Глава 12. Человек с синдромом дна (2/2)

— У нас с твоей няней это общее, — Шико сказал это, чтобы услышать его серебристый смешок.

Он покосился на Можирона, но тот, плеснув на него презрительной хмуростью, вернулся к своему скрэмблу с авокадо (парню нужен протеин).

— А ты хотел увидеть его без рубашки? — Келюс внезапно проснулся и грациозно перевернулся на бок; длинные волосы упали на лоб, занозив его тенями.

— Я отправил ему наши координаты с таким условием, — сказал Шомберг.

— Если он сейчас обманывает тебя, представляешь, что будет дальше? — вмешался Эпернон, не упуская случая вставить кому-нибудь палки в колеса. — И он уж точно не будет тебе благодарен за все, что ты так щедро собираешься ему дать.

Шомберг лучезарно улыбнулся.

— Как мило с твоей стороны беспокоиться обо мне, лапуль. Но я сам разберусь, ладно?

— Как сказать, — многозначительно протянул Эпернон. — Это наше общее дело.

— Полости моего тела — это мое личное дело. — Шомберг упруго поднялся. Его ясноглазая улыбка приобрела холодные грани. — И если я захочу, чтобы он туда всунул, я не буду спрашивать твоего разрешения, понял? К тому же, кто-то должен его научить.

— Ты надеешься, что принц тебя поблагодарит? Не возлагай больших надежд. Это каприз, он пройдет, а наш новый друг пойдет к девкам, или кого он предпочитает.

— Никогда не носи зеленое, Ногаре. Оно сольется с твоей завистью. Ты собиралась сделать это сама, зайка моя, пока не поняла, что он тебя не хочет.

Шико стало неуютно. Они разговаривали о нем так, будто его здесь не было. Он совсем не хотел ввязываться в их соревнование тщеславия и честолюбия.

— Господа, простите, что прерываю ваш спор, но где его высочество? — спросил он.

Эпернон (сидя на траве, скрестив ноги) и Шомберг, перешагнувший к нему через свою тарелку, закамуфлировали молчанием какую-то общую эмоцию. У Келюса сделался отсутствующий вид, и он потянулся, чтобы налить себе апельсиновый сок. Можирон положил себе кусок ветчины и очень громко свистнул. Слуга появился из ниоткуда и протянул ему пластиковый флакон, похожий на те, в которых продают таблетки (вероятно, для наращивания мышечной массы). Налив ему стакан воды, слуга растворился в зелени. В кустах засвиристело что-то пернатое.

Шико с изумлением оглядел поляну. Никто не собирался ему ничего говорить.

— Это приказ монсеньора? — спросил он. — Он больше не хочет меня видеть?

— Да, — сказал Эпернон.

— Нет, — сказал Шомберг. — По крайней мере, он не озвучил этого желания.

— Мы забыли о вас, — неохотно ответил Келюс. — В конце концов, вы не так давно с нами. И мы никогда не видим вас с нами…

Он замешкался с формулировкой.

— Когда мы трахаемся, — подсказал Можирон тоном слона, который истоптал половину саванны и хотел бы истоптать другую половину. — На твоем месте я бы нашел другого господина. Потому что этому рано или поздно придется отсосать.

— Его высочество, очевидно, тоже забыл о вас, — злорадно сказал Эпернон. — Но вы ведь можете утешиться обществом своего друга Наваррского, не так ли?

Я разговаривал с Наваррским один раз, подумал Шико. Пять минут! Сколько еще они будут напоминать мне об этом?

— Кстати, когда я впервые увидел вас чисто вымытым, — продолжал Эпернон, — я подумал, что вы из его свиты. Мне кажется, месье Шико будет в ней смотреться лучше, не правда ли, господа? Я имею в виду цветовую гамму.

Можирон ухмыльнулся:

— Да, цветовая гамма короля Наваррского была бы более подходящей. Все знают, что его бабка была мавританкой?

— Тогда он не королевской крови, — заявил Келюс.

— Кто это докажет? На Юге они все одного цвета.

— Не все, — возразил Эпернон. — Моя мать белее тебя, Можирон.

— Белее меня никого нет, — хмыкнул Можирон. — Но я тебя ни в чем не обвиняю. — Он посмотрел на Шико. — А что насчет твоих предков?

