Глава 13. Остров иллюзий (2/2)

Шико опустил руку, потер голень другой.

— Это тоже странно.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — резко сказал Анжу.

Это внезапно разозлило его больше всего.

— А ты ничего обо мне не знаешь, — сказал Шико ему в спину.

— Пошел вон, — отозвался Анжу.

Шико не двинулся с места.

Сияние солнце преломилось на темени герцога; на какое-то время стало безветренно.

Шико увидел зеленоватый глаз, сокративший между ними дистанцию.

— Какой у тебя любимый фильм?

Такова, видимо, топология между нами. Он прогоняет меня, а я… не прогоняюсь. Тут есть свойство непрерывности. Хотя я бы, конечно, вмазал ему, не будь он принцем.

Шико сказал:

— «Контракт рисовальщика». Мне еще музыка нравится. Особенно одна мелодия… «Взгляд на оптическую теорию».

— Ты выпендриваешься, что ли? Пытаешься казаться умнее, чем ты есть?

— Мне не надо пытаться казаться. И я не выпендриваюсь.

— Тогда спой мне.

— Там нет слов.

— Ну и что?

Шико вздохнул, подумал: как я тебя терплю? Его горло принялось издавать парам-пара-пам.

Зеленоватый глаз заслезился, но он допел почти до конца, и после этого сказал:

— Боже. Почему ты снова плачешь?

Хотел бы я, чтобы этот идиот сказал: да так. Но он говорит: музыка прекрасна, она разбивает мне сердце.

Она разбивает ему сердце.

Он говорит:

— У тебя прекрасный голос.

И отворачивается.

Я бы хотел схватить его и прижать к себе, или что-то в этом роде.

Но нет.

Он уже отвернулся и сказал (очень тихо сплетая слова), чтобы я ушел.

Я шатался по городу, зашел в «Рог изобилия» (там не было красивой служанки-цыганки, и моя рудиментарная сексуальность потерпела крах), съел не особенно примечательный сэндвич, вышел на улицу, случайно толкнул локтем входящего в помещение пухлого, добродушного вида монаха (он посмотрел на меня с карикатурным укором), купил очень дорогую бутылку текилы, пару часов медитировал над ней, сидя на скамейке в парке, пытался что-то в себе наблюдать, но ничего не понял, выпил в баре и поехал в Лувр.

Во дворце я позвонил в дверь, и через какое-то время в проеме замаячили голубые волосы Шомберга.

— Я не знал, купить тебе цветы или бухло, — сказал я.

Во мне что-то ухнуло в такую темную глубину, как будто я потерял имя.

Концовка показалась мне избыточной до того, как мы начали.

Хотя, скорее всего, я просто трусил.

Он взял бутылку и усмехнулся:

— Порядочная девушка предпочла бы цветы, но я не очень порядочная девушка.

Его улыбка прошила меня молнией.

Мои ноги вели себя так, как будто я приговоренный.

— Проходи, — сказал он.

В нем не было жемчужного света Анжу, но и всего остального не было. Он не будет трахать мне мозги, это точно. Никаких игр и блужданий в лабиринте с перспективой ненахождения выхода. Эмоционально мне уже стало лучше. И спокойнее, божечки.

Через пару шотов с лаймом он посмотрел на меня со знаком вопроса.

— Ты знаешь, что происходит с его высочеством? — спросил я.

— Допустим.

— Расскажешь?

— Позже.

Вероятно, мне следовало прошкандыбать к нему поближе, но вместо этого я (пронзаем мрак лицемерия честностью, да?) поинтересовался эдак вскользь:

— Зачем тебе это?

Вопрос повис в нагой комнате; прежде мы не оставались наедине, и мне стало тревожнее.

Он ответил (у меня было предчувствие):

— Такого темнокожего парня у меня еще не было. И ты девственник. Это тоже редкость.

Выпивка из бара сложилась с текилой, и я почти обиженно сказал:

— Я не совсем уж девственник.

— Ты понимаешь, что я имею в виду.

Я кивнул, на меня обрушились все образы неотъемлемого грядущего шока. Я попытался понять, какой ждать результат. «По-моему, тебе пора», — скажет он где-то через полчаса, а я сделаю вид, что именно этого я и хочу, хотя на самом деле я хочу чувственной близости, в чем, разумеется, я никогда не признаюсь.

