И удел мой кромешная тьма (2/2)

Хестер чувствовала как его грубая ладонь с силой сжимает ее бедро, слышала как он с треском разрывает ткань, но продолжала безвольно лежать. Она хотела закрыть глаза, желая хотя бы на мгновение забыться, погрузиться в любое другое воспоминание, но не было сил даже на это. Каждое её движение было обременено тяжёлой усталостью, и даже попытка отстраниться от реальности казалась невозможной. Она была как застывшая в камне, когда каждое чувство, каждая мысль были поглощены лишь этим мгновением. Мучитель пришёл, и она чувствовала, как его присутствие наполняет пространство, сдавливая её грудь, лишая дыхания. Он пришёл, чтобы показать свою власть, будто напоминание о том, кто она на самом деле — ничто, лишь та, чья судьба принадлежит ему. Он был её тенью, её кошмаром, и теперь, когда он был рядом, она была ничем, кроме как его собственностью.

Он медленно навис сверху, его дыхание ощущалось на её коже, а лицо было так близко, что Хестер могла увидеть своё отражение в его тёмных глазах — почти черных, как бездна, куда невозможно было заглянуть, не потеряв себя. Она смотрела в эту тьму, ощущая, как она поглощает её, а его глаза, словно безжалостные зеркала, отражали её страх и слабость. Она была как незначительный штрих в его мире, и в тот момент ей казалось, что сама тьма смотрит на неё — холодно, безжалостно, с полным осознанием своей власти над её телом и душой.

Всего на секунду его губы искажает едва заметная насмешливая улыбка. Он доволен, наслаждается каждым её мучением, каждым её вздохом, полным страха и боли. Он видит её слабость, и это приносит ему удовлетворение. В его глазах мелькает что-то тёмное, неуловимое, желание, которое кажется едва сдерживаемым. Хестер чувствует, как её сердце сжимается, и на мгновение её взгляд снова встречает его. Но это мгновение слишком страшное, и она закрывает глаза, готовая принять новую порцию боли, унижения, полностью отдаваясь тому, что она не в силах изменить.

Его ладонь медленно переместилась к её волосам, и, не давая ей времени на реакцию, он с силой сжал их в кулак, заставив её голову запрокинуться назад. Боль прошлась остриём по её коже, и она тихо ахнула, но не могла отдернуть голову — его хватка была слишком крепкой, слишком властной.

Затем он вошел, быстро, грубо, больно…Это было похоже на то, как если бы кто-то вонзил ей нож между ног, и каждый его толчок, казалось, разрывал лезвием свежую, только что открытую рану. Она попыталась отвернуть лицо, но Марволо грубо дернул её за волосы, заставляя снова встретиться с его взглядом. Хестер почувствовала, как её шея заболела от его силы, и, несмотря на всю её внутреннюю борьбу, не могла избежать его контроля. Боль, которая застыла в её глазах и отразилась на лице, не вызвала у него ни жалости, ни сочувствия — наоборот, она лишь разжигала его. Он видел её страдание, и оно приносило ему удовольствие, возбуждало его еще сильнее.

— Скажи что будешь хорошей девочкой,— он сделал пару грубых толчков, и несколько слезинок скатились по ее щекам.

— Скажи это Хестер,— прорычал он сильнее вжимаясь в нее.

— Я буду хорошей девочкой,— обессилено повторила она, почти механически.

—  Скажи, что ты принадлежишь мне, и только мне,— протянул он между стонами, при этом ускоряя темп, почти вбивая ее в кровать.

Его руки скользили по её телу, грубо сжимая её кожу или болезненно тянув волосы, заставляя каждый её нерв сжаться в ответ. Он не давал ей ни секунды покоя, покрывая её влажными, отвратительными поцелуями, от которых она не могла избавиться, как от ядовитого прикосновения. Каждый его стон был искажённым звуком, который лишь усиливал ощущение безысходности. Его запах — приторно сладкий, с едким привкусом гнили — заполнял пространство, сковывая её грудь, сжимая желудок, как будто его присутствие было невыносимым и смертельным.

