недопонимания (1/2)

«...власть плохо вдается в доводы бунта; но бунт вообще никогда не вдается в доводы власти».

— Морис Дрюон

После побега с Севера Феликс не мог отделаться от ощущения, будто всё, что он знал, сгорело, оставив его в одиночестве среди руин. Эти картины были частью его теперь уже другого мира, того, где он был ребенком, где, несмотря на жестокость окружающей действительности, была семья, была мать. Её теплое дыхание, её голос, когда она шептала, что всё будет хорошо, казались одновременно такими реальными и такими далёкими.

Он не знал, сможет ли когда-нибудь освободиться от этих образов. Они сопровождали его повсюду, как старые шрамы, которые не болят, но всегда дают о себе знать. Иногда он пытался отогнать их, погружая себя в дела, в людей, в чужие истории, но всё это лишь ненадолго приносило облегчение. Феликс часто ловил себя на мысли, что те ночи — это всё, что у него осталось. Ощущение матери, прижимающей его к себе в последний раз, в какой-то извращённой форме стало утешением. Он не мог оставить это позади, потому что это означало бы окончательно потерять её.

Каждый звук — шаги за дверью, шум в коридоре — заставляли его вздрагивать. Он просыпался в поту, сжимая кулаки так сильно, что ногти впивались в ладони. Ему хотелось кричать, но он сдерживался, чтобы не разбудить Минхо. В новой стране он чувствовал себя привидением — никем.

Южная Корея, с её яркими вывесками, переполненными улицами и чужими лицами, казалась совершенно другим миром. Слова, которые он слышал, были будто стекло — острые, холодные, и их невозможно было разобрать. Каждый день был похож на борьбу: учить язык, пытаться понять новую культуру, не выделяться.

Феликс смотрел на людей вокруг и завидовал их беззаботности. Для него каждый шаг был пропитан осторожностью. Он боялся сказать лишнее, сделать что-то не так. Временами он чувствовал, что его самого здесь нет — только оболочка, пытающаяся слиться с толпой.

Плакаты с незнакомыми словами, толпы людей с непривычными лицами, запахи еды, которые он не понимал. Он не доверял никому, боялся, что за каждым углом его ждут враги. Люди в школе шептались, стоило ему войти в класс. Даже на их насмешки он не всегда отвечал — не из страха, а потому что слова всё равно застревали у него в горле.

Однако внутри Феликс всё ещё оставался тем же человеком. Упрямым, целеустремлённым и скрытно мечтающим. Иногда он закрывал глаза и слышал мелодии, которые пел в хоре на родине, и это помогало ему держаться.

Но он не сломался. Феликс был слишком упрямым, чтобы позволить себе упасть. Каждый день он учил новое слово, внимательно слушал, как говорят другие, записывал фразы в тетрадь и повторял их ночью, пока глаза не закрывались сами. Даже если язык не слушался, он продолжал пытаться. Он не хотел быть чужаком вечно.

Минхо всегда был для Феликса чем-то вроде щита — холодного, непроницаемого и всегда наготове. С самого детства, ещё в Северной Корее, он брал на себя ответственность за них двоих. Минхо был старше всего на год, но часто казалось, что между ними пропасть целого поколения. Он умел быстро принимать решения, думал на несколько шагов вперёд, редко показывал слабость.

После смерти матери эта пропасть стала ещё шире. Феликс видел, как брат менялся. Тот молчал больше обычного, а когда говорил, его голос становился резким, будто он был готов защищаться даже в разговоре.

Когда они пересекли границу, Феликс был уверен, что теперь всё станет легче, но всё было с точностью до наоборот. Они оказались в новой стране, где никто их не ждал, а сам мир был таким чужим, что, казалось, хотел их проглотить.

Минхо взял на себя всё: оформление документов, разговоры с социальными работниками, попытки устроить их жизнь. Пока отец запивал горе о погибшей жене, Феликс чувствовал себя бесполезным. Он помогал, как мог, но большинство решений всё равно оставалось за братом.

— Ты должен учиться, — однажды сказал Минхо, когда они сидели в крошечной съёмной квартире в Сеуле. Лампа на их старом столе тускло освещала тетради и учебники. За окном мимо проносились фары машин, а в комнате было тихо и холодно. — Если ты не выучишь язык, то тебе будет конец.

