Show me who you are (1/2)
T'es la meilleure chose qui m'est arrivée
Ты — лучшее, что случалось со мной,
Mais aussi la pire chose qui m'est arrivéе
Но в то же время и худшее, что со мной происходило.
Ce jour où je t'ai rencontréе, j'aurais peut-être préféré
В день нашей встречи, вероятно, я предпочёл бы,
Que ce jour ne soit jamais arrivé (Arrivé)
Чтобы этот день никогда не наступал (наступал).<span class="footnote" id="fn_39048277_0"></span>
Это было похоже на агонию: она разверзнулась вместе с оглушительным выстрелом, лишившим жизни Чон Бэ. Она носила маску Фронтмена, безжизненную, холодную, жестокую. Ведущий знал, как сделать больно, прекрасно видел, что жизнь Ки Хуна не принадлежала ему, была отдана в счет любых будущих жертв — он жил только для того, чтобы своим временем расплатиться за тысячи часов, которые должен был прожить не он.
Возможно, он и вправду умер в момент, когда тело друга грузно свалилось на пол. В до ужаса родных глазах блеснула смерть и поспешно скрылась, украв жизнь и, кажется, смысл существования самого Ки Хуна. Сон бросился к нему, лишенный опоры и окруженный врагами, не сдерживая эмоций и боли, заключившей сознание в пульсирующие тиски. На мушке, под пристальным вниманием, в окружении трупов людей, что были дороги сердцу. Ради которых двигался вперед, раздраженно шикая на собственные раны. Ведь для него чужие казались в тысячу раз страшнее и больнее. Каждый выстрел, потерянная цифра и кровь — все это ложилось на плечи, взвалившие на себя невозможное.
Думал, что вышел победителем из первой игры только для того, чтобы размозжить правила и устои последующих, храня полученные знания подобно бомбе замедленного действия. Но верхушка оказалась гораздо хитрее. Возможно, они специально оставили первое испытание таким же, какое и было в игре три года назад, желая потешить любопытство тем, что попытается сделать игрок 456. О, они, наверное, были в ярости, когда в живых осталось столь много людей. Ки Хун тогда даже злорадно подумал, что толстосумы в бешенстве разрывают телефон бедненького Ведущего. Хотя, может, изращенным умам это показалось довольно-таки забавным. Ки Хун не знает: никогда не желал примерять на себя маску зажравшегося эгоизма, да и не ради забавы и неожиданного сюжетного поворота он вылетел вперед на первом испытании, чтобы рассказать о правилах игры.
А еще стало тошно оттого, что правила состязаний резко изменили, добавив еще один пункт. Неужели ради того, чтобы понаблюдать за расколом в обществе игроков и натравить друг на друга? Сон вспоминал первую игру — он никак не мог отделаться от пагубной привычки сравнивать все со своим первым пребыванием здесь — и думал, что тогда могли бы выжить все они — если не в первых играх, то точно в конце, когда Сэ Бёк медленно умирала от раны в животе, а Сан Ву сжимал в руках нож. Хотелось плюнуть на маску Фронтмену, растоптать и наорать из-за несправедливости, поразившей сердце при виде дополнительного пункта. Он едва справился с порывом броситься на солдата-круга, который терпеливо ждал подписи Ки Хуна. Подобное казалось ужасающей насмешкой, смешком в спину и злорадством над тем, что пришлось пройти Сону.
Если бы…
Ах, если бы. Если бы Ён Иль не умер, если бы им успели вовремя принести магазины, если бы Фронтмен выстрелил в него, а не Чон Бэ, если бы он сел в самолет, если бы…
Если бы только этих игр не было.
В ярости за друга, за друзей, которых повел на погибель, Ки Хун отчаянно бросился за Ведущим. Но не успел он и шагу сделать, как солдаты скрутили по ногам и рукам, колено больно врезалось в висок и прибило черепную коробку к полу. Голова разлетелась внутри на осколки, раня душевное спокойствие.
Неожиданно перед взором пронеслось воспоминание.