— Скажи, Хестер, — его голос был низким и хриплым, когда он прислонился к ней лицом, и она почувствовала, как его потное тело касается её. Это ощущение вызвало новую вспышку тошноты, которая сжала её горло. Он был рядом, слишком близко, и его дыхание, тяжелое и горячее, заполняло её пространство, как невыносимое бремя.

— Я твоя, и принадлежу только тебе, — повторила она, её голос был едва слышен, как будто слова эти не имели значения. Она произнесла их автоматически, как заклинание, которое должно было защитить её.

Она видела, как его глаза закатились от наслаждения, когда она произнесла эти слова, как его зубы сжались, а лицо исказилось в гримасе, полное звериного удовольствия. Его выражение было похоже на что-то дикое и безжалостное, как если бы её смирение стало для него наркотиком, которым он наслаждается до последней капли. Он не скрывал своей жажды, его глаза блеснули ярким, почти безумным светом. Марволо сделал еще несколько быстрых толчков, а затем протяжно застонал, и обессилено навалился на нее всем телом. Хестер чувствовала, как внутри разливается его теплая жидкость, как его член все еще пульсирует в ней.

Хестер прикрыла глаза, и в её голове крутилась только одна мысль: это закончилось, всё прошло, и я пережила это. Она лежала, всё ещё с закрытыми глазами, не в силах открыть их. Она не хотела возвращаться в реальность, в мир, где только что пережила такую боль и унижение. Этот мир казался ей чуждым, пугающим, и она не могла осознать, как вернуться в него. Марволо встал с кровати, спокойно одевшись, как если бы всё, что произошло, было лишь игрой, не оставившей в нём ни капли сожаления. Напротив, он наслаждался своей властью, её болью и унижением. Он наклонился, оставив мерзкий поцелуй на её губах, и, почти уже покидая комнату, вспомнил что-то важное. Он бросил ей маленький пузырёк с зельем, который она едва заметила.

— Не забудь выпить, нам ведь не нужны дети до брака, — его слова прозвучали, как насмешка, и с этим последним жестом он покинул комнату, оставив её в полном одиночестве, в тени того, что только что произошло.

Как только за Марволо закрылась дверь, Хестер заставила себя подняться, хотя тело отказывалось повиноваться. Каждое движение отзывалось болью, ноги подкашивались, и ей пришлось почти ползти, цепляясь за стены, пока она не добралась до ванной. Тошнота, терзавшая её с той самой минуты, как Марволо вошёл в её комнату, теперь достигла пика. Девушка склонилась над унитазом, не в силах больше сдерживаться.

Так начинался её привычный, изматывающий ритуал. Сначала — тошнота, которая накрывала её волнами, заставляя проводить долгие минуты в мучениях. Затем — горячий душ, в котором она оставалась не менее часа. Первые сорок минут Хестер до боли терла кожу, стараясь смыть с себя его прикосновения, его запах, его следы. Она терла так сильно, что на коже появлялись красные полосы, а иногда даже кровь, но она всё равно не могла избавиться от ощущения грязи.

Сегодняшний вечер не стал исключением. Хестер вновь стояла под струями горячей воды, раздирая кожу в отчаянной попытке очиститься. Её руки дрожали, а глаза застилали слёзы. Наконец, когда сил уже не осталось, она сползла вниз, обняла себя руками и уткнула лицо в колени. Капли воды смешивались с её слезами, стекая по её лицу.

Боль вновь захлестнула её, затопив сознание. Метка на её рёбрах словно ожила, обжигая кожу, а браслет на запястье, который она ненавидела всей душой, стал вдруг непомерно тяжёлым. Всё, чего она хотела, — было далеко и недосягаемо.

Только она почувствовала, что может взлететь, только на мгновение поверила, что у неё есть крылья, как Марволо вновь безжалостно их обломал.

