The flesh, the image, the reflection let's complete the illusion (2/2)

— Как? На её стороне оказались все гости. Я бы первый попал под раздачу.

— И?

— Я не мог пойти против всех. Никто не захотел продолжать эту охоту, — цедит он со злостью. Солгать — плохая идея, но теперь стоит идти до конца.

— Ты же знаешь, Кас, что мне плевать на всё, если требуется выполнить приказ. Этот олень сегодня должен был быть убитым. Мне это нужно, чёрт возьми!

— Я не задаю лишних вопросов и не интересуюсь научной стороной проекта. Но всё чаще меня посещают мысли о том, что ты просто заговариваешь мне зубы, чтобы я и дальше продолжал молча выполнять твои приказы, — Каспер мерит шагами комнату, нервно затягиваясь сигаретой. Но Винсент и не думает его останавливать. — Десять лет, Винсент, прошло десять лет с тех пор, как я на тебя работаю, но по-прежнему не заслужил твоего доверия.

Винсент улыбается слегка безумной улыбкой, искажающей его черты до неузнаваемости. Каспер включает свет, чтобы этот эффект рассеялся, потому что ему вдруг становится жутко.

— Подойди.

Каспер подчиняется. Винсент резко хватает его за руку и притягивает к себе.

— Вздумал сомневаться во мне, щенок? — его стальные глаза становятся насыщенного серебристого цвета, словно усеянные искрами. — У тебя же идеальный слух, так прислушайся. Что ты слышишь? Я слышу позвякивание колокольчиков на твоей сбруе. Цок-цок, лошадка гарцует в том темпе, который ей задал жокей. И если я хочу, чтобы ты исполнял мои поручения, значит, я не могу доверить столь важное дело кому-то другому. Насколько я помню, тебе нет равных в исполнительности. — «В услужливости», мелькает отвратительная мысль. Каспер морщится. Винсенту нет равных в унижении.

— Ляг на тахту, — приказывает Винсент. И Каспер знает, что за этим последует.

Прохладные пальцы касаются висков, и голову пронзает резкая боль. Каспер стискивает зубы, чтобы не застонать. Винсент обладает особым талантом вскрывать сознание. Это не в первый раз, когда он испытывал на Каспере свои умения. Во время гипноза он не ощущал ничего, кроме опустошающего оцепенения. Но затем тьма становилась удушающей, и он чувствовал приступ клаустрофобии, хоть никогда ею не страдал. И в этой лишённой воздуха и пространства темноте, голос Винсента звучал убаюкивающе, успокаивающе. Пока не затихал совсем.

Вот и сейчас Каспер ощущает, как воздух становится вязким, а собственное сердце стучит, словно громыхающий бас-профундо. Винсент перемещает пальцы в область третьего глаза, и Каспера выгибает от боли и чувства удушья. Он снова в пылающем доме, он видит, как горят родители. Но когда Винсент начинает говорить, боль превращается в приятную прохладу, предвещающую блаженство, а страшные картины прошлого исчезают. Он обмякает на тахте, чувствуя, как всё тело становится огромным, ватным, мягким. Приятным.

— Слушай меня, Каспер. Люди — ничто. Расходный материал. Их мозг переполнен знаниями, но все они умозрительны. Под серыми пиджаками клерков они носят гербарии ничего не значащих чувств, тянутся друг к другу, как голодные скворцы. Они радуются всякой ерунде и разговаривают ничего не значащими фразами. Их век короток, как конец иглы. Они рождаются и умирают, становясь компостом. Тебе не надо любить никого из них, твоё сердце пустое, как яма. А любая пустота должна быть заполнена, так заполни её яростью зверя. Преданностью идеям. Верой в науку, в то, что мы делаем вместе. Выкинь из головы жалость.

Голос Винсента исполнен пафоса и торжественности. Каспер тянется к нему из темноты раз за разом, точно к святыне, погружается всё ниже и ниже в бездну, в свой бесконечный ночной кошмар, где всё горит. Где Тенебра лежит тихая, как пустая колыбель, с застывшей на худом лице печальной улыбкой, и никогда не проснётся. И, кажется, что из этой дурной бесконечности нет никакого выхода. Но затем он чувствует, как в руку впивается шприц, унося боль на волне эйфоретиков.

— Ты мой любимый сын, говорит Винсент. — Но будь смирным, иначе будет больно. Ты знаешь, как я умею карать оступившихся.

Каспер молчит. Во рту пересохло от боли — Винсент умел одним только прикосновением к самым чувствительным точкам устроить настоящую пытку. Всё-таки эксперименты Миккеля не прошли даром, и его сын блестяще освоил науку управления сознанием других людей. Охотник сглатывает подкатывающую тошноту.

— Ну, Каспер, как ты себя чувствуешь? — он позволяет ему открыть глаза и подняться.

— Исправившимся, — разлепив непослушные губы, отвечает Каспер. В голове по-прежнему стучит молот, но боль ушла. Осталась лишь всепоглощающая пустота, не заполненная ничем. Пока ничем.

— Я знаю, ты сделаешь верный выбор, — он треплет его по голове, как пса. Отходит, потирая руки, расхаживая по комнате. На лице Винсента расцветает ещё более безумная улыбка, и Каспер продолжает безучастно смотреть на него, не думая о том, что будет дальше. Но Винсенту не нужно его участие.

— Знаешь, всю свою жизнь я посвятил науке унижения и возвышения плоти. Я художник и творец, несмотря на белый халат, — он издаёт злой смешок. — Человеческое тело — мой холст, его разум — мой инструмент. Я неуязвим, потому что никогда не позволяю

себе расслабиться и довериться кому-либо. Не проси рассказать тебе больше, чем

я сам хочу рассказывать. Я загляну к тебе утром. Не терпится послушать, как ещё

проявила себя на охоте малышка Скарлетт. А пока отдыхай.

Имя Скарлетт в устах Винсента звучит как змеиное имя. У него возникает желание разорвать её, эту слабую и лицемерную дрянь, прикидывающуюся овечкой. Он солгал ради неё, поверив в слезливую историю, показав себя слабым. От ненависти во рту возникает металлический привкус. Винсент усмехается, заметив, как исказились черты его лица.

— Всё так, Каспер. Не стоит жалеть тех, кто этого недостоин. Она должна отплатить тебе сполна.

— За что? — задыхающимся голосом спрашивает Каспер. Ему становится страшно: что он мог наговорить под гипнозом?

— «В подсознании ничто не может быть вылечено или уничтожено», — цитирует Винсент. — Ты вспомнишь, стоит только заглянуть в себя.

И молча выходит из комнаты.