Глава 18. Я и Дьявол (2/2)

Взгляд мадам Екатерины царапнул зеркало в сторону Шико (от нее искры гейзером, у меня мурашечные волдыри по спине; теперь я знаю, откуда это в Анжу) и вернулся.

— Да, он был влюблен в моего кузена Алессандро, чью фотографию он нашел среди моих вещей, когда воровал мои драгоценности. Думаю, он мастурбировал на эту фотографию в первый раз в жизни.

Шутиха присвистнула:

— Он знал, что это его дядя?

— Нет, он думал, что это просто какой-то флорентиец. В этой варварской стране не принято было говорить, что кузен королевы был черным. Потом, конечно, я рассказала об этом детям. — Она усмехнулась: — Не знаю, перестал ли он после этого предаваться эротическим мечтам о нем. Но, как видишь, этот мальчик…— Еще один царапающий зеркало взгляд. — Снова любовь.

У королевы-матери большой, мелодичный голос, больше ее самой. В нем поет переливчатая темнота, ночная магия… Черт, я потерял голову. Эта женщина не ведьма. Определенно не ведьма. На девяносто восемь процентов. Кто, черт возьми, этот Сандро, о котором они толкуют? Господи, это же Анжу! Александр было его крестильным именем, он взял имя Генрих при конфирмации в честь отца. Господи, она знает, что я влюблен в ее сына! Откуда она это знает? Она подглядывала за моими снами? Она незримо парила рядом со мной, когда я трогал себя, представляя его губы? Она, она… Черт, он просто рассказал ей, что подобрал на дороге дурачка, который в него втрескался, и это очень смешно. Они вместе посмеялись. Он ее любимчик, все это знают.

— Бедный малыш, Сандро разобьет ему сердце, — шутиха ​​ посмотрела на Шико сожалительно. — Думаешь, этот тоже застрелится? При дворе давно уже никто не стрелялся из-за неразделенной любви, становится скучновато.

— Сандро от него без ума.

— Правда? — шутиха младенчески улыбнулась Шико, словно все ее дни были розовыми. — Большой член, наверное. Или что там еще нравится мужеложцам.

Королева-мать:

— По крайней мере, это не Мария Клевская. Представляешь, он умолял меня позволить ему жениться на маленькой гугенотке. Он упал к моим ногам и рыдал, как всегда, когда ему что-то от меня нужно. Зря я научила его плакать. Он вечно злоупотребляет этим, никогда и ни в чем не знает меры.

Карлица:

— Зачем он хочет жениться на ней?

— Он заявляет, что лишь она может «исцелить» его. Святая Мадонна, «исцелить»! Я сказала ему: «Ты помолишься на смертном одре и попросишь отпущения грехов, как и все». Он ответил: «Матушка, моя вера не флорентийская, а французская». Он даже хотел обратиться с этой просьбой к королю.

Плеснули черные ручки:

— Он сумасшедший!

— Я не могу дождаться, когда он уедет в Польшу. Он, кажется, не понимает, насколько опасно для него оставаться в Париже. Карло недавно кричал, что убьет его.

— Ты собираешься что-то сделать?

— Что я могу сделать? Мой сын — король.

Карлица подрыгала кудряшками из стороны в сторону.

— Не волнуйся, это пустые угрозы.

— Я так не думаю. Когда он узнал о Марго и Гизе, он позвал герцога Ангулемского, достал два пистолета и сказал ему: «Если ты сегодня не застрелишь Гиза из этого пистолета, завтра я застрелю тебя из другого». А Ангулем его единокровный брат!

— Но он же не застрелил его, правда? Карло только кричит. Когда он был младенцем, его было слышно по всему Лувру.

В маске лица мадам Екатерины произошло движение:

— А Сандро был такой спокойный, ласковый… И такой милый, я могла играть с ним целый день… Жаль, что они вырастают.

— Почему ты не положишь конец его безрассудству с платьями? Разве он не знает, как это раздражает короля?

— Я не могу помешать ему делать то, что он хочет. Я даже не могу помешать ему принять негодяя, который придет к нему сегодня. С тех пор, как он стал совершеннолетним…

На ее красных губах родилось и растаяло шипение.

— Тогда у нас нет большого влияния на наших детей.— Черные глаза шутихи вдруг стали злыми и острыми, как булавочные головки.— Тогда мы — старуха, оставленная Богом за наши грехи, которую отправят во Флоренцию доживать свои дни. Но мы ведь этого не допустим, правда?

— Замолчи, — произнесла королева-мать, не размыкая зубов.

— Шоколадный мальчик приехал с Юга, он в лучшем случае понимает испанский, а этот лифт — единственное место, где нас не подслушивают. Ты сама приказала разобрать тут все, чтобы найти уши, Дю Га ничего не нашел. Что говорит Карлотта о нашем новом сыне?

— Что он весел, беззаботен и хочет только развлекаться. Франческо говорит мне то же самое.

— Ты веришь?

— Конечно, нет. Беарнец — прирожденный актер. А Франческо всегда себе на уме и врет как дышит, я ему тоже не особо доверяю.

— Что ты от него хочешь? Он младший сын в семье, у него почти нет шансов на корону. Конечно, он злится и интригует. Он весь в тебя, только без твоих мозгов.

