Глава 23. Яд для Моане (1/2)
Звезда Лейтена. Планета Гуриасс, Хилликийское королевство. 36 день Поры Ледяного Камня 2174 г. Эры Великого Пророка (19 февраля 2342 г.)
Это был один из самых страшных дней в жизни Моане... Вся ее жизнь, которая в последний год, казалось бы, начала налаживаться, с грохотом летела под откос. Она сидела в своей комнате на кровати, обхватив ноги руками и уткнувшись в них коленями. Все слезы она уже выплакала.
Пришло время собирать камни… Моане проклинала свою распущенную юность, свои любовные интрижки, свою похоть… Похоть – самый страшный из грехов, он отравляет душу сладким ядом и толкает человека на страшные поступки. Моане проклинала сама себя, проклинала Муну, которая смотрела на людей низкого сословия, как свою личную бессловесную собственность, свои живые игрушки. Ей, шестнадцатилетней распутнице, доставляло удовольствие владеть чужими жизнями и играть в них по своей воле.
Утром Моане, набравшись смелости, во всем призналась Тане, своей любимой дочери Тьяне. Сделала она это, во-первых, по требованию Стеллы, а во-вторых, по собственному желанию - облегчить свою душу, отдать ее на суд самого любимого человека. Она до сих пор помнит до мельчайших деталей, как побледнела Тьяне, как у нее вылетел стакан с соком из рук, как у нее хлынули слезы из глаз, и как в отчаянии она выкрикнула, взбегая по лестнице: «Я вас ненавижу! Вы чудовище!» Это был удар похлеще пощечины Стеллы, посильнее издевательского письма москвичей, которое прочитала ей Стелла.
- Они потом все равно узнают, - сказала ей Жю Сет. – Собственно, свести вашу фамилию и старое имя, это дело пяти минут. И тогда вы получите еще и клеймо лгуньи и лицемерки! Я прикрою вас, сделаю все, что могу…
Сейчас Моане желала умереть... Ее сердце стучало, как неисправный авиамотор, ей было больно при и каждом вздохе. Жить не хотелось от слова совсем… Моане понимала, как разочаровала она Тьяне, какую боль она ей причинила. Она не посмела пойти вслед за Тьяне, как-то оправдаться, объясниться... А что тут можно было объяснить? Таня верила ей, считала самой лучшей из матерей… А по итогу в моральном смысле она оказалась хуже и страшнее даже родной матери Тани.
Едва расцветшая Муна Жю Стакхлис, красавица-брюнетка с короной пышных черных волос, с царственной осанкой и идеальными пропорциями молодого тела, была отцовской любимицей и ей позволялось все. В семья князя Гаррау Жю Стакхлис было много слуг и рабов, и высокомерные аристократы относились к ним чуть лучше, чем к домашним животным. Утопление «несвоевременных» младенцев, продажа целых семей, игра на людей в карты были обычным явлением в дворянском мирке Жю Стакхлис. В такой же атмосфере, в неге и роскоши, воспитывалась и юная Муна, для нее это было абсолютной нормой. В подрастающей девушке открылся настоящий фонтан страсти, она с удовольствием играла в любовь, крутила любовные интрижки, кокетничала и даже однажды познала плотскую любовь со своей закадычной подружкой. Причем там случился целый страстный роман, который по степени страстности затмил бы роман Жю Сет и Иванниковой. Вот только продлился он меньше года… Старшие братья грозно предупреждали отца, что если сейчас не образумить, не схомутать Муну, то она принесет позор семье.
Муна с особым удовольствием флиртовала и с парнями, дворянскими сыновьями. Разумеется, в рамках приличия Высшего Света, но ее стремительно развивающаяся женская природа требовала естественного выхода, и Муне давно хотелось познать настоящую мужскую любовь, не дожидаясь замужества, которое когда еще будет! Но об этом и думать нечего было: случись такой грех и узнай о нем братья или отец – сослали бы в провинцию, а то и в монастырь бы отправили и лишили бы фамилии!