— И всё-таки мой удел — кромешная тьма, — прошептала она, обращаясь в пустоту. Её голос утонул в шуме воды, но этот шепот казался ей самым честным признанием за весь день.

***Хестер уже несколько дней почти не покидала свою комнату, стараясь укрыться от всего мира. Раньше это помогало — несколько дней тишины и уединения, чтобы прийти в себя, собрать остатки сил и продолжать жить. Но сейчас всё было иначе.

Её душа разрывалась на части от тревоги и неопределённости. Внутри неё бушевали противоречивые желания. Она отчаянно хотела увидеть Оминиса. Ей нужно было его присутствие, его тепло. Она мечтала обнять его, прижаться, почувствовать себя в безопасности. Казалось, только он способен был успокоить её, снять это удушающее напряжение, пожалеть.

Но страх парализовал её. А что, если он поймёт? Почувствует? Что если увидит ту грязь, которая, как ей казалось, въелась в её кожу, в её душу? Мысли об этом сжимали её горло, как петля, не давая дышать.

Она никак не могла избавиться от этого ощущения — ощущения собственной грязи. Казалось, что всё вокруг пропитано её позором. Ей было страшно смотреть в зеркало, страшно выйти за дверь. Она была уверена, что все увидят, все заметят. Она не могла позволить ему увидеть её такой. Но и без него она чувствовала, что медленно тонет. Как ей раньше удавалось жить без него?

В любом случае, выбора у нее не было, сегодня был понедельник, и вчера мистер Мракс сказал что все должны присутствовать на утреннем бранче. Хестер уже стояла полностью одета, и перед выходом знатно облила себя духами, что бы перебить на себе запах Марволо, ей казалось что она до сих пор воняет им.

Хестер открыла дверь своей комнаты и тут же замерла, ощутив, как гнетущее желание вернуться обратно окутало её, словно тяжёлый плед. Закрыть дверь, спрятаться и снова дать волю слезам — вот чего хотелось ей всем сердцем. Но вместо этого она неуверенно остановилась на пороге, чуть качнувшись назад, словно тело само протестовало против выхода в мир.

Она сделала глубокий вдох через нос, затем выдохнула через рот, почти беззвучно. Сжав кулаки до побелевших костяшек, Хестер собрала всё своё внутреннее сопротивление в единый узел. Ей нельзя страдать. Ей не позволено показывать слабость. Нет, конечно нет.

Шагнув через порог, она будто надела на себя маску: сломленная девочка осталась позади, а в столовую направилась уверенная, счастливая невеста. Роль, которую она обязана играть.

В просторной столовой, как и ожидалось, чита Мраксов уже сидела за столом. Мистер Мракс, одетый с идеальной строгостью, что-то рассказывал, а Марволо, нахмурившись, слушал его с той внимательностью, которой он никогда не удостаивал Хестер. Но её взгляд искал другого — и вскоре нашёл.

Оминис сидел чуть в стороне, казалось, полностью отстранённый от беседы. Его лицо было непроницаемым, почти холодным, но стоило Хестер войти, он поднял голову, будто почувствовал её присутствие. Его бледные глаза не могли видеть, но в их глубине внезапно вспыхнуло что-то мягкое и трепетное, едва заметная нежность.

Хестер задержала на нём взгляд, позволив себе этот краткий миг слабости, словно это была единственная спасительная опора в этом доме. Однако долго задерживаться было нельзя. Она нехотя отвела глаза, изо всех сил стараясь не выдать своих чувств, пожелала всем доброго утра и медленно опустилась на стул рядом с Марволо. Мужчина даже не удостоил её взглядом, но Хестер всё равно ощущала его холодное, почти угрожающее присутствие.

Хестер старалась не смотреть на него, не позволять воспоминаниям той ночи выплыть на поверхность. Но его голос, такой противный, скользкий, тянул её назад, как удушающий канат, обвивающий горло. Марволо говорил с отцом — о работе, о новых делах, о законах. Его слова звучали будто бы важными, но для неё они были невыносимым шумом, который она никак не могла заглушить.

