Глава 18. Я и Дьявол (1/2)

Она никогда не отдаст того, что считает своим.

Сериал «Андромеда» (о женском аватаре черной дыры)

Его разбудило столкновение его плеча с чьей-то рукой.

Дневной свет проскрежетал по глазам.

Он зевнул в знакомую белобрысую физиономию безымянного пажа.

— Смерть Христова, что вы тут делаете?

— Вас желает видеть герцог Анжуйский.

Он перемолол во втором зевке слова:

— Что ему надо?

Паж пошуршал плечами.

— Полагаю, вы скоро узнаете.

— Вы, как всегда, невероятно полезны, — буркнул Шико. — Вам нужно больше денег?

— А кому они не нужны, месье?

— Перебьетесь. — Шико зевнул агрессивно, почуяв запах собственных нечищеных зубов. — И вообще, идите вы… на утреннюю мессу.

— Ее давно отслужили, а я гугенот.

Он помолчал, покачивая собольими волосами.

Потом сказал:

— Вам стоит узнать, что вы распространяете довольно отталкивающее амбре. — Он замолчал, переливаясь всеми оттенками своей необъяснимой иронии. — На вашем месте я бы поторопился.

Он уронил себя в преувеличенно низком поклоне и растворился в свете.

Шико сел на кровати, чувствуя, как в нем бродит похмелье.

Анжуйский требует, чтобы он как можно скорее явился к нему. Его высочеству придется подождать.

Он медленно встал, включил телевизор для фонового шума, пошел в ванную, отлил, посмотрел в зеркало со сдержанным отвращением, зашипел, когда вошел в душ под обжигающую воду, завопил, когда включил ледяную, вылез, вытерся полотенцем, расчесал волосы пальцами, выдавил зубную пасту на зубную щетку и вернулся в комнату, лениво проводя щетиной по зубам. Пузырь желудка забулькал.

— К черту, я сначала позавтракаю, — с вызовом сообщил он телеэкрану.

Золотое лицо Наварры врезалось в яркий день; еще одно интервью. Он выглядел иначе, чем вчера: волосы снова были взъерошены, на нем была толстовка с капюшоном, лицо занавешивала его обычная улыбка. Нет, необычная. Его зубы ослепительно сияли, заслоняя все остальное; его общий вид был простоватым, почти глупым. Он был похож на неловкого подростка, которого случайно остановил на улице репортер. Что вы думаете о нашей прекрасной стране? Мы идем в правильном направлении, Святая Церковь с нами.

— Вы можете поверить, что я все еще играю в видеоигры? — Он смущенно хохотнул. — Но мне всего восемнадцать, и, честно говоря, больше всего я хочу тусоваться с друзьями целыми днями.

Акцент в его голосе раздутый, как будто он оттачивает каждую букву, чтобы звучать «провинциально».

— Но говорят, король хочет назначить вас главнокомандующим Фландрской кампанией, — сказал репортер.

— Его величество слишком добр ко мне, — он опустил глаза. Поглядите на эту лепную фигурочку, размещенную им самим на собственном фасаде; сколько кругляшек в одной только прическе. — Есть гораздо более достойные люди, настоящие военачальники. Или, например, герцог Алансонский, который с радостью послужит своему брату-королю.

— Но его высочество моложе вас.

— Да, но в отличие от меня, он не может дождаться, чтобы побывать на поле боя и завоевать воинскую славу.

— Не скромничайте, сир, — улыбнулся репортер. — Все знают, что впервые вы были на войне в тринадцать лет.

«Был на войне» — определение, дипломатично изгибающееся вокруг правды. В свете нашего грядущего примирения репортер не может сказать: «Вы были на той стороне, с которой в нас летели бомбы». Наваррский пять лет учился, чтобы стать боевым командиром, но отличиться пока ему удалось только в битве при Арне-ле-Дюк, где, как говорили, он был всего лишь простым пехотинцем. Он был на тех же полях сражений, что и Анжуйский, который разорвал гугенотов в клочья: им тогда пришлось стряхивать солдатские жетоны с деревьев. Анжу учился принимать лавры, Наваррский — отступать и смиряться со своей уязвленной гордостью.

Он махнул рукой; тени его длинных ресниц разбежались по скулам.

— Мне стыдно признаться, но я сидел в своей палатке, дрожа от страха. Может быть, это излишняя откровенность, но я был всего лишь ребенком. Думаю, матери молодых солдат, если таковые имеются среди зрителей, не осудят меня.

— Пресвятая Дева, я его не осуждаю! — затрепетал женский голос. — Мой сын сражался при Сен-Дени, и хотя он не робкого десятка, он рассказывал, что ему было не по себе.

Как же, должно быть, сжалось у него горло: сын этой дамы сражался против гугенотов, когда те пытались осадить Париж, чтобы заставить город голодать.

Наваррский выцарапал ее глазами среди рядов и послал ей воздушный поцелуй.

— Спасибо, мадам! Моя покойная матушка не могла бы быть добрее ко мне.