А потом избалованная девушка, жаждавшая естественной любви и сильных мужских объятий, обратила внимание на одного из рабов по имени Хуло. Это был настоящий красавец! Старшие подружки научили Муну, как получить удовольствие с мужчиной и не лишиться при этом невинности. Но проклятый раб посмел отказать ей! Сказал, что любит свою жену, молодую Мире, которая тоже была писанной красавицей, и этим жутко бесила Муну. Чтобы какая-то рабынька, двуногое животное, посмела перейти ей дорогу?!
Оскорбленная дочь князя сделала все, чтобы уничтожить счастливую семью и унизить, сломать и обесчестить соперницу. И уж конечно Муна не представляла, что когда-нибудь кто-то увидит эти страшные кадры и предъявит ей счет по делам ее!
С той поры прошел год, и благородная молодая стерва продолжала жить в свое удовольствие, мечтая о счастливом замужестве, тем более, что отец по настоянию братьев уже подыскивали роковой юной красотке будущего супруга, от греха подальше. Но тут случилась беда... Муна внезапно заболела «черной лихорадкой». А эта болезнь если не убивала женщину, то уродовала ее лицо навсегда. Болезнь погуляла по владениям княжеской семьи - умер один из старших братьев, а также пятая часть дворни.
Лежа с жестокой температурой в сорок один градус, Муна сочла это несчастье карой Божьей за свои грехи и распутную жизнь. На одре болезни испуганная девушка, будучи уже одной ногой на том свете, поклялась, что раскается и посвятит свою жизнь Богу, если тот ее помилует и сохранит ее красоту.
Так и случилось… Муна выздоровела, и ее внешняя красота почти не пострадала, вот только она сильно похудела, и лицо ее осунулось. Но галлюцинации, пережитые ей в горячечном бреду, картины ада и мук грешников, навсегда изменили ее характер. Впервые ощутила она и муки совести, за то, что разрушила семью Хуло и Мире. Распутная страстная юная красавица, горделивая и высокомерная Муна, превратилась в замкнутую молчаливую девушку, которая отказалась от плотских наслаждений и стала большую часть времени проводить в затворе, в молитвах и за чтением хилликианских книг, каждый день посещая церковь, благо она была через дорогу. Родные даже подумали, не сошла ли она с ума. Многочисленные поездки по монастырям и святым местам, разговоры с монахами и богомольными старушками и старцами перевернули ее мировоззрение на сто восемьдесят градусов. Она поняла, что рабы и слуги, - это не двуногий скот, а такие же люди, с такой же душой и сердцем, с такими же чувствами, и что за преступления против них Господь на Черном Суде спросит с особой суровостью. Муна также утвердилась в убеждении, что чувственные удовольствия вне брака – это блуд и мерзость, а удовольствия с особами своего пола, что было чрезвычайно распространено в аристократической среде, – блуд и мерзость перед Богом вдвойне. Изменению картины мира способствовала фактическая утрата Муной полового темперамента и вялотекущее угасание половой системы, - после болезни (это выяснится позже) дочь князя Жю Стакхлис станет бесплодной.
Муна хотела отрешиться от мира и уйти в монастырь, но к тому времени отцом уже была достигнута договоренность с семьей Жю Хьяне о грядущем скором браке с молодым графом Эмером.
Дальше будет несчастливое замужество, знакомство с осиротевшей девочкой Силве, скандальный развод и уход в монастырь. В монастыре молодая женщина, получившая новое имя Моане, провела почти десять лет. Она утратила всю свою кокетливую красоту, занималась самой черной работой, руки ее стали сильными, как у мужчины, кожа огрубела и загорела под жарким солнцем, а ладони покрылись царапинами и мозолями. Сиятельная родня, разумеется, отреклась от нее.
Моане не роптала на свою судьбу… Каждый миг она теперь старалась делать добро, помогать людям, а трудности воспринимала стоически, как искупление грехов. Добывая свой хлеб тяжелым трудом, проводя время в постах и молитвах бок о бок с сестрами из низких сословий, Моане окончательно утвердилась в мысли, что божественное происхождение знати и животная природа «черного сословия» - выдумка, навязанная людям обществом и короной, чья-то злая воля, и что людям в хижинах Богом дана такая же бессмертная душа, что и счастливчикам из дворцов. Моане, имея отличное образование, стала священнослужительницей в отдаленной деревушке графства Сетт, где уже тогда заявила о себе дьяволопоклонница и развратница Стелла Жю Сет, открыто именующая себя Черной Ведьмой, про которую ходили слухи один страшнее другого. Матушка Моане, считая себя духовным воином Света и Правды, решила сражаться со злом и отважно критиковала это исчадие ада, пока не произошла вся эта страшная история с Силве...