Во время одного из бесчисленных ночных разговоров с Ён Илем, с которым Ки Хун чувствовал небывалое родство и спокойствие, теплое умиротворенное чувство, согревающее живот от проявления небольшой заботы, в касаниях к плечу, колену, бедру, в открытом и прямом взгляде прямо на Сона, уверявшем, что им все по силам, Ён Иль неожиданно засмотрелся на его губы. Наверное, тот задумался о чем-то, потому что Ки Хун сразу же перестал кусать кожицу внутри зубами от неожиданного внимания к собственному лицу. А после Ён Иль перевел темный взгляд прямо в удивленные глаза Сона, тихо спрашивая:
— Ки Хун… У вас невероятно приятная улыбка. Отчего вы перестали улыбаться?
Игрок 001 смотрел с интересом, обволакивающим спокойствием, в немом ожидании ответа на заданный вопрос. Наклонился чуть ближе к собеседнику, склоняя голову и не отводя взгляда.
И те слова кольнули куда-то в сердце, кольнули так глубоко и жестоко, что Ки Хун едва не проронил отчаянные слезы. Почему? Когда был в долгах, он, несмотря на жизненную ситуацию, улыбался каждый день. Он был счастлив. Но теперь, имея столь желанные многими деньги, улыбка превращалась в сложный излом бровей и морщины около рта — оттого было столь больно смотреть за тем, как людей затягивали игры. Они не могли остановиться, и над ними висел золотой идол, замещающий яркий солнечный свет металлическим блеском и шуршанием банкнот.
Номер 456 и сам не заметил, как лицо изменилось, приобретая жесткость и хмурость, и только тут, поглощенный испытаниями и победами, в которых награда — еще один день жизни, он вновь мог смеяться и улыбаться за чужой успех. Он доверился, стал чуточку спокойнее, поддерживаемый союзниками, и лицо расслаблялось, пропуская в себя мягкие черты.
И теперь было искажено в горе и утрате. Душу терзало бессилие, вина и стонущая обреченность. И он крикнул вслед удаляющемуся темному силуэту:
— Убей меня! — отчаянно, резко, с бульканьем на конце. — Убей меня, и закончим на этом!
Это было правдой: Ки Хун не видел смысла двигаться дальше, когда больше не осталось тех, кого бы он мог защитить, тех, кто нуждался в его защите. Чон Бэ истекал кровью и холодел на полу рядом, ребята, которые остались их прикрывать, скорее всего, так же бескомпромиссно и безжалостно расстреляны на месте. Ён Иль… Ставший близким Ён Иль, тот, кто смог аккуратно пробраться близко к Ки Хуну, заполняя одиночество и разгоняя своим присутствием ставшее родным тленное напряжение, лежал в одном из коридоров. Решивший доверить свою жизнь ему, Ки Хуну. И это больнее всего бьет по нервам — понимание, что он больше не увидит его, точно так же, как и ребят из первой игры, что он вновь все потерял, только обретя.
Если Ведущий жестоко вернет проигравшего, униженного Сона обратно в общую комнату, бросая в бесконечный круг вины и на растерзание людей, не ведавших о том, куда они падают в своей жажде денег и отсутствии человечного, то Ки Хун покорно выйдет в следующей же игре, добровольно наставляя на себя дуло автомата. Неважно как: спасая кого-то, намеренно проиграв или вынудив солдат выпустить в него пулеметную очередь. Хотя — усмехается подсознание где-то глубоко, — солдаты после сегодняшней резни сами с удовольствием всадят в него не один магазин, превращая тело в кашу из разодранных органов. Плевать.
У него больше не было сил. Одна его часть разбилась вместе со смертью ставшего близким и родным Ён Илем. Окончательно в пыль он стерся вместе с выстрелом Ведущего. Он более не сможет подобраться ближе, не сможет найти в себе силы на то, чтобы повести людей. Потому что там, далеко, в общей комнате, все равно останутся те, кто будет готов продолжать, готов убивать ради собственной выгоды.
Ведь все, кого он действительно хотел спасти — мертвы.
Ведущий медленно развернулся, свысока смотря в блестящие от слез и горя глаза игрока. Пожирая всем естеством отчаяние и сломленное естество того, кем хотел обладать. Вид которого разжигал внутри зверский огонь.
— Нет, игрок 456, — ровно прозвучал искаженный механический голос. — Именно вам как раз умирать нельзя.
