Глава 3. Адам (1/2)

Шлюз и оптический глазок. Стерильные боксы и запах дезинфекции. Утробный гул генераторов, белые халаты. Мертвецы. Всё это окружало Адама с детства. Ко всему этому он так и не сумел привыкнуть.

Возможно, род Синклеров был проклят. Иначе как объяснить безумие, передающееся от отца к сыну? Дед мечтал изменить историю человечества, создав уникальное лекарство от всех болезней, раздвинув границы знаний и этики в способах достижения цели. Отец пошёл дальше, возжелав подвинуть смерть.

— Я познал человека, и я отрицаю его, — говорил Миккель Синклер, — право существовать есть только у идей и науки.

— Разумный человек должен учиться прямо и трезво смотреть на такие вещи, как жизнь и смерть, освободившись от предрассудков и химер, — утверждал его сын. — В науке познания нет ни совести, ни морали.

Милосердие, гуманизм, вера, добро, благодарность — эти понятия тоже были отринуты. Адама воспитывали в атмосфере истребления всех человеческих слабостей, ему внушали, что человеческая плоть — не более, чем контейнер. И не стоит жалеть тех, о ком отец равнодушно отзывался «сопутствующие жертвы».

Но у него была Нора. Лучшая женщина в мире, разговаривающая на изысканном английском, не сочетающаяся с этим островом смерти. Ей было немного за сорок, она носила цветные вязаные шали и много курила, неизменно вставляя сигарету в длинный мундштук. Адам так и не узнал, почему она оказалась здесь, в горниле смерти и вероломства, а спрашивать её об этом было страшно. Он боялся услышать, что и она одна из тех, кто носит белый халат, как обличье. Но она ни разу не была замечена среди врачей. «Мой светлый колокольчик», называла она Адама и обнимала так нежно, словно мать, объятий которой он никогда не знал. Целыми днями Нора вязала, раскачиваясь в кресле-качалке, наслаждаясь скупым солнцем, и рассказывала маленькому Адаму разные истории.

— На острове, окружённом холмами, в высоком-высоком замке жил мальчик по имени Тентажиль. И был он единственным ребёнком на всём острове. Маленький грустный король, которому снились дурные сны, боявшийся их так сильно, что не мог всю ночь сомкнуть глаз.

— Как я?

— Как ты, колокольчик. Но у Тентажиля были три сестры, готовые жизнь отдать за маленького брата, потому что любили его больше всего на свете. А любовь всегда сильнее смерти, запомни это, Адам, — она набирала петли, бурча себе под нос, и продолжала: — Так вот, о чём я… Кхм. Разговаривать на острове можно было только шёпотом, чтобы не услышали птицы или трава… Всё из-за того, что у подножия холмов жила жестокая королева со своими служанками. Но никто не видел её. Только её необъяснимое могущество знали все на этом острове по тяжести на душе. И задумала королева убить мальчика…

— Госпожа Лунд, кончайте забивать моему сыну голову своими глупостями, — Винсент схватил Адама в охапку, не обращая внимания на его протестующее хныканье. — Завтра прибывает паром. Ваша дочь решила, что вам будет лучше в Торхсване.

— Что ж, раз Йоханна так решила, не стану спорить, — степенно ответила Нора. И подмигнула Адаму, когда Винсент отвернулся.

— Не слушай эту старую ведьму, тебе надо учиться, а не заниматься ерундой. И почему ты забросил тренировки с герром Штеллером?

— Я не хочу стрелять по птицам. Мне их жалко, ведь они же умирают.

— В этом и смысл, болван, — Винсент отвесил сыну лёгкую затрещину. — Четыре тренировки в неделю. И пеняй на себя, если герр Штеллер пожалуется на твою лень.

Он входит в кабинет отца, внутренне приготовившись к порке. Только теперь не как в детстве — резиновым ремнём, чтоб больнее, а словами. Которые могут ранить не хуже.

Кабинет ничуть не изменился. Всё те же книжные полки, коричневые кожаные кресла, хромовые светильники. Старые газеты, стопками лежавшие на журнальном столике. Неизменная бутылка «Джонни Уокера» на письменном столе. «Анатомия человеческой деструктивности» Эриха Фромма, пухлая от закладок — книга, знакомая Адаму с детства.

— Что, не удалось стать королём Парижа? — насмешливо спрашивает Винсент вместо приветствия.

— Я ездил не за этим, — спокойно отвечает Адам.

— И возвращаются псы на блевотину свою… Ладно, ценю, что не проигнорировал мою просьбу. Выпьешь или сразу к делу?

— К делу. Путь на Гевир был изматывающим, и я бы предпочёл поскорее оказаться в постели, — Адам садится на краешек стула и внимательно смотрит на отца, показывая, что готов его выслушать.

— Отлично, — кивает Винсент. — Я хочу назначить тебя управляющим отелем. Работа в лабораториях отнимает у меня слишком много времени, а Шанталь не может уследить за всем этим одна. Ты же, несмотря на то, что не состоялся ни в одном деле, лучше всего годишься на эту должность. О, и самое главное твоё качество — ты не задаёшь вопросов.

— Польщён твоим доверием. А что Каспер? Потерял нюх?

— У Каспера свой круг обязанностей, — Винсент не замечает иронии. — Если ты согласен, то зайди к Ришар, она введёт тебя в курс дела.

— Ты всё ещё веришь в успех своей затеи? — в голосе Адама звучит затаённая боль.

Винсент откидывается на кресле и смотрит на него с превосходством.

— «Obscurum per obscurius, ignotum per ignotius» — потаенное искать в сокрытом, неизвестное — в неизведанном. Странно, что ты забыл эти слова. Я увлечён сугубо наукой, только она есть ключ к спасению человечества.

— С чего ты взял, что человечество надо спасать? Или окей, надо, но разве такими методами? Или железная печь в твоём виварии стоит для запекания индейки на Рождество? — Адам чувствует, что начинает закипать. — То, чем ты склонил Каспера на свою сторону, жестоко.

— Каспер, в отличие от тебя, верит в то, что у нас всё получится. Не заставляй меня жалеть о том, что я дал тебе выбор, Адам. В конце концов, у меня есть и другие рычаги воздействия. Я могу уничтожить тебя и всех, кто тебе дорог, не вставая с этого кресла. И если ты можешь умереть быстро, твои близкие основательно помучаются перед смертью.

— Ты безумен, — бессильно говорит Адам. Больше нет смысла любой беседы с ним. Ему нечего делать в этой комнате. В висках начинает пульсировать тупая боль, и всё, что ему хочется — исчезнуть. Глупец, как он мог допустить мысль о том, что Винсент изменился? За этот год, который они не виделись, его безумие только глубже пустило корни.

— Безумный гений, ты хотел сказать. Не забывай об этом, щенок.

— Я зайду к мадам Ришар, — цедит Адам, не глядя на его неприветливое лицо, и выходит из кабинета.

Этот отель его душит. Он сбегает по лестнице, быстрым шагом минуя ресторанную залу. Из распахнутых дверей звучит дивертисмент Моцарта, искалеченный дилетантским исполнением камерного оркестра. Где-то там, среди гостей, хищным грифом кружит Ришар, но у него нет сил на разговор с ней. Винсент всегда умел вытягивать жизненные силы.