Самое интересное, что Моане, дочь вельможи из Высшего Света, хлебнувшая горя и не всегда имевшая корку хлеба на столе деревенская священница, сражаясь с Жю Сет, бросала в душе вызов и всему старому распутному и погрязшему в роскоши и пороках аристократическому миру. Моане считала бедность благом, очищением души, и она теперь олицетворяла себя с простым народом в пику распутной богачке. Самоотверженная бессребреница Моане была готова погибнуть в борьбе с Ведьмой, но победить ее хотя бы нравственно. Но потом началась болезнь Силве… И Моане отлично почувствовала все то, что чувствует бедная невольница, у которой хотят отобрать любимое дитя. Так бы все и случилось, если бы не знакомство с той самой Черной Ведьмой у Хальских пещер семь лет назад…
И, оказывается, за все это время Господь не простил ей старый грех и призвал ее к ответу именно сейчас, нанеся ей самый жестокий удар через единственное оставшееся у нее утешение – куалийскую девушку Та-Тьяне. Стелла говорила ей: «Все наши поступки и мысли всегда возвращаются к нам… И происходит это тогда… когда мы этого меньше всего ждем… Мы уже и забыли то, что совершили, а ОНИ не забыли! И они подстерегают нас на нашей дороге, как разбойники в лесу на большой дороге, ожидая, когда мы потеряем бдительность и ослабеем… или просто отвернемся… чтобы выскочить из-за угла и ударить нам в спину!» Сказала, что этими словами наставляла ее болхианская полуживая графиня, замученная зидоистскими палачами. Как она была права!
Есть только один способ спасти свою честь и избавить от позора Тьяне… Дворянка между жизнью и честью всегда выбирает честь! И если она, Моане, дочь князя Жю Стакхлис, замарала свою честь и обидела Тьяне, эту святую юную язычницу, остался один путь…
Моане, вся дрожа от нервного возбуждения, села за стол... Приготовила перо и чернильницу, достала из стола несколько листов бумаги... А самое главное - достала из маленькой шкатулки большую красную таблетку, которую держала там на самый последний случай. Положила ее на маленькую кофейную ложечку, приготовила стакан воды… Говорят, этот яд действует быстро: минута - и тебя нет!
Из горестных мыслей Моане вырвали два хлопка дверью:
- Ситти Моане, разрешите войти?
На пороге возник хмурый, непричесанный Дуор Лан, передвигавшийся еще с большим трудом. Они надел свой черный китель на голое перебинтованное тело и еще прихрамывал на левую ногу. Вот его Моане хотела видеть меньше всего! Ей было совестно смотреть в глаза недавнему герою.
- Простите, господин Лан, я не могу вас принять! Я хочу побыть одна.
- Я ненадолго… Извините за беспокойство…
А Лан цепким взглядом тут же обратил внимание на свежие листы бумаги, лежащие на столе, перо и мельхиоровую ложечку с лежавшей на ней большой красной таблеткой и рядом, - стакан с водой.
- Я хотел сказать вам, ситти… Что поддерживаю вас! – буркнул Лан, стараясь держаться ровно, как перед генералом. – Мне приходилось бывать на вашем месте!
- Благодарю вас, господин ротмистр, - ответила печальная Моане, стараясь не смотреть болхианскому офицеру в глаза. – И все же быть офицером, слугой своего отечества лучше, чем просто распоясавшейся барынькой! Вы, я уверена, свою честь не только не замарали, но и вознесли в последнем бою.
- Знаете…- поморщился болхианец. – Я пережил ядерную войну, жизнь в бункере, воевал сам и приказывал убивать других. Я пережил гибель своей державы, крах идеалов и осознание того, что являлся всего лишь мясником на огромной бойне. И… Я понимаю, как вам сейчас тяжело. По нашим меркам у вас, кстати, проступок-то плевый! Я бы так не напрягался на вашем месте. На мне груз куда более тяжелый.