А после сделал легкий жест рукой — Ки Хун не успел ничего сказать перед тем, как в шею вонзился шокер, лишая сознания.
***
Пробуждение было отвратительным. Первым вернулся слух и ощущение тяжелой, утомленной головы. В уши полилось какое-то странное копошение и неразличимые сплетающиеся голоса — казалось, что его поместили в центр толпы, голос которой сливался и обезличивал каждую составную частичку, превращая разговоры в один неразличимый гомон. Живот немного тянуло около желудка, а голова болела, охватывая кольцом от одного виска к другому. Он поморщился, приоткрыл веки, чтобы тут же сомкнуть их из-за бьющего в лицо света. Ки Хун поморщился, скривил нос и лицо, отворачивая голову, и попытался двинуться.
Руки, сведенные за спиной и сомкнутые чем-то жестким, отозвались с неохотой, а простреленное плечо от напряжения заставило зашипеть от жжения. По ощущениям, рану хорошенько забинтовали, потому что при попытке осторожно повести плечом отчетливо натянулись края повязки. Ки Хун с тихим сопением вновь открыл глаза, быстро моргая и пытаясь привыкнуть к свету. На пробу — ноги тоже были связаны, но в лодыжках, колени же оказались свободны. Все еще жмурясь и силясь понять, где он, Сон увидел, что его успели переодеть — ноги обхватывали не свободные зеленые штаны, а черные брюки, видимо, совсем новые. Разводя колени, было вполне ощутимо, как ткань натягивалась от первых испытаний на прочность. Вместо потной и грязной ветровки и футболки с номером грудь и живот обтягивала черная рубашка. Что за неожиданные изменения и забота?
Память услужливо прокрутила последние события, и Ки Хун заскрипел зубами, роняя голову на грудь. Ну и что дальше? Что ему делать? Мозги скрипели и разгонялись мыслями, возбужденные последними воспоминаниями: нападение на солдат, перестрелка, кончающиеся патроны, разделение, вновь перестрелка. Смерть Ён Иля, шаги Ведущего и выстрел.
— Игрок 456, — раздалось со стороны как раз в тот момент, пока в памяти крутились последние слова Фронтмена. — Однако, вы заставили себя подождать.
Ки Хун вздрагивает и направляет взгляд на мужчину, сидящего напротив него. Тот, уступив собственное удобное кожаное кресло, элегантно восседал на низком столе, закинув ногу на ногу. Его темная фигура загораживала лучи от огромного экрана, свет и звук от которого так беспокоили Сона.
— Ч-что, — тихо и свистяще звучит из сухих губ игрока. Беспомощно и слабо, несмотря на то, что Ки Хун напрягся всем телом, подобрался и пытался проморгаться, чтобы иметь возможность видеть врага. — Что я тут делаю? Где?
— Как видите, — Ведущий широким жестом указывает на комнату. — Проводите свое отныне свободное время в прекрасной компании за интересным развлечением.
— Ублюдок, —выплевывает мужчина. — Не заговаривай зубы. Что с остальными игроками? Игра остановлена? Почему не убил меня вместе с Чон Бэ?
— Не стоит спешить, игрок 456, — ровно отзывается Ведущий, немного отодвигаясь в сторону и давая более широкий обзор пленнику. Складывает руки, облаченные в черные кожаные перчатки, на колене закинутой на другую ноги. — Посмотрите сами. И, как я уже говорил, вам умирать нельзя.
Ки Хун не спешит ответить колкостями Фронтмену, обращая все внимание на экран. На нем транслируется общая комната, наполненная гомоном и испуганными людьми, а по бокам маленькими квадратиками сменяются виды с камер, захватывающих работу солдатов в розовых комбинезонах. Сон старается вглядеться и понять, кто остался жив — щурит напряженные глаза, шипя, когда приходится оторваться от спинки кресла, напрячь спину и руки, чтобы наклониться ближе.
Черная маска Ведущего даже не думает поворачиваться к изображению, вместо этого недвижимо наблюдая за каждой мимолетной эмоцией, проскальзывающей на уставшем лице. Пожирает глазами, ловя реакцию и не боясь быть разоблаченным. Хотя, это перестанет быть важным уже совсем скоро.