— Я стараюсь! — вспылил Феликс, глядя на старшего брата, который казался вечно недовольным.

— Ты мало стараешься, — отрезал Минхо, не отрывая взгляда от книги. Его голос был спокойным, но в нём звучала усталость. — Тебя никто не будет ждать.

Феликсу хотелось возразить, закричать, что он и так делает всё возможное, но слова застряли в горле. Где-то в глубине души он знал, что брат прав.

Несмотря на эту строгость, Феликс видел, как Минхо изматывает себя. Он поздно возвращался из библиотеки, уставший, с тёмными кругами под глазами, и всё же находил силы проверять, как Феликс справляется с заданиями, и терпеливо учил его правильному произношению.

— Ты думаешь, мне легко? — закричал Феликс однажды, когда всё внутри него не выдержало. — Ты ведёшь себя так, будто я вообще ничего не понимаю!

— Потому что ты ведёшь себя как ребёнок! — рявкнул Минхо в ответ, вскакивая со стула. Его голос был громче, чем обычно, а в глазах горело раздражение. — А у нас нет на это времени!

— Я не просил тебя всё решать за меня!

— А кто, если не я? — Минхо посмотрел на него холодно, как будто эти слова обожгли его. — Ты сам хоть что-то можешь сделать?

Эти слова больно ударили Феликса. Его гордость кричала, что это несправедливо, но он знал: брат не ошибался. Он ушёл в их крохотную комнату, хлопнув дверью, и долго лежал, глядя в потолок. Правда была слишком горькой, чтобы принять её сразу.

Позже той же ночью, когда Феликс никак не мог уснуть, он услышал из соседней комнаты приглушённый голос брата. Минхо тихо разговаривал по телефону, и его тон был далёк от обычной уверенности.

— Я не знаю, сколько ещё смогу так, — говорил он. Голос дрожал, как будто он едва сдерживал себя. — Он ещё ребёнок, но… я не могу позволить себе быть слабым.

Феликс почувствовал, как всё внутри сжалось. Он впервые понял, насколько тяжёлый груз лежит на плечах Минхо. На следующий день он решил сделать что-то, чтобы хоть немного облегчить его заботы.

Проснувшись раньше обычного, Феликс возился на крошечной кухне, следуя рецепту, который подсмотрел в кулинарной книге. Он испачкал всю плиту, обжёг руку и чуть не сжёг хлеб, но, когда Минхо проснулся, на столе его ждал простой завтрак — жареный рис с овощами и чашка чая.

— Это что? — удивлённо спросил Мин, остановившись в дверях.

— Завтрак, — коротко ответил Феликс, притворяясь, что это неважно. Он старался не смотреть брату в глаза, но сердце бешено колотилось.

— Ты не умеешь готовить, — заметил Минхо, подозрительно глядя на тарелку.

— Теперь умею, — упрямо бросил Феликс.

Брат усмехнулся. Он попробовал немного, и его лицо оставалось спокойным, но в уголках губ мелькнула тень улыбки.

— Что ж, надеюсь, я не отравлюсь после этого, — пробормотал он, но голос был мягче, чем обычно.

Минхо сел за стол, и они ели в тишине. Лишь звук палочек, стукающихся о керамические тарелки, нарушал звенящую пустоту кухни. Феликс украдкой посмотрел на брата: его лицо оставалось таким же сосредоточенным и непроницаемым, как всегда, но в движениях была неуловимая мягкость. Что-то изменилось, хотя сам Феликс не мог понять, что именно.

Со временем их отношения стали чуть теплее. Они больше не избегали друг друга, хотя Минхо всё ещё оставался строгим, порой чересчур. Он напоминал железную стену, за которой Феликс чувствовал себя защищённым, но и отдалённым. Однако теперь он начал замечать трещины в этой стене: в заботливом взгляде, брошенном мельком, или в том, как Минхо поправлял его шарф, даже ничего не говоря. Постепенно Феликс понял, что за этим холодом скрывается не равнодушие, а страх — страх потерять брата так же, как они когда-то потеряли мать.