- Пусть Бог судит, чей грех тяжелее… Я не так боюсь людского суда, как слез Тьяне… - тихо молвила священница. – Она вся моя жизнь… Моя удочеренная девочка… Я очень люблю ее. А она меня, наверное, ненавидит теперь. Я растоптала ее мечту…
- Ерунда! Ваша Тьяне хоть и молодая девочка, но военный человек! Она быстро сориентируется в ситуации и примет правильное решение!
Моане посмотрела на относительно бодрого Лана… Он ничего не понимал! Не понимал, что одно дело – мужчина, способный держать оружие в руках, который никому никогда не клялся в любви, не нарушил никакого слова и которому, по сути, нечего терять. Он легко может смыть свой проступок кровью на поле битвы, и еще получит награду! А даже если и погибнет – его будут хоронить с честью, и даже враги снимут перед его могилой головные уборы и скажут, что, мол, хороший был солдат, достойный противник! Сами же враги сберегут его честь! Другое дело – женщина, которая заранее беззащитна перед общественным мнением, перед толпой, которая слабее и уязвимее, да и к тому же от женщины всегда ждут кристальной честности. А она, получается, лицемерила! Да к тому же сделала так больно любимой дочке, для которой обязалась быть примером, на деле оказавшись хуже и страшнее Аделины Синицыной! Женская честь всегда уязвимее перед чужим судом.
- Спасибо вам, друг мой! – поблагодарила Лана Моане. – Вы принесли мне моральное облегчение! Не сочтите обидой, пожалуйста, оставьте меня на краткое время. Я не хочу, чтобы вы видели меня такой… Мне нужно побыть в одиночестве.
- Да, конечно, ситти! – Лан щелкнул каблуками, поморщившись от боли и вдруг сказал:
- Ситти Моане! Я бы хотел… Я хотел бы… сказать вам... что…
Если бы сейчас Лан нашел в себе силы сказать то, что собирался, то, наверное, эта история пошла бы по другому пути... Но старый вояка, не знающий страха на ратном поле, в спальне дамы запнулся и замолчал, считая, что не пришло еще время для такого объяснения. Он, превозмогая боль, козырнул ладонью к левому плечу и вышел вон.
«Вот и история, что Лан влюблен в меня, осталась в прошлом - с горечью подумала Моане. – Ах, если бы он признался мне в любви! Я бы была не одинока! Но зачем ему, герою, такая жена?!»
И вот только сейчас Моане постаралась представить, что чувствовала бедная Мире, вспомнила, как плакала маленькая Фирне, как вчера рыдала от ужаса ни в чем не повинная Селине… И горячая волна сочувствия к этим людям в сочетании с ненавистью к самой себе ядерной ударной волной прошла через сердце и разум Моане. Бывшая Муна закрыла ладонями лицо и горько разрыдалась:
«Ты чудовище, Моане! А чудовищ нужно уничтожать, чтобы они добрым людям свет не застили… Вот я сейчас и уничтожу тебя, Муна! Будь ты проклята! Будь Я ПРОКЛЯТА!»
Прорыдавшись, Моане, шатаясь от слабости и нервного перевозбуждения, дошла до двери, закрыла дверь на ключ изнутри, чтобы ей больше никто не помешал. Взяла из пачки еще одну сигарету – уже точно последнюю, - и, содрогаясь от всхлипываний, закурила. Ей было сейчас так плохо, страдания ее были настолько велики, что сами адские демоны, ворвись они в мир людей, увидев муки Моане, не решились бы атаковать ее, вспомнили бы про совесть и жалость. А сама Моане мечтала только об одном, - чтобы у нее остановилось сердце.
Но нет! Работает, не останавливается!
Стряхнув пепел с прокуренной сигареты, Моане одной рукой подвинула к себе лист бумаги, второй рукой раздавила окурок и взяла перо…
А в другом крыле дома, на втором этаже, на кровати, с красными от слез глазами, сидела Таня. Сидела и смотрела в стенку… В уголке на стульчике забилась Селине и боялась лишний звук издать.