С облегчением Сон замечает, что знакомых, оставшихся в общей комнате, никто не тронул — вон там номер 007 вместе со своей матерью, 222 и 333, о чем-то напряженно говорящих, еще несколько знакомых «крестиков». И с ужасом наблюдает за тем, как у стены, под дулом автоматов треугольников, сидят номер 120 и 380. Они смотрят в пол и ждут своей участи, и Ки Хун необдуманно дергается вперед в страхе за друзей — тело летит вперед, и он, поглощенный до этого сочащейся информацией, только сейчас понимает, что грозится упасть на пол безвольным мешком.
Однако твердая и сильная рука, затянутая в перчатку, успевает подхватить под грудь, а после — толкнуть назад на кресло. Сон налегает всем телом на раненую руку, боль пронзает плечо и голову, и он неосторожно стонет, кривя лицо.
— Кажется, вас слишком сильно приложили головой об пол, — звучит как насмешка для Ки Хуна, хоть в голосе не чувствуется никакой эмоции — только сухая констатация факта.
— И по чьей же вине? — рычит в ответ пленник, злобно стреляя глазами на Ведущего. — Решили расстрелять их на глазах остальных, в назидание?! — беснуется Ки Хун. Скалится, плещась ненавистью.
Фронтмен не успевает ответить на выпад собеседника, как раздаются выстрелы. Сон резко и судорожно переводит взгляд с Ведущего на экран обратно, чувствуя, как ледяной страх топит внутренности, а сердце стучит сильнее и громче, отбивая ритм на сонной артерии. Он боится увидеть кровь и трупы, услышать крики и боль, но картинка неизменна, и это бьет под дых — непонимание отражается на измученном лице, Ки Хун глазами старается выискать подвох, и неизвестность крутит кишки в узлы. В итоге он лишь переводит широкий, уязвленный, ждущий удара взгляд на врага.
Ведущий хмыкает и показывает пальцем на один из маленьких квадратиков, где солдаты проверяют оружие на исправность.
Иррационально, но Ки Хун чувствует внутреннее унижение. Оно стекает с головы на щеки и уши, заливает стыдом грудь. Ощущает себя маленьким глупым мальчиком. Опускает взгляд вниз, теряясь в мыслях и стремлениях. Что ему делать, что спрашивать, о чем говорить с Ведущим? Что будет дальше?
Почему он сейчас сидит здесь, с Хозяином игры, а не стоит на коленях или не горит в печи? Ки Хун слабо верит в возможность фаворитизма для кого-либо в игре. Да и вряд ли истинные хозяева рады тому, что жалкая лошадка, на которую только и ставить деньги для развлечения, неожиданно показала характер и напала. Они же видят все, что происходит тут, правильно? Значит, должны были наблюдать и за «дополнительной» ночной игрой, которая по жестокости не уступала основным.
— Как забавно, что преследуя за собой желание разрушить игру, вы лишь увеличили интерес к ней, — неожиданно прерывает мысли Ки Хуна глубокий голос.
— Что ты имеешь в виду, ублюдок? — не может удержаться от оскорбления Сон, сжимая челюсти. Упирается взглядом в безжизненную и непробиваемую маску.
— Спонсоры в восторге от вашего представления, —ровно поясняет Фронтмен. — Их позабавила смелость и самоотверженность людей, загнанных в ловушку.
— Иди нахуй вместе со своими заинтересованными спонсорами, — ощетинивается Ки Хун, представляя, как зажравшиеся богатеи с удовольствием наблюдали за кровавой баней. Их сопротивление позабавило и развеяло скуку випов? Боже, как же тошно от этого.
Сил нет, чтобы броситься на Ведущего, в памяти всплывают только последние слова Ён Иля и истекающее кровью тело Чон Бэ. Неужели их жизни разменялись на скрашивание скуки у толстосумов? Их бесценные, долгие жизни, все желания и цели?.. И вот он вновь лишается дорогих сердцу людей на потеху другим. Нос щиплет от беспомощности и злости.