— Насчет моих предков, — ласково сказал Шико, — я могу продырявить ваш живот.

К его удивлению, Можирон только сощурился на него.

— А ты думаешь, что я буду с тобой драться? Всем известно, что герцог Майеннский…

— Кровь Христова! — Сен-Люк захлопнул книжку и швырнул пустую чашку в траву. — Оставьте его в покое! Он не исчезнет, пока этого не захочет принц. Разве вам не ясно? — Он повернулся к Шико; мягкие, приятные черты обточены злостью: — Вы его искали? Его высочество изволит печаловаться, сидя в высокой густой траве на соседнем острове. — Взмах рукой на зеркало озера, в зеленые клубы. — Это наше любимое место для печалования. У нас даже раньше был любимый пенек, пока какая-то сволочь его не выкорчевала, лишив его высочество возможности принять картинную позу. Хотя его никто там не видит. Он всех отсылает и сидит там один. Непонятно, перед кем он устраивает свое представление. Ведь ему всегда нужна публика.

Келюс нахмурился:

— О чем ты? Ты прекрасно знаешь, что он не притворяется.

— Это не повод смеяться, господин де Сен-Люк, — чопорно сказал Эпернон. — Вам должно быть стыдно.

— Но мне не стыдно, — Сен-Люк вильнул к совсем нехорошему тону. — Когда вы годами приезжаете с его высочеством в одно и то же место, где он сидит часами и смотрит в небо, вы или сойдете с ума от скуки или начнете насмешничать.

— Звучит не очень по-дружески, — Шико произнес это с нейтральной нотой, хотя слова Сен-Люка ему не понравились.

Келюс кивнул:

— Я согласен с господином Шико.

Сен-Люк скорчил гримасу, которая не вписывалась в контуры его лица:

— Господин Шико, я посмотрю на вас, если вы окажетесь на моем месте. Хотя маловероятно, что вы окажетесь на нем.

С прохладной улыбкой:

— Конечно.

Сен-Люк влетел в воздух одним прыжком; вся его меланхолия, вся его одомашненная тишина исчезли или создали новый импульс и новую мелкую моторику. У него был вид человека, который хочет плакать, кричать, кусать пальцы, грызть ногти.

— Дело не в том, что вы подумали, было ли это оскорблением для меня или для вас. У вас неподходящая фактура. Вас не станут наряжать в платья и говорить: «А теперь покрутись». Не станут затягивать на вас корсет, чтобы показать, какой узкой может быть талия четырнадцатилетнего мальчика. Вам не придется делать макияж, заплетать косички, красить волосы в разные цвета, чтобы они соответствовали цвету его настроения или наряда. Вас не разбудят посреди ночи, чтобы поболтать с ним, даже если у вас температура под сорок и вы почти бредите. Наконец, вы не будете… — За его зубами нарастал истерический смешок. — Мне это не нравится, ясно? Когда он долбит меня, я мечтаю, чтобы это поскорее закончилось, ясно? Я мечтаю, чтобы это поскорее закончилось, даже когда я долблю его! Иногда я не могу, я не хочу его видеть! Я привязан к нему, но как каторжник привязан к своему ядру!

Смешок прорвался:

— Звучит не очень по-дружески, месье Шико? Знаете, как он выбрал меня в друзья? Мне было одиннадцать лет. Мои родители решили, что пришло время проталкивать меня при дворе. Они отменили мои занятия и целый день одевали меня, делали мне прическу, заставляли ходить, сидеть, кланяться, улыбаться… Нас выстроили в ряд в Лувре. Меня, Жуанвиля, теперь герцога Гиза, и других детей дворцовой знати. Король Карл первым выбрал себе друзей. На самом деле, он никого не выбирал, это сделала за него королева-мать. Затем выбрал принц Беарнский, который в то время гостил во дворце. Все были удивлены, что он не выбрал Жуанвиля, он был самым знатным, самым воспитанным и красивым, белокурым ангелом с голубыми глазами. Беарнец, которому тогда было десять лет, скривился: «Этот слишком белый и хорошенький. По сравнению с ним я никому не понравлюсь». Его наставник что-то прошептал ему на ухо. Принц шепотом ответил. Тот покачал головой: «Латынь вы и сами знаете, ваше высочество. Подумайте, что нужно хозяину от его слуг». Он задумался, и вдруг его лицо стало веселым и простодушным. Я никогда не забуду, как он изменился в одну секунду и стал похож на крестьянского сына. Он сказал: «Кто хочет посмотреть на сиськи девчонок?» Он взял тех, кто осмелился поднять руки. Он сразу побежал по залу к выходу, заставив догонять его. Двое из четырех догнали его у дверей, и он поцеловал их в обе щеки. «Это награда победителям», — сказал он. А затем он поцеловал остальных двоих: «А это утешение проигравшим». Мне так хотелось оказаться на их месте, и я ругал себя за свою стеснительность. И вот наконец пришел наш принц, он тогда был герцогом Орлеанским. И он сказал капризным тоном: «Я хочу самых красивых. Марго не дает мне своих кукол». Моя мама тогда сказала: «Какое счастье, что мы заставили тебя снять очки».

