Глава 15. Смертельное влечение (1/2)

Хезер говорит, что учит людей настоящей жизни. Настоящая жизнь высасывает неудачников до дна. Хочешь трахаться с орлами — учись летать.

И я спросила: научишь меня, как расправить крылья и полететь?

Она сказала да.

А я сказала: ты прекрасна.

Фильм «Смертельное влечение»

Король Наварры сидел в телевизионной студии под прожекторами, полыхая золотом.

Ослепительный свет, стирающий цвет и объем других, вливающийся в каждую морщинку, был для него только преимуществом. Он выглядел как что-то из драгоценного металла. Его черные глаза были немного маленькими, нос длинноват, губы толстоваты, черты грубоваты, но, если в нем есть мавританская кровь, она раскрасила его ярче огня.

— Наша аудитория спрашивает: чего бы вы хотели добиться в Наварре за время вашего правления, сир?

— О, Наварра — небольшое королевство, и мои амбиции весьма скромны. Мне будет вполне достаточно, если каждый из моих добрых подданных получит хороший обед.

Смех ведущего. Восторг публики.

— А что у нас будет на обед, ваше величество? Что бы вы сами предпочли?

— Я человек простой. Мое любимое блюдо — наше фирменное, баранина с чесноком. Кстати, я могу приготовить его сам. Говорят, что я делаю это сносно, хотя, возможно, мне льстят.

У него низкий, шероховатый голос, из-за которого он кажется старше своих лет.

— Вы умеете готовить? Но это беспрецедентно для короля!

— Наши правители не кичливы. Я почти не знал своего отца, поэтому меня воспитывал мой дед, Анри д’Альбре. Он часто брал меня на охоту, где мне приходилось самому свежевать дичь, печь картошку на углях, собирать ягоды и грибы. Дедушка любил рыбалку. Вы знаете, сколько у нас рыбы? Вы никогда столько не видели!

— Признаюсь, я видел рыбу только на тарелке. По крайней мере, я надеюсь, что это была рыба.

— Да, с некоторыми из этих генетически модифицированных пород не ясно, курица это или рыба. Может быть, и то, и другое.

— Так значит, ваш венценосный дедушка учил вас готовить?

— Он многому меня научил! И если я чему-то не научился, то это не его вина. Я был настоящим шалопаем. Хотя у моего деда был отличный способ с этим справляться.

— И что это было, сир?

— Ну, я думаю, это называется: ремнем по заднице.

Ведущий смеется. Публика ставит аплодисментами воздух на дыбы.

Разыграно как по нотам.

Половина страны недоедает. Многие никогда не ели настоящего мяса, только дерьмо, которое они выращивают на этих новых фермах, которые охраняются как секретные объекты со времен короля Франциска I. Король бросил вызов Церкви, противившейся созданию плоти в пробирках, и предотвратил массовый голод, но… будем надеяться, что мы не едим зеленый сойлент. Охота и рыбалка стали престижными занятиями, потому что в наших лесах, озерах и реках так редко водится живность. Наварра, похоже, не так страдает, как мы, но их король говорит о еде не ради хвастовства.

Пообещайте накормить людей, и они вас полюбят.

За последние полтора месяца он изменился. Его синий bespokе сидел на нем как влитой, белоснежная сорочка подчеркивала янтарный тон кожи. Его дикий лес кудрей усмирили с помощью укладочных средств (впервые Шико заметил осеннюю медь в его темных волосах). Его улыбка обещала вам коньяк сорокалетней выдержки, множественные оргазмы и контрамарку на небеса.

Шико наклонил голову набок, вглядываясь в экран телевизора.

За полтора месяца такой костюм не научишь носить. Говори что хочешь об Анжу, но порода видна в нем за версту, а я до сих пор чувствую себя манекеном, на котором висят дорогие шмотки. Я учусь правильно завязывать галстук по видео в интернете. Однажды Шомберг, закатив глаза от раздражения, перевязал мне узел, пробормотав, что провинциальные мальчики с их ужасным провинциальным акцентом должны оставаться в провинции и не портить эстетический пейзаж своим неряшливым видом и глухариным гнездом, поселившимся у них на голове вместо волос.