О, драгоценность драгоценности, он не растерялся.

— Пресвятая Дева, какой он милый! — откликнулась женщина. — Бедный маленький сиротка!

Грянул залп аплодисментов.

Не сомневаюсь, что сегодняшний спектакль устроен для мадам Екатерины. Он понял, что вчера перегнул палку, и пытается подчеркнуть свою безобидность. Между этими двумя началось занимательное перетягивание каната, будем наблюдать. Интрига, как говорится, сохраняется. Божечки, у него блестят ресницы. Он что, незаметно впрыснул себе в глаза лук?

— Простите, господа, за эти немужественные слезы. Хотел бы я, чтобы сегодня рядом со мной была моя мама, чтобы она могла порадоваться моему счастью. Я получу в жены Жемчужину Франции, а ее величество королева-мать всегда относилась ко мне как к сыну. Есть ли на свете принц удачливее?

— Браво, Анрио! — закричали зрители. — Скоро он будет нашим!

— Какой ты умный мальчик, — пробормотал Шико. — Или у тебя хорошие советчики.

Рядом с Наваррским чаще всего появлялся его кузен принц Конде: высокий, худой, надменный, с лицом, словно вырезанным из потемневшего бревна. При правильном телосложении ненависть создает иллюзию грандиозности, а у Конде на лбу было написано, что он убьет нас всех, как хочет убить их достопочтенный отец Горанфло. Еще более престижной статичной фигурой возвышался адмирал Колиньи, человек с постамента, на котором написано «великим мужам». Оба казались скорее опекунами короля, чем его советниками, которые открывают рот только тогда, когда их просят.

Хотя он похож на золотой уголек, Генрих Бурбон — один из тех людей, которые постепенно рдеют, как металл в горниле. Возможно, опека его раздражает. Хотя, черт подери, он действительно бедный сиротка, чье сердце, должно быть, тает, когда Колиньи называет его «сын мой». С королем Карлом такая же история. Кажется, Колиньи завоевал двух королей в первую очередь потому, что они не знали своих отцов.

Помимо толпы радикалов в черном, из числа сверстников Шико видел в свите Наваррского персонажа, который привлек его внимание: огромный, атлетически сложенный, голова бритая, рожа непроницаемая, избрызган татуировками. Он бы показался брутальным воякой, который не разговаривает, а забористо выхрипывает, но у него определенно была вторая субличность, которая носила стильные шмотки и очки, видимо, для зрения, а не просто для имиджа. Слухи донесли, что он поэт, но при дворе каждый второй — поэт, начиная с короля Карла, которого сам Ронсар обучал стихосложению.

Еще однажды Шико заметил Наваррского с висящей на его локте пергидрольной щепкой, наряженной в серебристый туман. Ее подбеленная сливками миловидность не могла его обмануть: хищный вид, цепкий взгляд. Проститутский хорек, решил он. Впрочем, возможно, он припечатал ее словами Анжу, мол, эту Шарлотту де Сов не трахал только ленивый. В свое время королева-мать заманила к себе на службу отца Наваррского, Антуана Бурбона, запутав его в сетях небесного создания у нее на зарплате. Странно, что Наваррский не замечает, что баронесса де Сов осыпает его милостями небескорыстно. Но, вероятно, он впервые в жизни спит с красивой блондинкой в ​​haute couture, охренев от собственной крутизны: ему, бля, дает настоящая столичная штучка из светской хроники! Скорее всего, он такой же дурак в отношении девушек, как и его отец.

Шико надел рубашку и расстегнул несколько верхних пуговиц, стараясь выглядеть особенно растрепанным. Никакого пиджака и галстука, вот так-то, ваше высочество. Какая разница? Я почти уверен, что вы выгоните меня сегодня. За мою негладкость, за цвет моей кожи, за то, что я осмелился смотреть на вас как на равного. Вы пытались преподать мне урок, развлекаясь в кино с де Эперноном? Вы не можете унизить меня сильнее: моя спина вздута буграми уродливых шрамов. Я имею наглость думать, что вы, владетельные сеньоры, унижаете только себя, но вы слишком глупы, чтобы понять это.

Коридоры Лувра всегда затоптаны звуками, и они становились громче с каждым днем.

По дороге к лифту до него донеслись черно-радикальные скандирования:

— Право убежища для наших в Наварре!

— Право на новое вероисповедание в городах к югу от Луары!

— Право ношения оружия для гугенотов!

В ядре группы вышагивали двое, один из которых был Ларошфуко, а другой де Телиньи, зять адмирала. Раскрашенные в религиозные тона, они казались Шико неразличимыми.

— Чего стоят гарантии короля? — говорил Телиньи или Ларошфуко.

— Вместо него правит Екатерина, — соглашался Ларошфуко или Телиньи.

— Это ненадолго, — сказал сивоусый третий, которого Шико не знал по имени (в этом человеке ерзало тайное зверство). — Подождите до этой позорной, противоестественной свадьбы, и мы устроим этим скотам, которые убивали наших братьев…

Телиньи или Ларошфуко подтолкнул его локтем слева, Ларошфуко или Телиньи ударил его кулаком по предплечью справа.

