трещины (1/2)

Люди, лишённые настоящего детства, всегда будут отвечать миру долей неискренности, долей недоверия.

— Лоренс Даррелл

Минхо сидел, глядя на свои руки, сжатые вокруг старенького «Canon AE-1». Ветхий линолеум пола поскрипывал под ногами одноклассников, и время от времени слышался стук мелков по доске. Вокруг царил хаос: трещал старый магнитофон в углу, где крутилась кассета с последним хитом Seo Taiji and Boys. Кто-то из ребят оживлённо обсуждал новый фильм с Чхве Джэсоном, а пара девочек возилась с наклейками Sailor Moon, которые обменивали на переменах.

Минхо занимался фотосъемкой — фотоаппарат матери был его единственной связью с прошлым. Через объектив он смотрел на мир так, как не мог смотреть вживую: с расстоянием, с осторожностью, с тихой тоской. Минхо учился видеть мир иначе: в людях, которых он снимал, он замечал то, что другие игнорировали. Но, парадоксально, самого себя он видеть не хотел.

Минхо понимал, что его шрам привлекает взгляды. Люди часто задерживались глазами на его левой щеке дольше, чем на чем-либо другом. Он привык к этому и старался не обращать внимания. Но школа стала настоящим испытанием.

В старших классах люди уже были достаточно взрослыми, чтобы ненавидеть изощрённо, но недостаточно зрелыми, чтобы понять причину этой ненависти. Шрам на щеке стал мишенью для насмешек, а акцент — ещё одной причиной для изоляции. Минхо держался, но эта изоляция становилась всё тяжелее. Все это ужасно новое — пугало его.

Минхо с детства знал, что такое страх. Он впервые ощутил его, когда услышал звук выстрела на границе, когда мать упала словно мешок с рисом, когда она больше не встала. Этот страх он пронёс через всё — через тёмные ночи в укрытии, через переправу через границу, через холодное дыхание Южной Кореи, которая была одновременно спасением и наказанием.

Феликс был его отдушиной. Младший брат, но с таким железным внутренним стержнем, который часто казался старше самого Минхо. Они держались вместе, пока адаптировались к новой реальности. Он ощущал себя лишним в этой шумной, яркой жизни.

Он слышал шепот вокруг, чувствовал взгляды, и хотя слова на корейском языке ещё звучали для него неуклюже, он понимал, что их значение недоброе.

Только он собирался опустить голову ещё ниже, как перед ним появилась чья-то рука. Минхо поднял глаза и увидел его: растрёпанные волосы, футболка с логотипом Nirvana, слишком большая для худощавого тела и слишком свободная, чтобы быть его.

— Привет, — начал Джисон, медленно выговаривая слова, будто понимая, что говорить нужно чётче, чем обычно. — Я хотел спросить… Ты ведь фотографируешь, да?

Минхо растерянно моргнул, глядя на Джисона.

Его плёночный фотоаппарат — единственное, что осталось от матери — редко покидал рюкзак. Лишь изредка он вынимал его, чтобы словить солнечный луч или дождь, скользящий по асфальту. Однажды, когда он, спрятавшись в тени школьного двора, пытался поймать в кадр игру света и тени, его заметили. Минхо кивнул, слабо улыбнувшись.

— Тебе нравится быть невидимкой или ты просто не умеешь говорить? — голос одноклассника выдернул его из мыслей. — Староват он правда. Хоть работает? — Джисон уселся рядом, скрипнув деревянным стулом.

— Работает, — коротко бросил Минхо.

— Круто. А ты вообще знаешь, как этим пользоваться? — Джисон усмехнулся, легко ткнув пальцем в его фотоаппарат, словно хотел проверить, действительно ли тот настоящий.

Минхо кивнул, снова уткнувшись в видоискатель, надеясь, что это прекратит разговор. Но он ошибся.

— Тебе, что ли, нравится только слушать, или ты просто не хочешь отвечать? — парень наклонил голову в бок, постукивая пальцами по фотоаппарату. — Ты так сидишь, будто про тебя все забыли, — Минхо молча отвёл взгляд, но Хан не отступал.

— Снимаешь что-то конкретное или просто щёлкаешь? — голос Джисона стал мягче, но в нём по-прежнему чувствовалась доля любопытства.

— Всё. Людей, природу, небо… — наконец ответил Минхо, слова будто выскользнули из него невольно.

Джисон усмехнулся, задумчиво качнув головой.

— Покажи.

Минхо замер. Показать? Нет, это слишком личное. Но что-то в мягком, почти насмешливом взгляде одноклассника заставило его дрожащими руками открыть отсек с плёнкой. На кадрах были силуэты людей в парке, крыши домов, мокрые после дождя, уличные музыканты на мосту, чёрно-белые силуэты его брата в дождевике и даже старая лавочка с облезшей краской.

Джисон внимательно смотрел, затаив дыхание. Его лицо медленно менялось, насмешливое выражение сменилось лёгким удивлением.

— Это круто, — сказал он наконец, вернув плёнку. — Знаешь, ты как будто запер время в этой штуке.

Джисон смотрел долго, в какой-то момент даже слегка улыбнулся. Минхо почувствовал тёплую волну облегчения.

— Слушай, нам нужно несколько фоток для стенгазеты. В стиле гранж и всё такое, — вдруг сказал Хан, его голос стал увереннее. — Не хочешь помочь?

Предложение застало Минхо врасплох. Он замер, чувствуя, как внутри всё сжалось. Но отказаться он не смог. Почему? Может, из-за той искренности, которую он заметил в глазах Джисона.

— Да… можно, — выдохнул он после короткой паузы, и эти слова, произнесённые с заметным акцентом, заставило Джисона чуть шире улыбнуться.

— Клево! Тогда встретимся за школой после уроков, — Хан щёлкнул пальцами и ушёл так быстро, словно растворился в воздухе.

Минхо ещё долго сидел в своих раздумьях, переваривая произошедшее. Зачем он согласился? С этим вопросом он провёл остаток дня, но трель звонка, оповещающая о том, что учебный день окончился, не дала времени на размышления. За школой его уже ждал Джисон.

— Ты опоздал, — бросил он, даже не глядя.

Минхо покраснел и быстро извинился, но Джисон только фыркнул, махнув рукой.

— Ладно, расслабься. Покажи, что у тебя там за камера.

Минхо достал свой фотоаппарат, аккуратно проверяя, чтобы не задеть ни один механизм. Он заметил, как выражение лица Джисона слегка изменилось — в его взгляде появилось что-то похожее на интерес.