Заметив его улыбку, я отбросил все неубедительные сомнения. Это величайшее проявление человечности, с которым я сталкивался в этом чертовом дворце. Это, черт подери, доброта, осененная благодатью. Даже если он смотрит на меня как на экзотическое животное. Крокодилы почти вымерли в мире, и я никогда не видел жирафа или льва. Если вы увидите одного, вы, вероятно, не сможете не подумать: ух ты, живой крокодил.

— Красивый, — сказал я. — Ты такой чертовски красивый с этими дурацкими волосами. Не думал, что этот цвет может кому-то идти.

Шомберг огорчительно сморщил нос.

— Не будь таким проникновенным, это не модно.

Второй эпизод злости за день.

— Не будь такой самодовольной стервой, — сказал я.

Пока он это переваривал, я подошел к нему и забросил руку на его шею.

Поцелуй заполз между ними, очень мокрый и шумный.

Что-то скрипнуло (чьи-то ботинки или оконная рама); Шомберг подтолкнул Шико в заполнивший дверной проем желтый свет, за плотностью которого виднелась спальня.

И кровать.

У кровати, внезапно:

— Ты когда в последний раз занимался сексом?

Шико растерялся.

— А это имеет значение?

— Не имело бы, будь у тебя справка, что ты чист. Сам понимаешь: сифилис. Плюс этот новый сифилис, которым болеют только такие, как мы.

Как мы.

— О, — Шико провел ногтями по затылку. — Больше двух месяцев назад, с презервативом.

— Ладно. Но пока ты не сдашь анализы, в попу даже не мечтай.

— Я и не… — Он растерялся еще чуть-чуть.

Ёпта, зачем я в это ввязался? Чувствую почти отчаяние. Ладно, побольше смеха и логики — и оно рассеется. Я хочу этого, да? Хочу его.

Еще на несколько секунд Шомберг кажется серьезным, пока ландшафт его тела лишается лазурного шелка. Затем Шомберг становится Шомбергом.

— Лапуль, ты все еще должен мне себя без рубашки. Тебе помочь?

У него широкие плечи, химический загар почти слез, нет волос на груди, соски крупнее… Крупнее чего? Я не думал о его сосках. Мне неуютно, но у меня почти встал.

Помощь не нужна.

И вот мы лежим в кровати, и я пытаюсь сгрести его хуй с той же энергией, с которой попытался бы вломить ему.

Он хватает меня за руку:

— Mein Gott, ты девчонок тоже так мнешь?

Нет, отвечаю я мысленно. С девчонками мне не было страшно.

— Извини, — бормочу я.

— Давай-ка понежнее.

— Да.

— Нервничаешь?

— Нет. — Я вижу, как его плечи выдаются вперед. — Да. Пиздец просто.

Его темные глаза под голубыми прядями сияют весельем.

— А это даже трогательно, — говорит он. — Ладно, будь искренним, мне, пожалуй, это нравится.

— Спасибо, — фыркаю я. Моя рука блуждает по его боку, норовя сползти к заднице, которую он охарактеризовал как «большую», и мне вдруг очень хочется его потискать. — Как к этому относится принц?

— Он не против, — ухмыляется Шомберг, целуя мою шею. — И иногда присоединяется.

— А как к этому относится Можирон?

— Он не ревнивый.

— А если я ревнивый?

— Зай, — смеется он, зажимая мой сосок между губами, слегка потирает его языком и отпускает. — Сначала пригласи меня куда-нибудь, прежде чем предъявлять какие-либо претензии.

Его голова съезжает вниз по моему животу, несколько мгновений он сцепляет свое дыхание с моим членом. Его пальцы сотрясают меня, и я уже постанываю.

Он поворачивается лицом наверх, к моим остолбеневшим глазам, и его нежно-насмешливая гримаска заслуживает всего высокопарного в поэтическом мире.

— Поздравляю, — говорит он и начинает сосать.

Я теребил пальцами его голову, но не пытался повлиять на его темп, а когда я увидел, как его язык скользит снизу вверх, оставляя теплую, блестящую влажность прикосновения, у меня помутилось в глазах. Я бы подался вперед к его губам, но улетел слишком далеко; если бы я смотрел в небо, оно бы сплавилось от края до края, но я смотрел в потолок, который качко приближался ко мне.