— Заткнись, Арманьяк, — прошипели они оба.

Они практически смели Шико с дороги, заполонив площадку перед лифтами, дружно погрузились и нажали кнопку вызова, захлопнув двери перед его носом. Он впервые нахмурился на религиозной почве: их поведение показалось ему тревожным и нагловатым; Горанфло доносил, что в городе на это жалуются. По крайней мере, в Лувре, пользуясь покровительством короля, гугеноты начинают вести себя, как хозяева.

Из-за столпотворения во дворце ждать следующего лифта можно было до Страшного суда. В своих покоях принц меняет нарядность лица и игру пальцев, ожидая его для сеанса издевательства, и ему все же следует поторопиться. Но сначала завтрак и спуск в кухню, которая находилась на нижних этажах. На своих двоих туда пилить полчаса.

Он замыслил дерзкий поступок: пошел на лестницу, поднялся на три очень высоких пролета и очутился на этаже, где располагались апартаменты мадам Екатерины. У королевы-матери и короля были личные лифты, пронзавшие нутро башни. Если он в последний день в Лувре, то должен прокатиться, как король.

Он нажал кнопку и, немного нервничая, стал ждать.

И дождался.

Двери лифта тут же распахнулись, и в этот самый момент из своих покоев в коридор вышла Екатерина Медичи.

Его кишки ухнули вниз. Он чуть было не решился на бесславный побег. Его остановили собственные ноги, приросшие к полу, пока он гипнотически наблюдал, как сквозь золоченую дрожь торшеров шествует самый страшный из призраков Лувра. Говорили, что в коридорах дворца плавает перламутровый сгусток в форме Дианы де Пуатье. Шико в это не верил. Мадам Екатерина давно уже провела сеанс экзорцизма.

Он смотрел на маленькую худую женщину в черном, которая шла на небоскребных каблуках, опираясь на трость, пока в его голове разносились продирающие звуки композиции «Я и Дьявол».

Этим ранним утром,

Когда ты постучал в мою дверь,

Этим ранним утром,

Когда ты постучал в мою дверь,

И я сказала: «Привет, Сатана»,

Я поняла, что пришло время идти.

Я и Дьявол,

Шли бок о бок

Я и Дьявол,

Шли бок о бок…

Рядом с ней, колченогой поступью своих маленьких кривых ножек, шагала мавританская карлица, которую Шико видел в свои первые дни во дворце. С тех пор он узнал ее прозвище «La Jardinière», «дура цветов», должно быть, в честь ее цветастого наряда в красках неона, которые щипали глаза. Рядом с мадам Екатериной, никогда не снимавшей траура, это выглядело, как использованный презерватив, брошенный подле иконки святой Девы. Самым поразительным в карлице было ее имя, конечно, не настоящее мавританское, а полученное ею во Франции: ее звали Катрин.

Так они и шли бок о бок, королева и дура.

Двери лифта закрылись.

Вполне возможно, что у него нечувствительно отвисла челюсть, потому что шутиха сказала со смешанным акцентом, который он не мог разобрать:

— Что ты уставился, как деревенский идиот? Нажми кнопку и открой двери, чтобы нам не пришлось утруждать нашу августейшую ручку. Ты что, не видишь, кто идет? — Она взглянула на королеву-мать: — Рина, тебе не кажется, что все в этом дворце с каждым годом становятся глупее? Может, им что-то подсыпают в еду? Пищевая добавка «Оглупин». Разве не над этим работают в твоей лаборатории?

Королева-мать усмехнулась без всяких качеств.

Они вошли в лифт, преумножась на всех зеркальных поверхностях, рассеченных панелями красного дерева. Не волшебнопоходочно (трость и каблуки королевы бьют барабанный бой, карлица вкатывается), но вошли в свет, как существа потустороннего мира.

Шутиха посмотрела на него, запертого в клетке висцерального ужаса.

— Ты едешь? Или нашему величеству подождать тебя? — Она покачала головой в бурунах кудряшек. — Симпатичный мальчик, но такой дурак. Как раз в духе Сандро, да? И полгруди у него нараспашку. Но это тоже во вкусе нашего сына. Как сейчас говорят? Не такой, как все. Сколько у него было нетакусиков? Я давно сбилась со счета.

У Шико ворохнулись пальцы; он втащил ноги следом за движением рук, почти не дивясь разладу между своими частями тела.

Двери лифта закрылись.

Его пальцы снова двинулись, чтобы нажать кнопку нужного ему этажа. Панель с кнопками была закрыта королевой-матерью. Природа его мыслей прояснилась до полного отсутствия. Только организм давал о себе знать: под полураспахнутой рубашкой закипал пот.

Карлица ощупала его глазами, повернулась к королеве-матери и сказала по-итальянски:

— Святая Мадонна, сын испанского посла, версия 2.0? У Сандро действительно есть типаж.