На днях я ужаснул его, явившись с запонками, которые в этом месяце не носят, разве вы не знаете, Mein Gott!

У короля Наварры на манжетах не было запонок.

Он всегда был таким, понял Шико. Деревенщина, «крестьянин», как его называла мадам Екатерина, это был всего лишь маскарад.

Вокруг него роилось что-то большее, чем уверенность хорошо одетого, обеспеченного молодого человека.

Он выглядел… как король.

Да, у королевы-матери есть причины для беспокойства, подумал Шико впервые. И дело не в том, что все сегодня облизывали бы мороженое в форме его. Шомберг прав, популярность быстро увядает. Но у Наваррского есть кое-что получше. За его спиной толпится вереница призраков, начиняя с Людовика Святого. Он единственный в стране, кто имеет законные права на трон Карла Великого. Протестант он или нет, но он не станет узурпатором, которому придется силой укладывать мадам Францию в постель. Ему придется принуждать ее к сожительству, если он останется гугенотом, но что-то мне подсказывает, что он не будет слишком цепко держаться за доктрину Мартина Лютера.

Генрих де Гиз станет узурпатором. Так что Лотарингский дом никогда не совершит такой глупости, как какой-нибудь суетливый дворцовый переворот. Герцог Гиз не будет признан ни дворянством, ни народом, ни Церковью. Самое большее, на что может надеяться Гиз, — это стать королем своих войск, и это утешительная мысль.

Последнее, что нужно нашей бедной земле, — это военный диктатор, который превратит нас в еще одну Испанию с кострами инквизиции на каждом шагу. Мы начнем войну с реформаторской Англией, которую проиграем, если не заручимся поддержкой дона Филиппа. Но не ждите, что король Испании завалит нас оружием и золотом, награбленным в Новом Свете. Дон Филипп будет ждать, как паук в своем мраморном Эскориале, пока последние силы не покинут Францию. Он будет поддерживать войну с Реформацией до последнего француза. Вы можете ожидать от него множества ободряющих речей и помощи из пипетки. И тогда страна будет его. Его дочь от принцессы Елизаветы Валуа не совсем имеет права на французский престол, но она очень близка к этому. У нас все еще есть Салическое право, но законы меняются.

Хвала Богу католиков и Богу протестантов, что Гиз никогда не будет королем. Но все равно, что-то смутно беспокоит меня. Та самая родословная, о которой упоминала герцогиня Монпансье.

В этом случае особенно хорошо, что у нас есть король Наварры — те метр семьдесят пять сантиметров (СМИ дошли до того, что опубликовали его компактный рост, теперь осталось измерить длину его члена; думаю, что он тоже какой-то компактный), о которые Гиз споткнется, даже если дом Валуа захлебнется своей отравленной кровью. Я не думаю, что Наваррский начнет жечь католиков, как Жан Кальвин в Швейцарии. Будем грызть этот сладкий персик на экранах телевизоров, следуя его ласковым обещаниям, как ослы морковке. Может, он действительно обеспечит всех хорошим обедом, и сделает что-то еще, кроме сжигания городов и деревень дотла.

Черт, сладкий персик.

С тех пор, как я обосновался в земле Содомской, я начал превращаться в пошляка.

Хотя персик прикатился мне в голову не просто так. Наваррскому задавали самые популярные вопросы, присланные аудиторией. По какой-то невообразимой причине добрым французам было любопытно узнать, какой у него любимый фрукт, на что он ответил, что обожает персики, и поведал нам, что в саду его королевского дворца в Нераке растет персиковое дерево, с которым связана некая романтическая история.

На этом месте он загадочно замолчал. Женщины в студии высунулись из полутьмы со своих сидений, вынюхивая тепловые испарения его юного, крепкого тела. Не было никаких сомнений, что он способен отодрать половину из них и не вспотеть, оставив удовлетворенных дамочек с наполненными животами. Он прямо символ плодородия. Его брак с мадам Маргаритой произведет выводок детей, которые будут дышать в затылок своим дядям, у которых еще нет детей, причем если это понятно в отношении Анжуйского, то почему другие не произвели на свет хотя бы пару бастардов, остается загадкой. Я уверен, что семя Наваррского уже проросло в ком-то.