Вот как, подумал Шико. Он комнатная собачка не по своей воле. Если бы я был на его месте, я бы тоже не улыбался. А теперь я хочу короля Наварры еще больше. Тусоваться с королем Наварры. Следи за своей речью, приятель, особенно за своей мысленной речью. Но черт, он хорош, не так ли? В десять лет, с помощью простой игры, он сделал четырех мальчишек самыми счастливыми на свете и, что самое главное, преданными ему. Настоящий король.

Келюс положил себе на тарелку ломтик семги и сбрызнул лимонным соком.

— Ничто не мешает тебе любоваться женской анатомией, если уж ты обнаружил в себе эти пристрастия, — холодно сказал он Сен-Люку. — Смотри порнографию, сколько влезет.

Сен-Люк не отреагировал, тяжело опустившись обратно на место; яркое серебро порыва ушло, осталась ватная серость. Он механическим жестом поднял книжку. Шико заметил обложку: «Дети капитана Гранта»; к бумаге прижимался зеленый дубовый листик. Романтичный, мечтательный ребенок…

Шомберг прищурился на Сен-Люка, губы вывернуты издевкой:

— О боже, принц дарит тебе подарки, ты получил владения и титул, и он заставляет тебя кончать пять раз за ночь. Бедняжка!

— Мне было четырнадцать, а ему семнадцать, — вяло ответил Сен-Люк. — Я еще не понимал, чего хочу.

Можирон (как фонтан презрения):

— А теперь понял, да? Ты хочешь скулить, как баба. Меня от твоей кислой рожи уже воротит. Если тебе что-то не нравится, съебывай к Алансону.

— Если он тебя примет, — усмехнулся Эпернон. — Боюсь, что на тебе клеймо, дружок. Ты спал с герцогом Анжуйским. И почти ничего за это не получил, кроме… всего.

— Ты так говоришь, как будто это карьера! — Исступление перекрутило его рот; он даже немного сплюнул. — Ты знаешь, как тогда это называется?

— Я не понимаю, на что вы намекаете, сударь, — Эпернон неубедительно изобразил человеческое достоинство. — Я люблю принца абсолютно бескорыстно.

Сен-Люк расхохотался на истерической высоте, обломив звуки во всхлипе.

— Кровь Христова, теперь ты начнешь реветь, как баба? — прорычал Можирон, схватив серебряную вилку и согнув ее. — Как же сложно тебе не въебать.

— Вы, кажется, осмелились предположить, сударь, что можете ударить дворянина? — Сен-Люк снова вскочил; лицо в спектре ярости. — В таком случае я требую…

Шико стянул ломоть окорока и пошел к озеру, оставив за спиной повышенные голоса и вызовы на дуэль. Он добрался на лодке до соседнего островка, на котором стояла старинная деревянная беседка с узорами в мавританском испанском стиле. Лиственно-зеленый тут тоже не был тихим. Он услышал нутряные, заикающиеся рыдания.

На полянке, прямо в травяной луже, скорчился герцог Анжуйский. Ветер вертел его волосы. Его плечи, обтянутые черной футболкой, дрожали.

Он плакал, вдавив щеку и ухо в землю.

Шико подошел к нему. Тот едва поднял на него глаза.

Шико опустился рядом с ним и, контролируя механику своего тела, прервал жест прикосновения.

— Что случилось? — спросил он.

После паузы принц потряс головой.

— Ничего, — сказал он. — Я просто не хочу жить.