И вдруг она почувствовала его руку. Громадная, холодная ладонь легла ей на колено, словно это было нечто обыденное, его право. Хестер вздрогнула, чашка кофе в её руках опасно покачнулась, и тёмный напиток едва не пролился на скатерть.

Она сжалась, дрожь пробежала по её телу, и она невольно зажмурила глаза, пытаясь отогнать эти прикосновения, эти воспоминания. Внутри неё всё кричало, но она подавляла этот крик, прикусывая губу до боли.

Держись. Только держись, — молила она себя, повторяя эти слова, как заклинание, которое должно было защитить её.

— Что ж, — внезапно раздался голос мистера Мракса, глубокий, но лишённый какого-либо тепла. Он оторвался от разговора с сыном и, казалось, только сейчас обратил внимание на девушку. — Твои родители приедут со дня на день. Совсем скоро ты будешь дома.

Хестер подняла голову, с трудом удерживая маску спокойствия. Дом, — горько подумала она. Это слово уже давно утратило для неё всякий смысл. Когда люди говорят “дом”, они имеют в виду своё безопасное место, где они счастливы, где они черпают силы. Но у Хестер никогда не было такого места. Она была бездомной, даже находясь под крышей.

— Да, родители должны быть в Лондоне уже в четверг, — ответила она, стараясь звучать безразлично, но в её голосе прозвучала лёгкая нотка грусти.

И это была правда. Ей действительно было грустно. Как бы она ни ненавидела этот холодный, пропитанный зловещей атмосферой особняк, в нём было нечто, что делало его терпимым. Или кто-то. Её взгляд невольно скользнул к Оминису.

Вот и всё. У них оставалось всего несколько дней, а потом она уедет. Ещё пара мимолётных встреч, и всё закончится. Свадьба, новая жизнь, новый дом — всё так, как того хочет её жених. А её история с Оминисом, едва начавшись, закончится даже без права на продолжение.

— Не переживай, милая, всего через месяц вы с Марволо будете в своём собственном особняке, — раздался голос мистера Мракса, нарочито мягкий и обнадёживающий.

Хестер напряглась. Казалось, он искренне пытался её утешить, решив, что она грустит из-за предстоящего расставания с Марволо. Если бы он только знал… Знал, что каждая секунда рядом с его сыном была для неё пыткой. Знал, что её сердце отчаянно рвалось к тому, кто сидел сейчас чуть поодаль, так тихо, будто растворившись в тени.

— К тому же, в следующие выходные я приглашаю всех Блэков на ужин, — с довольной улыбкой произнёс мистер Мракс, отхлебнув кофе. — Как и Гринграсов. Пора бы наконец познакомиться. Всё-таки совсем скоро мы станем одной большой семьёй.

Хестер почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она едва удержалась от того, чтобы не вскрикнуть. Только не это. Ещё одна встреча с невестой Оминиса… Она точно не выдержит.

Мысль о Лорене Гринграс, милой девочке, которая выглядела как невинный ребенок, заставляла Хестер дышать чаще. Она знала, что всё это — фарс, что эта идеальная картинка не имеет ничего общего с реальностью, но ничего не могла поделать со своими чувствами. Нужно было поговорить с Оминисом, обсудить всё, рассказать ему, как ей больно. Но это были лишь мысли, пустые и бесполезные.

Она не расскажет ему. Ни о встрече с Гринграс, ни о метке, которая напоминала о её роли в этом мире. Хестер решила, что оставшееся время она будет тратить только на слова о любви, на поцелуи, на всё, что могло бы хоть на миг унести её от этой боли.

Пусть всё останется внутри неё. Пусть боль будет её, и только её. Она переживёт. Она сможет. А Оминис? Пусть будет так, как должно быть. Пусть она не может дать ему того, чего он так желает, но есть кое-что, что Хестер может. Уберечь тот свет внутри его души, не позволить своей тьме очернить его.