Он продает секс в мире, где продают смерть.

Возможно, это не лучшая идея для политика.

Шико сверился со своей новообретенной сексуальностью. Она сказала ему: мой желудок урчит от голода. Съешь его. Съешь.

Интересно, он флиртует с парнями? Посмотрит ли он мне в глаза, пошлет ли свою неотразимую улыбку и заставит ли кончить пять раз за ночь?

Я понял его проблему. Он слишком… аппетитный.

Каждый хочет кусок этого горячего пирожка прямо из печки.

Ты слишком заигрываешь с толпой, Анри.

Тебя все еще очень легко съесть. Вокруг полно акул с веером клыков.

— Тебя ведь надо беречь, да? — пробормотал он, глядя в телевизор с золотым Наваррским.

Стране всегда нужен запасной король, но только один, иначе все закончится гражданской войной.

Очень хорошо, что Карл хочет сослать моего принца в Польшу. И Анжу будет лучше вдали от Парижа, и Парижу будет лучше без него. В конце концов, что он может дать стране? Одну большую вечеринку? С этой точки зрения его братец Франсуа не хуже. Алансон слишком молод, чтобы быть по-настоящему жестоким. Его насмешки над моим принцем говорят только о семейном соперничестве. Я ничего не распознаю в этом смазливом мальчике, заковавшем лицо в иронию, но он не кажется мне совершенно почерневшим. И потом, у нас еще царствует король Карл, любитель высоких поэтических строк и острых предметов, который может втянуть нас в войну во Фландрии, а может и нет. Мадам Екатерина — все еще очень значимый актор, мнение которой нельзя игнорировать. Когда дело доходит до кровавых конфликтов, у нее всегда есть сердце. Может, и не ее собственное, но оно у нее есть.

Он доел последний кусочек драгоценного золотистого банана с фруктовой тарелки, щедро оставленной ему герцогом Анжуйским, и огляделся в поисках мусорного ведра для кожуры. Вряд ли такой низкий предмет находился в покоях принца. Он даже какает фиалками, не так ли? А внутри он весь белый и розовый, благоухающий. Его высокое положение смягчает жесткие углы между ним и миром, оберегая его звенящую хрупкость.

И любой мудак может натянуть его на свой хуй, зарыв свой кусок мяса в ворохе нежных лепестков. Какой-то мудак скоро появится в Лувре для этой цели, наверняка.

Божечки, теперь я знаком с некоторыми этапами его ритуала превращения в женщину.

В его спальне сияет диск огромного зеркала, перед которым расставлены ряды коробочек, футляров и флакончиков, блестящих золотом, серебром и кристаллами (а еще букет черных лилий в искрящемся хрустале). Анжу, все еще в своем шелковом халате, который соблазнительно соскальзывает с округлости плеча, берет одну из многочисленных кистей (все разного размера) и рисует на лице лицо, комментируя свое священнодействие.

— Я собираюсь использовать красную помаду, а ничто не подходит к красным губам лучше, чем румяна холодного розового оттенка.

Естественно, я саркастичен:

— Надеюсь, вы не ждете, что я буду записывать то, что вы говорите, монсеньор?

— Почему бы и нет? — надменно осведомляется он. — Это украсило бы ваш дурацкий блокнот, в котором вы каталогизируете мои недостатки.

— Я не уверен, что мне понадобится эта бесценная информация о румянах. Продайте ее глянцевому журналу.

Он внезапно ухмыляется:

— Я уже делала это раньше, и не раз. Они хорошо платят. К тому же, я получала деньги от всех косметических брендов, которые упомянула.

Я уважительно присвистываю:

— Кто бы мог подумать, что вы способны не только тратить, но и зарабатывать?

Он не отвечает, рассыпая сверкающую пудру по скулам. Он как актер, который собирается выйти на сцену. И играет он свое представление со знанием дела, даже довольно расчетливо, как я теперь понимаю. Августейший брат нас не любит, и пока Анжу — легкомысленная, экстравагантная светская персона, озабоченная только блеском драгоценностей и любовными интрижками, король не видит в нас конкурентов.

И все же мне любопытно.

— Почему Алансон сказал, что король не подпускал вас к себе пять лет? Что вы натворили?