Кончая, я почти увидел, как распрямились все извилины моего мозга.

Не знаю, насколько хватило бы меня, чтобы что-нибудь сделать для него, но ему не понадобилось, он только подергал себя пару раз, плотно прижимаясь ко мне, и мое бедро расписало белым. Концентрация на его лице превратилась в расслабленность. Я положил руку на его затылок, чего он, кажется, не ожидал, выдал блаженную улыбку и засунул язык ему в рот. Мне скорее померещилось, чем я почувствовал это на самом деле, но у меня во рту взорвался вкус члена.

— Предупреди меня в следующий раз, — проговорил он между моей скулой и ухом.

— Предупредить, что я кончу? — сказал я полусонно; сладкая лень размяла все мои косточки.

— Это хорошие манеры.

— Понял.

Шомберг возится с салфетками, кидает ему коробку, встает с кровати и, к огорчению Шико, натягивает брюки на бедра, закрывая вид на свой зад. Возвращается с бутылкой и стаканами, держа их двумя пальцами; у одной руки хитрый выверт. Поставив ношу на прикроватный столик, поднимает руку к лицу Шико; кристаллы соли блестят на его коже.

— Лизни, — ухмыляется он.

Шико подчиняется, чувствуя, что снова возбуждается. Опрокинув текилу в рот, спрашивает:

— С чем ты меня поздравил, прости?

Шомберг издает свой серебристый смешок.

— Ну ты даешь. Обычно, когда у парня такой большой член, он очень гордится им.

— Моей заслуги тут нет. Я, знаешь, его не в огороде вырастил.

Шомберг, слегка захмелев, чмокнул его в губы.

— Ты забавный. Надеюсь, ты не надоешь ему слишком быстро. Ты знаешь, что мы делаем ставки на тебя, как долго ты останешься в нашем обществе?

— Очень мило, — сказал Шико. — Ты обещал сказать, что с ним такое. То, что я сегодня увидел… — Он покачал головой. — По-моему, это не просто подавленное настроение.

— Его второй врач называет это «черной желчью». — Шомберг разлил текилу. — Но ты знаешь, так называют все, что угодно.

— Второй врач? Не Мирон? — уточнил Шико.

Шомберг кивнул.

— Итальянский врач из свиты королевы-матери, который его таблетки делает. На самом деле он еврей, но, конечно, никто об этом не говорит. Во флорентийском гетто у них… — Он неопределенно покрутил плечами. — Исследовательская группа, которая занимается… — Теперь он покрутил пальцем у виска. — Они пытаются придумать, как помочь таким больным. Кроме как запереть в комнате с мягкими стенами, сажать их в ванны со льдом и бить палкой. Он неделями просыпается в пять утра и отправляется на пробежку, бегает часами, пашет в зале часами, гоняет нас с фехтованием, или трахает, пока ты не отрубишься. А потом неделями не может с постели встать. Плачет и все такое… — Он почти раздраженно передернулся. Глаза вдруг шало блеснули. — Знаешь, что самое странное? Что он из-за этого мне еще больше нравится. Meine Blumeist rosa, aber sie gehört nicht mir… <span class="footnote" id="fn_38503390_1"></span>.

— Значит, — протянул Шико, — это не разовая акция. Это его жизнь, да?

И мой опыт общения с ним, когда он в таком состоянии. Расклад хозяин/слуга и что-то большее, потому что, когда он плачет, это определенно что-то большее.

У меня опыты прямо конвейером текут.

Шомберг пихнул его кулаком в плечо, словно бы слегка разозленный.

Шико автоматически чуть не заехал ему.

— Эй!

— Он не мой и ничей, — с нажимом сказал Шомберг. — Заруби это на носу, если не хочешь рыдать в уголке в позе эмбриона.

— С чего я должен рыдать? — Он плеснул еще текилы. — Что ты несешь?

Шомберг завел темные очи под голубую челку.

— Mein Gott, was bist du für ein Idiot. <span class="footnote" id="fn_38503390_2"></span> Ты влюблен в него по уши. Неужели ты еще не понял?