Глава 14. Лови мои поцелуи (2/2)

Возможно, Анжуйский и сам не знает, какая доля его меланхолии искренняя, а какая — томное закатывание глаз: «Ах, как плох сей мир, и как бы мне хотелось сделать его лучше и добрее». Но ему, безусловно, нравится, как все начинают суетиться вокруг него.

Под «всеми» я подразумеваю вашего покорного слугу и «наших друзей».

Настоящая печальная новость в том, что за десять дней его ни разу не навестила семья, даже наша августейшая матушка. Она прислала только своего врача, маэстро Джильберти (я знаю, что это не его настоящее имя, его настоящее имя еврейское). Он заменил некоторые лекарства Анжу, и Шомберг сказал, что это обычно помогает.

Тем временем Анжуйский не делает абсолютно ничего. Он только несколько раз отправлял письма Марии Клевской через Келюса, Сен-Люка и Шомберга, но они вернулись с пустыми руками.

Я озадачен его чертовой непостижимостью. Принц Содомский, чьи пристрастия известны всей стране, утверждает, что влюблен в чертову Марию Клевскую, сестру герцогини Неверской и новой жены герцога де Гиза, Екатерины Клевской. Ее единственная примечательная черта в том, что в ней нет ничего примечательного. В отличие от своих сестер-католичек, эта рыжая девица — гугенотка, приехавшая в Париж весной из Беарна, где ее белоснежную кожу на удивление не сожгло солнце. Ее воспитывала мадам Жанна д’Альбре, покойная мать Наваррского, так что Мари должна хорошо знать его, и это, как мне кажется, единственный интересный факт о ней. Она не ведет блог, носит скучные даже с моей точки зрения шмотки, почти не бывает при дворе и живет в каком-то отеле, хотя, вероятно, могла бы выцарапать себе местечко в Лувре, используя связи герцогини Неверской. Анжуйский врет или бредит, воображая свои чувства к ней.

Шико вошел в спальню принца, спотыкаясь о привычный в эти дни сильный запах лилий, которым была заставлена комната. Анжу подбирает цветы под стать своей апатии. И как можно поверить, что он действительно истирает свою душу до крови, как пятку, а не играет роль дивы на сцене? Приглушенный свет балансирует на его перламутровой коже и бриллиантовых каплях в ушах; его бледность так идеальна, так безупречна, что я думаю, что он накрашен. Губы обычного лепесткового оттенка. В глазах мутноватое целлофановое сияние (так действуют его таблетки). Его изящные руки и длинная шея высматривают комнату из водопадов шелка. Чудесным образом весь этот декадентский маскарад ему ужасно идет. Ну, или, может быть, я влюбленный осел, который попался на крючок с наживкой. Последняя мысль радикально усиливает желание пнуть Анжуйского.

— У меня для вас сюрприз, монсеньор, — сказал Шико вместо приветствия и протянул принцу веер билетов. — Сеанс в вашем любимом кинотеатре. Я купил билеты для вас, для себя, Шомберга и остальных наших друзей. Я забыл их имена.

Губы у принца раздвинулись, глаза близоруко сузились (очки лежали на кровати рядом с телефоном).

— «Остров иллюзий»? Я думал, здание снесли.

— Нет, «Л’Идеаль». Вы говорили, что любили ходить туда с братьями и сестрами.

Упоминание о кинотеатре, где маленький Анжу смотрел фильмы, неподходящие для ребенка, отозвалось в Шико шероховатостью. Каким странным учителем был Виллекье, погружая ребенка в иссеченный тенями беспросветный мир фильма нуар. Особенно чувствительного, впечатлительного мальчика, каким, должно быть, был Анжу. Не менее странно, что Диана Пуатье, а затем и мадам Екатерина позволили это. Если бы Виллекье хотел расширить кругозор своего маленького принца, он бы лучше показал ему боевики: гарантированная победа добра, никакого секса и чистое насилие — идеальное детское кино. Они с Антуаном всегда ходили в единственный кинотеатр в своем городке, чтобы посмотреть бодрящие кровавые разборки между хорошими парнями и плохими.

Хотя мордобой вряд ли привлек бы это бесконечно хрупкое существо, которое, мечтательно глядя в окно во время занятий, наверняка высматривало единорогов, прыгающих по радуге. Странно, что он пережил войну. Странно, что он одержал несколько значимых побед. Но, как я уже сказал, его сила всегда неожиданна, а его слабость всегда ожидаема.