— Я имела неосторожность родиться. — Теперь он проводит карандашом по брови, создавая несуществующую кривую; его голос постепенно становится выше, до женской каденции. — Разве это не очевидно? Я мерзкий содомит.

Он прищурился на меня, как будто в глаз ему попала соринка.

Мне захотелось встать и выйти за дверь.

Что мне ему сказать? «Я теперь такой же, как ты»? Но я совсем не такой.

Я сказал:

— Не такой уж и мерзкий.

— Благодарю, — фыркнул он. — Это самый большой комплимент, который я слышала от вас. Когда вы начнете разговаривать с дамой, как подобает кавалеру?

— Когда я увижу перед собой даму?

— Ты уже видишь ее перед собой, — твердо сказал он. — Еще до того, как я надела парик и платье, ступив в облако своих духов.

Ступив в облако духов.

Неужели я действительно влюбился в это существо? Анжу противоречит всему, что я нахожу достойным, разумным, даже привлекательным.

— Я вижу парня, который накрашен, — сказал я. — Либо мои глаза меня обманывают, либо я что-то упускаю.

— Ты упускаешь все, — отрезал он и вознесся, увлекая свои шелка в гардеробную.

Для него это игра, но не шутка. Мне кажется, когда Шомберг называет себя в женском роде, это как одна из граней собранного кубика Рубика, на который можно смотреть со всех сторон, и каждая будет правильной. Для принца это что-то более серьезное.

— А как насчет красных губ? — спросил я. Мне на самом деле очень нравятся его накрашенные губы (какие новые извращения он во мне вдохновит?)

— Я сделаю это в конце, чтобы не испачкать платье. — Он распахнул один из ошеломительно огромных шкафов. Задумчивый тон: — Какую длину волос мне выбрать сегодня?

На полках выставлены болванки с париками; все волосы разной длины; даже не все из них черные, как его настоящие волосы.

Шико начало придавливать избытком странности.

— Как отрубленные головы, — пробормотал он. — Где ты их берешь? В магазине карнавальных костюмов?

Принц пронзил его ледяным взором.

— Это сделано на заказ. Ты когда-нибудь мерил парик, купленный в магазине, который был сделан не на тебя? Он ужасно сидит. Ты же не хочешь, чтобы я выглядела, как эта жаба, Катрин Клевская? Ее волосы похожи на парик. Герцог де Гиз женился на женщине, которой хочется задать единственный вопрос: «Madonna Santa, chi è il vostro parrucchiere, signora?» <span class="footnote" id="fn_38827889_0"></span>

Madonna Santa, он глупеет на глазах. Пожалуй, я переоценил свои силы.

— Ладно, — вяловато сказал Шико.

— Пожалуй, я выберу этот, — сообщил Анжу, покрутив болванку с париком. — Но сначала я надену серьги, а то они запутаются в прядях.

— Ладно, — повторил он и сел на пол, скрестив по-турецки ноги. — Быть женщиной очень утомительно, да?

— Ты не представляешь, — с гордым удовлетворением сказал принц. — Вставай, ты поможешь мне выбрать украшения.

— Но я ничего в этом не понимаю, — запротестовал Шико.

— Так учись! Или ты хотел быть только зрителем?

— Я думал, так и будет.

Вот Анжу только что был финальный и банальный, а через миг его колдовская улыбка загребает тебя.

— Но ты уже часть этого спектакля, и у тебя своя роль. Я не позволю тебе быть простым наблюдателем, это скучно. Я не для этого тебя сюда привела.

Шико встал, не отрывая от него глаз (внутри высекалось электричество, спину обливало мурашками).

— И зачем ты меня сюда привела?

В его словах не было признательных показаний, но отчетливо прозвучало его изумление (я сказал о нем в женском роде).

— Наверное, это часть испытания, — сказал принц.

— Оно все еще продолжается? Мне кувыркнуться через голову?

Слова громкие, как нежданный импульс; вид театрально-торжественный:

— Бог всегда испытывает нас!

Нет, не театральный; у него какой-то исступленный взгляд.

Шико удивленно нахмурился:

— Что за бабочки порхают у тебя в голове? Ты под кайфом?

Принц резко отвернулся, распахнув дверцы другого шкафа.