит, чем говорит, и если раньше он молчал, чтобывыслушать собеседника, то сейчас он не слушает совсем, вообще.

Сергей взглядом в свои костяшки пальцев, посмотрит Хореву в глаза – не сможет соврать.

Чужая ладонь у него на коленке, в голове две мысли одновременно:да хули ты приебалсябудь рядом

Он сейчас будто готов первым кинуть камень.

– Ты же знаешь, что можешь вс? мне рассказать.

Почти всю жизнь бок о бок, конечно.

Сергей закусывает губу, два вдоха, сумасшедше забившееся сердце, его то в жар, то в холод.

– Вс? нормально, – не смотри в глаза, не смотри. – Наверное, устал.

От чего устал? Ты уже почти три месяца нихуя не делаешь.

Арт?м не уходит, поджимает губы, сжимает пальцы у Сер?жи на колене, смотрит молча. Хорев чувствует. Сер?жа только не хочет нагружать дорогого друга и очень хочет, чтобы ему уже, наконец, помогли.

Возвращаются на студию пацаны, промолчав на сцену, которую застали: Арт?м на полу перед застывшим, будто вросшим в диван, Сергеем, тяжелое молчание, липкое и натянутое напряжение, незаконченный разговор.

Хорев поднимается, и Карамушкину хочется промыть глаза и отряхнуться: плечи сковало чужим взглядом, но он даже встать не может, такой он жалкий.

Когда он умр?т, то есть, когда решится на то, о чем не принято говорить вслух, то пацаны будут хохотать. Он сам посме?тся.