— Знаешь, ты слишком много думаешь за меня, — однажды сказал Феликс, когда они шли по улице. Он нарочно немного замедлил шаг, стараясь поймать взгляд брата.

— Хоть кто-то должен это делать из нас, — отозвался Минхо, не оборачиваясь. Его голос прозвучал отстранённо, почти механически, но в нём сквозила усталость. Он шёл чуть впереди, руки засунуты глубоко в карманы пальто, и казался таким же неприступным, как всегда.

— Ты не обязан, — тихо проговорил Феликс, уставившись на свои ботинки.

Минхо остановился и впервые посмотрел на него прямо.

— Я обязан, потому что я твой старший брат.

Эта фраза прозвучала так просто, но для Феликса она значила больше, чем он мог выразить словами. Это была истина, за которой скрывались любовь, ответственность и готовность бороться ради него до конца.

Феликс никогда не стремился заводить друзей. Но Сынмин оказался из тех людей, которые не ждут приглашения. Однажды Ликс опоздал на урок из-за того, что запутался в расписании. Когда он вошёл, все уже сидели на своих местах. Учитель недовольно цыкнул, а кто-то из заднего ряда бросил:

— Опять этот «красный» плетётся.

Феликс резко обернулся на голос, стиснув зубы. Он готов был огрызнуться, но не успел — спокойный, но твёрдый голос прозвучал с первой парты:

— Завались, гений. Сам бы сначала научился вовремя приходить.

Класс притих. Феликс посмотрел на парня, сидевшего впереди. Тот даже не повернулся к обидчику, просто продолжил делать заметки в тетради.

После урока, когда Феликс собирал учебники, парень подошёл к нему. У него была прямая осанка, взгляд с легкой насмешкой и уверенность в голосе.

— Ты, кажется, новенький? — спросил он, словно уже знал ответ.

— Да, — коротко ответил Феликс, не понимая, зачем этот парень с ним заговорил.

— Не обращай внимания на этих идиотов, — продолжил Сынмин, кивая в сторону группы ребят у выхода.

Феликс лишь пожал плечами.

— Ты всегда такой молчаливый? — усмехнулся одноклассник.

— Я просто… не хочу привлекать внимания, — тихо ответил Феликс.

— А ты его привлекаешь, хочешь ты этого или нет, — хмыкнул Сынмин. — Но знаешь, тебе не обязательно справляться с этим одному.

— Зачем ты это сделал? Ну, помог мне.

— Потому что мог, — пожал плечами тот. — И потому что ты выглядишь так, будто тебе нужна была помощь.

Эта фраза вывела Феликса из равновесия. Он не привык, чтобы кто-то замечал его нужду. Но в глазах Сынмина не было жалости, только лёгкий вызов, будто он проверял, выдержит ли Феликс этот разговор.

— Ты всегда такой прямолинейный? — наконец спросил Феликс.

— А ты всегда такой серьёзный? — парировал Сынмин с лёгкой улыбкой.

На следующей перемене Ким сел за его парту без приглашения, опустив свой рюкзак с глухим стуком и мельком взглянув на Феликса, который ссутулился над тетрадью.

— Это что за каракули? Ты что, вообще ничего не понимаешь? — его голос прозвучал насмешливо, но без злости.

Феликс вскинул голову, нахмурившись.

— Я понимаю, — буркнул он, сжимая ручку чуть сильнее, чем нужно. — Просто не всегда получается.

— Ладно, давай помогу, — отмахнулся Сынмин, как будто был сам себе хозяин, и потянул к себе тетрадь Феликса. — Всё равно мне скучно.

Феликс не стал спорить. Он лишь немного выпрямился и молча наблюдал, как Сынмин быстро и чётко объясняет задачи, иногда наклоняя голову вбок, как будто сам пытался понять, как их можно решить проще.

Так прошло несколько перемен. Сынмин объяснял всё терпеливо, с неожиданной мягкостью, хотя иногда и не сдерживал смеха, когда Феликс, задумавшись, крутил ручку или рисовал узоры на краю страницы.

— Знаешь, ты вообще не такой тупой, как кажешься, — усмехнулся Сынмин, захлопывая тетрадь.

— Ну спасибо! — недовольно произнёс Феликс, закатывая глаза. — Ты тоже.