Привлекла ли меня его уязвимость? Скорее всего. Если бы он достался мне, этот сладкий подарок в блестящей упаковке со смутным фруктовым запахом тления, я бы сгреб его в свои объятия так сильно, что все его нежные косточки затрещали бы. Я бы увез его от змеиной ямы, которая рано или поздно добьет его нестабильную психику. Мы бы жили в маленьком домике в маленьком городке, я бы работал автомехаником, а он бы… читал глянцевые журналы целыми днями, не знаю. Ночью я бы засыпал в колыбели его тела, прижимая его к земле своей тяжестью, чтобы он не улетел слишком далеко. Мне даже хочется пнуть его не для того, чтобы сделать ему больно, а чтобы подбодрить эту тефтелю в обмороке, которая смотрит на меня томным, близоруким взглядом и вздыхает:

— Нет, я пока не могу встать с кровати.

— Сначала поставь ноги на пол, а потом, может, само пойдет, — грубовато сказал Шико.

— Перестань называть меня на «ты», дурак, — сказал Анжу, не выходя из летаргического модуса, и закрыл глаза с видом умирающего. — Я болен, если ты не заметил.

— Если ты куда-нибудь съездишь, это может пойти тебе на пользу.

— Сеанс через два часа.

— Ну и что?

— Это почти полтора часа езды, кинотеатр на другом конце города.

— И ты не сможешь собраться за полчаса?

— Конечно, нет, — Анжу фыркнул и открыл глаза. — Кто я, по-твоему? Девушка по вызову?

Шико открыл рот, колеблясь между колкостью и мотивацией.

Зазвонил телефон.

Анжу разразился третьим вздохом и скользнул белым пальцем по черному экрану.

— Я в Лувре, я не в Лувре, — передразнил Шико шепотом. — Все кончено, не успев начаться, ибо мир обречен. Я даже передумал скупать новый ювелирный магазин.

Он надеялся вызвать очаровательно возмущенный взгляд. Вместо этого принц уставился на телефон почти в ужасе и нервно сглотнул.

Шико сел в новое массивное кресло, обитое изумрудным бархатом, которое принц купил взамен старого лимонного, подаренного ему Шомбергом. Оно обнимало его нежнее, чем родная мать; он читал в нем Анжу, и оно стало чем-то вроде его любимого места в покоях принца. Песня о молодом человеке в платье продолжала литься из телефона.

— Отвечайте или сбросьте звонок, — нетерпеливо сказал Шико. — Жизнь коротка, зачем тратить время?

Анжуйский взглянул на него и прижал ухо к трубке; от него сквозило нехарактерной неуверенностью.

— Я слушаю вас, месье, — сказал он.

Октавы бросились врассыпную. Он начал короткую фразу на одной ноте и закончил ее на другой.

По трубке пронеслась рябь звуков, затем затихла.

— Я слушаю, — повторил принц.

Звуки начались снова, затем снова прекратились.

— Если вы позвонили, не тратьте мое время, — сказал принц. — Как мне только что напомнили, жизнь коротка. Я успею состариться, прежде чем вы наберетесь смелости. Я уже старый, не так ли, месье?

Его шея изящно выгибалась, рука волной пробегала по его полуобнаженной, обрамленной шелком груди. Он отворачивал лицо, как звезда немого кино в болоте аффектации. Его голос был по-мальчишески задиристым, а жесты жеманными, карикатурно женственными, как будто плоскость, где встречались речь и манеры, ускользала от него.

И он продолжил слушать.

— Хорошо, я готов принять вас, — сказал он после того, что показалось Шико очень долгим обдумыванием. После паузы он сказал — голос был странным, не таким самоуверенным: — Вы можете приехать в Лувр через три часа.

Шико изумился, а потом изумился сильнее.

Анжуйский вынырнул из шелкового омута, сунул ноги в домашние туфли и протянул руку.

— Помогите мне встать, — сказал он.

— Ого, — сказал Шико. — Интересно, кто этот волшебный целитель, который вылечил вашу болезнь.

Герцог слегка пошатнулся, когда поднялся на ноги; его тонкая влажная рука трепыхнулась в ладони Шико (его прикосновение пульсировало горячим), тусклое целлофановое сияние в глазах сменилось на яркий лихорадочный блеск.

— Я переоденусь, — сказал он.

Шико кивнул.

— Я позову ваших слуг.

Рука герцога сбилась вверх, но не отпустила его ладонь.

— Я переоденусь в женское платье, — сказал он. — Хочешь увидеть, как я это сделаю?

Что-то сгустилось в золотом воздухе комнаты между их лицами, где витал запах лилий и гнили, и ослепляющая похоть витала, которая внезапно объяла Шико, заставив его сердце зателепаться в грудной клетке. Как будто провод натянули через край и порвали изоляцию.

Я бы предпочел, чтобы ты не одевался, а разделся, лег в свою теплую шелковую постель, раздвинул ноги и позволил мне проникнуть в тебя. Я нашел бы себя заново между твоими бедрами, из двух разных частот мы вошли бы в одну, и я никогда никому не позволил бы причинить тебе боль.

Потому что я люблю тебя.

Мое прошлое уничтожено, работаем на будущее, в котором мне придется с этим жить.

— Валяйте, монсеньор, — сказал он.