По душе Тани как будто ядерный смерч прошел… Она до сих пор не могла поверить, что любящая и заботливая матушка Моане, идеал мамы, оказалась садисткой и изуверкой, наслаждающейся страданиями безвинных людей. Таня, будучи по природе честным и открытым человечком, искренне прониклась горем семьи Селине, она заочно возненавидела фашистку Муну, и в мечтах желала поквитаться с ней за чужую боль и страдания. В сознании Синицыной на одной стороне баррикад были крепостники-рабовладельцы-дворянчики во главе с Муной, а на другой стороне, - Таня, все прогрессивное человечество Федерации и Хилликии, и, конечно, матушка Моане, прогрессивный ангел-антипод злодейки-изуверки. А оказалось, что ее добрый ангел матушка Моане и есть та самая злодейка-мразь! Что это как не предательство?!
Как можно было так поступить?! Чем она лучше болхианских фашистов?! А ей, Тане, Моане тоже лгала? Нет, нужно немедленно собрать вещи и улетать на службу, на фронт, на Болхиа… Просто собраться и улететь. Ничего не говоря Моане, да она больше и не сможет говорить с ней, не сможет доверить ей ни одной тайны…
И тут же Татьяна вспоминала любящие руки Моане, слова любви и поддержки, ласковые поглаживания по голове, колыбельную песенку… По сути именно с Моане Татьяна впервые почувствовала себя любимой и кому-то нужной, почувствовала поддержку и любовь, которой ей так не хватало в детстве. Не может человек так притворяться! Да и потом Моане не лебезила и не притворялась перед ней, - где надо, она говорила Тане неприятные вещи, сердилась на нее, они даже немножко ссорились! Не похожа мама Моане на коварную лицемерку, что надо, она прямо в глаза говорит… Или для нее Таня, любимица Жю Сет, - это одно, а рабы и невольники – это скот, недочеловеки? Издержки барского воспитания? Таня ловила себя на мысли, что хоть она и близка к состоянию ненависти к Моане, но, будучи хорошим, честным человеком, который просто не умел прятать камень за пазухой, она же пытается найти оправдание непутевой матушке.
Но как можно быть настолько лютой к беззащитному человеку, к ее ребенку?! Вот Селине… Она по местному дикарскому закону вообще не человек, а живая собственность Тани. И что-то Тане не хочется ни ударить ее, ни унизить, не издеваться над ней… Наоборот, она жалеет ее, хочет помочь состояться ей в жизни. Что творится в душах таких вот рабовладельцев, которые реализуют комплексы власти на подчиненных им людях? А у них просто нет другой возможности тешить свою самооценку, свое чувство собственной важности, кроме как наслаждаться властью над бесправными. Они же через одного глупцы и бездельники! А те дворяне, которые действительно заняты каким-то делом или службой, они как правило, куда терпимее и добрее к черному люду. Тот же Кыбо, например… Но ведь и Моане не бездельница! Как она могла?
- Я никогда не буду такой же! – выкрикнула Таня. – Никогда! Селине, я тебя ничем не обидела? Может, что-то сказала тебе, что тебе не понравилось? Может, оскорбила твое достоинство?! Прости, если я что-то не так сделала, то по незнанию вашей культуры.
- Да вы что, госпожа Тьяне?! – удивилась Селине. – Да о такой барыне любая холопка может только Бога молить! Господь с вами! Да вас люди святой зовут!
- Да какая я, нахер, святая! – огрызнулась Синицына. – Я, если хочешь знать, самая неорганизованная и ленивая ученица на курсе! Даже переэкзаменовку пришлось проходить… Я сама собой очень недовольна! И… не доглядела за матушкой Моане, не обратила феодально-крепостнические пережитки в ее менталитете. И сама вон разнежилась, развратилась, про службу забыла. Меня «госпожой» называют, а мне приятно! Тоже мне, коммунистка! Позор, а не коммунистка!
- Если вы про себя так говорите, что же, у вас там одни праведники живут? – испуганно спросила Селине.
- Спрашиваешь! Да у нас там такие герои служат, по сравнению с которыми я – просто насекомое неразумное! – в запальчивости воскликнула Таня. – Как бы мне хоть на процент стать такой же, как и они!
- Истинно, святая, из Божьего Царства! – прошептала Селине. – Про богов говорит! Я - холопка ангела!
- К вам можно? – В комнату к девушкам, не ожидая разрешения, вплыла хозяйка дома, Стелла Жю Сет в своем вечном черном платье до пола. Или это было другое платье, с другими самоцветами на воротничке?