— Он достаточно умен, чтобы приходить ко мне каждую неделю на ужин с цветами.

— И наше материнское сердце тает.

— По-твоему, во мне нет ничего человеческого?

— По-моему, его слишком много. Вокруг одни мужчины, они презирают нас за нашу слабость. Мы должны быть намного жестче.

— Я думаю об этом.

— Думай быстрее. Наш новый сын нравится народу и королю.

— Правда.

— Это плохо, очень плохо.

— Правда.

— Он опасен, Рина. Опаснее всех. Все эти чернокнижники тебе не лгали. Если мы ничего не предпримем, он будет царствовать.

Пальцы королевы-матери сжались на набалдашнике трости.

— Правда, — ответила она в третий раз.

Он боялся пошевелить своей потеющей шеей, превратившись изнутри в соляной столб, но он почувствовал смещение в воздухе. Появилось оно: безглазое, как толпа и Анжу, бесстрастное, как сталь топора, беззвучное, как мир после взрыва.

Он всегда чувствовал гарь.

Этот город горит, и густая толпа льется на площади, где затвердевает время, которое впишут в учебник истории. Теперь он знает, что должно произойти вскоре. С участием новеньких смокингов и мятых джинсовых курток. Он даже знает, что они будут кричать.

Он шумно втянул носом воздух, затушевывая, что на миг задохнулся.

Екатерина Медичи царапнула зеркало в третий раз и вдруг повернулась к нему.

— Capisci l&#039;italiano? <span class="footnote" id="fn_39072328_0"></span>

В тишине ее речи — отголоски той тишины.

Он влился в веселый поток своей игривой крови, которая была умнее его. Благодаря ей он любит есть после того, как съел своего кота. Благодаря ей он любит жить после того, как видел шестилетнего ребенка с раздробленной головой. Благодаря ей он все еще здесь.

Его брови подпрыгнули под корни волос.

— Простите, мадам?

— Parli questa lingua, vero? <span class="footnote" id="fn_39072328_1"></span>

Он дал широкий простор удивлению на своем лице.

— Боюсь, я не понимаю, мадам. Могу ли я чем-нибудь вам услужить?

Свет бросил рубиновые блики с ее качающихся серег.

— So sempre quando mi stanno mentendo e non sempre glielo permetto. <span class="footnote" id="fn_39072328_2"></span>

Мое великолепное, чистое, бескорыстное, немного извращенное желание любви ее сына сдернуто с пьедестала простым и понятным желанием каждого разумного взрослого человека, повидавшего многое в жизни: уметь телепортироваться.

Я огорченно развел руками (внутри рубашки потоп).

— Я глубоко сожалею, мадам.

Она отвернулась и сказала моему отражению своим большим голосом:

— Вы мокрый, как щенок, молодой человек. Этот август такой жаркий, не правда ли? Заходите ко мне, если снова окажетесь на моем этаже. Вы всегда можете выпить со мной стакан холодной воды.

В зеркале шевельнулась красная улыбка.

Мягкое приземление.

Мраморные колонны. Золотые люстры плавают под потолком. Оглушительная толпа.

Кажется, это этаж для собраний Большого королевского совета. Кажется, я замечаю рыжеватую голову короля, которого я видел лишь однажды издалека.

Ее черные шелковые ноги двинулись вперед, чтобы сгибать двор пополам (ей кланялись очень низко).

— Сир! — воскликнула она. — Как любезно с вашей стороны подождать вашу мать.

Король вперил в нее натянутую улыбку.

— Ну разумеется, государыня.

Рядом с ним в монументальной позе позировал фотографам адмирал Колиньи.

Шико вышел вслед за карлицей.

Та пробормотала:

— Naturalmente quel vecchio brontolone è qui. <span class="footnote" id="fn_39072328_3"></span> — Она обернулась к Шико и поманила пальцем: — Наклонись, чё скажу тебе, витязь.

Вдруг зачастила в его ухо:

— Заходи к нам, милок, коли на роток не накинешь платок. Может, чего покрепче водицы нальем добру молодцу, а? Сыночка наша заплачет, но у него день деньской глаза на мокром месте. Прямо не сын, а девка, даром, что красная. В некотором царстве, в некотором государстве той бы девке люди добрые и словечка злого бы не молвили. А в нашем дремучем лесу, что за синей горой… — Покачала головой, пошумела руками. — Не свезло нашей царевнушке, ой, не свезло…

Причитая, охая, плачась, колотя себя по груди, покатилась разноцветно-неоновым шариком.

Он побежал к лестнице, почти не прячась. У двери он вспомнил, что не сможет покинуть этот этаж без пароля и ключа-карты.

Смотрел остолбенело, чувствовал себя мягкокостно.

Его снова, как в самом начале, крутил сюрреалистический сон.

Двери раздвинулись, из коридора зашел пиджак с животом-барабаном.

Он юркнул в открывшийся проем, рванул вниз, не совсем понимая, куда приведет его перечисление ступенек.

На пустой площадке увидел распахнутое окно. Он свесился наружу по пояс.

Город заблистал в его глазу серым стеклом.

Откормленный гарью ветер хлестнул его по щекам.

Облака прищурились.

— Блядь, блядь, бля! — крикнул он, а потом, когда смех заклокотал в горле, сунул голову в небо и подмигнул.