— Изначально, конечно, не могу не сказать, что не был заинтересован в вашей авантюре, — не обращает внимание на колкость пленника Ведущий, начиная небольшой монолог. Внимательно всматривается в мысли, мелькающие на исухдавшем лице. — В конце концов, прецедент вернувшегося в игру уникален. Да и вы не то чтобы стандартный победитель, — Сон буквально чувствует, как глаза врага обжигают кожу. — Мне было интересно понаблюдать за беспечными и бессмысленными попытками образумить мусор, поиграть в героя для людей, которым он не нужен. А после и вовсе напасть на солдат, — Ведущий довольно хмыкает. — Что вы за удивительно глупый человек, Ки Хун. Хотя, наверное, в вашей святой уверенности в лучшее в людях есть некоторое очарование.
Сам Ки Хун неожиданно замирает, слушая Ведущего. Может, получится получить какую-то важную информацию? Хоть крупицу? У него еще есть шанс спасти тех, кто находится в игре? Давай же, Фронтмен, говори. А Сон подумает над тем, как выйти победителем, как помочь людям, которым он еще нужен. Хотя бы ради Чон Бэ и Ён Иля.
— Меня вы заинтересовали еще на собственных играх. Никак не мог подумать, что такой человек сможет остаться, — качает головой мужчина в маске. — А вы прошли. Помните последнее испытание? Я был под впечатлением от самоубийства вашего друга. Все никак не мог понять, зачем он так сделал, — тихо и вкрадчиво звучит из-под маски. — И поэтому я немного наблюдал за вами это время. Столь долго не тратили деньги, а после решили спустить их на то, чтобы вновь вернуться. Интересное решение для человека, которому деньги не нужны. В первой игре вы искренне верили в людей и то, что мы заставляем вас участвовать. Что мы лишили вас выбора, — выделяет мужчина. — Оттого мне и была интересна ваша реакция на новое правило, — маска смотрит прямо на Ки Хуна. И пленнику кажется, что усмешка, перемешанная с удовольствием, расцветает над темным материалом. — О, уверен, вы были в ярости. Но еще более интересно стало наблюдать за тем, как вы пытались вразумить людей и покинуть игру. Теперь видите, игрок 456? — Ведущий указывает на экран, на котором медленно собираются люди и начинается обещанное голосование. — Люди сами выбирают свою судьбу. Они сами ставят свою жизнь на кон, прекрасно зная риски. Им не нужен герой. Им не нужно спасение.
Ки Хун напряженно наблюдает за тем, как счетчик с кругами растет и растет, и ему становится физически больно смотреть на это.
— Зачем я тут? — безжизненно, принимая собственное поражение, спрашивает пленник. — Зачем я вам?
Фронтмен встает со своего места, провожаемый взглядом загнанных глаз, и подходит к пленнику, садится вполоборота на широкий подлокотник. Запускает руку в перчатке в волосы собеседника и сжимает, закидывает голову вверх, чтобы смотреть прямо в потухшие омуты. Наслаждаясь их безжизненностью, сломленностью. Празднуя собственную грядущую победу.
— У меня есть предложение к вам, игрок 456. Станьте моим. Полностью, безоговорочно.
Ки Хун тянется за рукой, что удерживает волосы, и непонимающе смотрит в прорези маски. Какая долбаная и странная формулировка.
— Что ты имеешь в виду, ублюдок? Зачем мне это?
Сон медленно строит в голове пазл: если у Ведущего к нему предложение, значит, сам Ки Хун ему зачем-то нужен. А это можно при правильном раскладе обернуть в свою пользу — хотя бы попытаться вытащить из ада людей, которые против продолжения игры.
— Это значит, — Ведущий наклоняется, и Ки Хун даже может чувствовать теплоту, исходящую от кажущегося ледяным силуэта. — Что вы, Сон Ки Хун, будете подчиняться мне. Каждому слову, каждому желанию и приказу. Не оказывая сопротивления и в сей же момент. Будете полностью принадлежать мне.
— А мне что? — приподнимает брови и искажает рот в надсадной насмешке. — В чем мне резон стать человеком такой твари, как ты? Зачем мне становиться винтиком и собачкой системы, которую хочу разрушить до основания?
— Вот зачем, — в руках Ведущего появляется пульт, он дергает голову пленника обратно к экрану, и теперь, рядом с общей комнатой, ему доступна картинка, изображающая светлую палату. И два лежащих тела, подключенных к датчикам.