- Селине, выйди-ка! – приказала графиня. – Нам с твоей барышней пошептаться надо!
- Как прикажете, Ваша Светлость! – Негритянка, подобрав юбки, поспешила к выходу. – С вашего разрешения!
- Как ты? – спросила Стелла, присаживаясь рядом с девушкой-курсанткой.
- Отвратительно! – честно сказала Таня. – Душу как будто ионными торпедами SA-400 разбомбили!
Жю Сет демонстративно раскинула руки, призывая к себе землянку, и Таня подвинулась к Черной колдунье в объятия, пристроив ей голову на плечо:
- Тетя Стелла, почему все так?
- Прежде чем ты примешь решение по поводу Моане, я позволю себе сказать несколько слов в ее защиту, - начала говорить Жю Сет, гладя Таню по голове. – Зря, кстати, коротко подстриглась, твоя коса тебе очень шла! Во-первых, имей в виду, что Моане родилась и выросла в дворянской семье, где к людям низких сословий изначально относились, как к мусору. Да что там к низким сословиям, такие кадры даже на меня, сельскую дворянку Второй Степени, пытаются смотреть свысока! Моане росла в такой атмосфере и просто не знала, что это неправильно. Земля тогда еще не пришла на Гуриасси… Это мне хорошо, я имела возможность сравнивать миры между собой и изучить устройство социалистического общества Земли. У Моане же не было такой возможности, она дитя своего мира и времени. И, несмотря на это, она проделала гигантскую работу над собой и фактически убила в себе Муну, став нравственным ориентиром для многих, даже для меня! Во-вторых, жизнь у нее была не сахар. Она уже наказана за содеянное – и неудачным замужеством, и бедностью, и бездетностью… Она, кстати, не может иметь детей, даже зачать ребенка не может… Об этом я узнала недавно… А знаешь, какой удар для женщины – знать, что ты пустоцвет, сухое дерево?! Не дай тебе бог это узнать на практике! В-третьих, она тебя искренне любит, фанатично любит, как родную дочь. Она умрет за тебя! Можешь мне поверить, я вижу людей насквозь… Вижу я и твои терзания. Три мира облетишь – такой матери не найдешь!
- Так как же она могла так издеваться над другой матерью?! – ожесточенно спросила Таня, оторвавшись от Жю Сет. – Как может такой любящий человек, как ты говоришь, быть такой жестокой?! А то, что она хотела убить Селине, - это у меня вообще в голове не укладывается! За что?! Если у девочки изуродована психика, так ее убивать?! Что за фашизм такой?!
- Еще раз говорю: та Муна и нынешняя матушка Моане, - это разные люди! – обволакивающим, колдовским голосом говорила Стелла, возвращая Татьяну на прежнее место. – Тебе хорошо, ты родилась на Земле в просвещенный век! Бытие определяет сознание. Родись ты в Российской империи, веке в восемнадцатом-девятнадцатом, в какой-нибудь дворянской усадьбе, ты бы сама за милую душу торговала бы крепостными, секла бы их на конюшне и закладывала в борд… тьфу, в ломбард живые души! И считала бы это абсолютной нормой!
- Нет! – воскликнула Таня.
- Да! Ты просто никогда не рождалась барыней! Скажи мне, Таня, ты любишь Моане?
- Теперь… не знаю… - с ужасом в голосе ответила Синицына, хватаясь за голову.
- Понятно… То есть когда матушка Моане была мягкой и удобной, ты ее любила, матушкой ее называла… - заговорила Стелла нудным, сухим голосом, скорчив брезгливую гримасу. – А когда Моане стала неудобной – пшла прочь! Ты же коммунистка, куда тебе такую тетку?! - Стелла тут же встала с Таниной кровати и, гордо задрав носик, направилась к дверям.
- В смысле?! – побагровела Таня от стыда, понимая, о чем говорит Стелла. – Вы меня не так поняли! Я готова своей матушке прощать все… Но как можно простить и забыть такое злодеяние?
- Да ладно, - махнула рукой Стелла, мгновенно меняясь в лице. – Не оправдывайся… Я сама такая же… Чего прикидываться-то… Слаб человек! Что святых-то из себя корчить, я все понимаю…
…А в это время Моане, взяв себя в руки, писала последнее письмо Татьяне. Она уже написала завещание, в котором свое маленькое имение (по сравнению с владениями Жю Сет) разделила на три части. Первая, чуть поменьше, но с домом, должна была отойти Тане Синицыной. Кроме того, она предполагала, что Синицына унаследует ее титул и станет баронессой. Вторая часть, с садами и виноградниками, отходила Силве и Саше Машуре. А теперь самое главное, - третья часть, с зерновыми, самая значительная по площади должна была отойти… Фирне, маме Селине. Кроме того, Моане своей последней волей УДОЧЕРЯЛА И ОСВОБОЖДАЛА Фирне из крепостной зависимости, и делала своей третьей наследницей. Правда, Фирне находилась в зависимости от Стеллы Жю Сет, но Моане не сомневалась, что ее названная сестра выполнит ее волю.
Парадокс – злобная Муна, которая угрожала убить еще маленькую Фирне, бросив ее в бочку с водой, становилась ее покровительницей и, фактически, второй матерью... Моане понимала, что бедная дочь рабыни точно не воспылает к ней дочерними чувствами, но это и нужно было только для того, чтобы легализовать передачу Фирне наследства после смерти Моане. А за этим дело не станет… Правда, там на этих землях – ни одного строения, одни поля, но и это неплохо, - торговать зерно тоже дело прибыльное. Или если захочет, продаст… В общем, голодной не останется.
А потом Моане, глотая слезы, принялась писать прощальное письмо Тане:
МИЛАЯ ТЬЯНЕ!
ЕСЛИ ВЫ ЧИТАЕТЕ ЭТО ПИСЬМО, ЗНАЧИТ, МЕНЯ УЖЕ НЕТ В ЖИВЫХ.
Я НИКОГО НЕ ВИНЮ В ПРОИЗОШЕДШЕМ. Я ПОНИМАЮ, ЧТО РАЗОЧАРОВАЛА ВАС И ОСТАВИЛА КРОВАВУЮ НЕЗАЖИВАЮЩУЮ РАНУ НА ВАШЕМ СЕРДЦЕ, ПРИНЕСЛА ВАМ БОЛЬ И ПОЗОР. И ПОЗОР ЭТОТ Я МОГУ СМЫТЬ ТОЛЬКО СВОЕЙ КРОВЬЮ.
Я РАДА, ЧТО В КОНЦЕ МОЕГО ЖИЗНЕННОГО ПУТИ Я ПОВСТРЕЧАЛА ВАС. ВЫ БЫЛИ ДЛЯ МЕНЯ МАЛЕНЬКИМ МАЯКОМ В ТЕМНОЙ МГЛЕ МОЕЙ НИКЧЕМНОЙ ЖИЗНИ. КЛЯНУСЬ БОГОМ И СВЯТЫМ ПРОРОКОМ, ЧТО Я ЛЮБИЛА ВАС ДО ПОСЛЕДНЕГО СВОЕГО ВЗДОХА. НО, УВЫ, Я ОКАЗАЛАСЬ НЕ СПОСОБНА СТАТЬ ХОРОШЕЙ МАМОЙ ДЛЯ ДЕВОЧКИ СО ЗВЕЗД.
Я ОСТАВЛЯЮ ВАМ НАСЛЕДСТВО И НАРЕКАЮ ВАС БАРОНЕССОЙ ТЬЯНЕ МОАНЕ ЖЮ СЕТ. ПРОШУ ВАС, РАСПОРЯДИТЕСЬ ИМ РАЗУМНО. И ЗАКЛИНАЮ ВАС СВОЕЙ ПОСЛЕДНЕЙ ВОЛЕЙ, СТОРОНИТЕСЬ МРАКА И ГРЕХА. ЖИВИТЕ ПО СОВЕСТИ ТАК, КАК НЕ СМОГЛА ЖИТЬ Я.
ВСПОМИНАЙТЕ МЕНЯ ИНОГДА В МОЛИТВАХ. И… ПРОСТИТЕ МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА.
ЛЮБЯЩАЯ ВАС МАТУШКА МОАНЕ.
Потом написала письмо Лану:
МИЛОСТИВЫЙ ГОСУДАРЬ МОЙ! Я ВЕРЮ, ЧТО ЗА ТО КРАТКОЕ ВРЕМЯ, КОТОРОЕ МЫ БЫЛИ ВМЕСТЕ, У ВАС ВОЗНИКЛИ КО МНЕ ОПРЕДЕЛЕННЫЕ ЧУВСТВА, НО ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ИХ ВЫРАЗИТЬ. ЕСЛИ ЖЕ ВЫ РАЗОЧАРОВАЛИСЬ ВО МНЕ, ПРОШУ ПРОСТИТЬ НЕДОСТОЙНУЮ. НА ПОРОГЕ СМЕРТИ Я ПРИЗНАЮСЬ, ЧТО Я ПРОНИКЛАСЬ К ВАМ ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ СИМПАТИЕЙ И СЧАСИЛИВА БЫЛА БЫ СТАТЬ ВАШЕЙ СПУТНИЦЕЙ ЖИЗНИ. УВЫ, НА ВСЕ ВОЛЯ БОЖЬЯ, И ЭТОМУ НЕ ДАНО СВЕРШИТЬСЯ. ПРОЩАЙТЕ, МОЙ ГЕРОЙ!
Все… Теперь пора…
Моане, мучаясь за ту боль, которую причинила стольким людям, переоделась в новую, чистую одежду. Старую бросила в кучу в уголке у шкафа – все равно в стирку или на сожжение… Снова подошла к столику, взяла большую красную таблетку двумя пальчиками.
Помолилась, два раза широко вздохнула, чтобы унять дрожь в пальцах, и быстро проглотила таблетку, запив большим количеством воды.
Затем Моане заторопилась к кровати, чтобы не упасть безжизненной здесь, на полу. Быстро сняла туфли, легла на кровать, сложив руки на груди, как перед погребением. Потом все же быстро привстала и надела туфли. Она не хотела, чтобы те, кто потом придет за ней, видели ее босые пятки, - ведь это же недопустимо для приличной дамы.
«Все… Все кончилось» - быстро неслись мысли в голове бедной Моане. – «Минута, и все… Аптекарь сказал, что это очень сильный яд, убивает мгновенно… Как будто засыпаешь…»
И действительно Моане тут же почувствовала, как ее клонит в сон. Уже на пороге сознания и бессознательного она успела подумать:
«Так вот как это бывает?! Как будто засыпаешь… Вот только желудок очень болит… Ничего, еще немного, и все… Мертвые стыда не знают…»
… - Что святых-то из себя корчить, я все понимаю… - пожала плечами Стелла с равнодушным видом. – Моане, если подумать, разочаровала тебя. Ты хотела бы иметь другую мать, которой можно гордиться, возлагала на нее надежды... А тут такая история!
- Я не понимаю тебя… - покачала головой Татьяна, удивленная таким ходом мысли от той, кто называл Моане «названной сестрой». – Тебе ее не жалко?
- Жалость – унизительное чувство! – резко сказала Стелла, опираясь рукой на дверной косяк. – Моане оно не нужно, она благородной крови. И сама выбрала свой путь… Ты же ее не любишь больше?!
- Кто тебе сказал?!
- Так если бы любила, ответила бы сразу! Возмутилась бы – что, мол, ты тут такое городишь, старая ведьма?! Если бы любила, сидела бы сейчас у ее постели и стерегла бы каждый ее шаг! Да, возможно кричала бы, возмущалась, ругалась бы на нее, но не оставляла бы ее одну! А ты сидишь здесь и нежно гладишь свою обиду, упиваясь ей! И, заметь! Тебе не людей жалко сейчас, тебе СЕБЯ жалко! Что ты такая вся положительная, а Моане тебя разочаровала!
- Это не так! – Таня вскочила с кровати, багровея от стыда и в душе понимая, что Черная Ведьма где-то и права. – Да, я обижена на нее, я возмущена ее поступком, мне нужно время, чтобы понять, как вообще поступать в такой ситуации, но… Это неправда!
- Это правда! – зловеще оскалилась Ведьма, и глаза ее вновь засветились страшным красным огоньком. – Слаб человек! А что сейчас чувствует сама мать Моане, ты не задумалась?! Она считает, что она предала тебя! Я с ней утром говорила! И ты считаешь так же?