Глава 6. #SWAG (1/2)

— Матильда, за что ты ненавидишь моделей?

— Честно? Они глупы, тщеславны и эгоистичны.

— Полностью согласен. А что скажешь про мужчин-моделей?

Фильм «Образцовый самец»

Когда он читал книжку Сен-Мегрена — потому что ему было весело мысленно издеваться над ним — в его голову пришла мысль, которая не была уникальной, но была его собственной, извлеченной из глубокого переживания. В сентиментальном романчике Сен-Мегрена его лирический герой оплакивал смерть возлюбленной (предположительно Екатерины Клевской, на которой собирается жениться Генрих Гиз). Сен-Мегрен в лирической мантии смотрел на мертвую девицу, и ему казалось, что она смотрит на него.

Тогда он подумал о разнице между литературой и чтивом. В литературе никогда не напишут подобного бреда. Человек, который пристальным взглядом разглядывает жизнь, знает, что покойники ни на кого не посмотрят. Они пустые, как выеденная жучком коряга. Не холодные, не жаркие и не теплые. Они — воплощенная пустота.

Антуан стал таким в тот же миг, как испустил дух. Еще минуту назад в нем было какое-то изречение, а через минуту оно исчезло, хотя его полупрозрачное от худобы тело — с ороговелостями, мозолями, черными жесткими волосами на груди и голове — хранило все черты человеческой анатомии. Но он был не более человеком, чем выкрашенное в золото фанерное кресло на сцене театра было троном. Ничего никогда не шокировало его сильнее. Он оказался лицом к лицу с пустотой, которая обвалилась на него раньше горя.

Смерть родителей прошла мимо него, невидимая, как разум. Но он видел смерть Антуана и запомнил это навсегда.

Во время войны он научился игнорировать смерть. Она порхала мимо него, как бабочка, и жалила его, как пчела. Но он почти не замечал ее, чтобы сохранять сознание (вернее, сознание охраняло его). Возможно, смерть Антуана — единственное, что будет иметь для него значение. Она определила его, создала его, как ничто другое. Горе и пустота, от которой он поначалу весь замер, но не отпрянул, а вгляделся в нее. Его ум переваривал все. Это одна из причин, почему он не верит в Бога: он не нуждается в обещании наполненности, похожей, по описанию священников, на онейроидную галлюцинацию.

Спихнем себя с философского пьедестала.

Я прокручиваю в голове краткое содержание своей биографии, потому что я еду в машине с герцогом Анжуйским, который продолжает пялиться в свой телефон, блистательно игнорируя мое скромное присутствие.

Что ж, если его высочество хочет продолжить игру, кто кого переигнорирует, то, скорее всего, я получу первый приз. Если пережить столкновение с пустотой, выколупливая из нее собственную онтологию, столкновение с безлюдьем становится проще простого.

Я достаю свой собственный телефон и ныряю в него. Наслаждайтесь тонкими нюансами общения нашего времени, ваше высочество: все ко всем равнодушны.

Хотя он мог бы что-нибудь и сказать, пошевелив этими чертовски пухлыми губами, например, объяснить, куда мы катимся по шоссе за тонированными стеклами. Блин, я завис на его губах, что просто неприлично, глупо и не свойственно мне. Погрузимся в наше спутанное политическое бессознательное, это лучшее средство от смятенного либидо. Либидо, бля? Ну, от легкого конфуза перед лицом… вот этого лица.

Он просмотрел сводку новостей и остановился на репортаже о событии, о котором шесть месяцев назад никто бы и не подумал. Король открыл мемориал солдатам, погибшим в войнах последних десятилетий, — католикам и гугенотам. Невероятно. Он произнес речь о том, что ему безразлична религия его подданных, если они верно служат государству. Все аплодировали не потому, что речь была хороша — король всегда говорил суховато, универсально; позже поворошив его строчки в памяти, ничего и не вспомнишь. Но в этот раз у всех опрокинулся мозг. Может быть, я ошибаюсь в ощущении, будто на горизонте мерцает огонь? Может быть, мы действительно идем к религиозному миру?

Мадам Екатерина, равнодушная к любой религии, предпринимала к этому шаги ошеломительной красоты, едва не заставляя всех пожимать друг другу ручки. Но ее балансировка между ультра-католиками и ультра-гугенотами не принесла плодов из-за тупых и мстительных мужчин. Сначала случилась резня в Васси под предводительством старого герцога Франсуа Гиза. Гугеноты дали симметричный ответ: резня католиков, которая увенчалась смертью Гиза, лично «заказанного» Колиньи. Достаточно посмотреть на гранитное лицо нового Гиза, чтобы понять: он ничего не простил.

Но, возможно, есть какой-то призрачный шанс, что мы все распустим лицевые мышцы, расслабим ягодицы и перестанем истреблять друг друга, к радости испанцев. Нам нужно сразиться с доном Филиппом не во Фландрии, а здесь, остановив спуск в ад.

После короля на трибуну поднялся Наваррский с его упругими кудряшками, жизнерадостными интонациями и похожими на жуков блестящими черными глазами, за которыми не просматривалось ничего, кроме категорической бодрости духа. Мадам Екатерина отравила его мать, но он держится молодцом. Его речь запоминается. Он остроумно и тактично пошутил. Король рассмеялся, вслед за ним мадам Екатерина, вслед за ней остальные. У него яркая улыбка, к которой хочется присоединиться. В его годы я был не то чтобы глупее, но не так быстро расшифровывал ауспиции судьбы. Правда, тогда я служил в армии, и единственной доступной мне мудростью было: «Ешь и спи, пока возможно». Пуля — дура, штык — молодец. Ать-два, левой.

Восемнадцатилетний Наваррский — вполне себе растение мимоза в ботаническом саду, очаровательно цветущее на перепаханном поле политической географии. Я бы с ним затусил. За пределами зоны, отгородившей августейших особ, аплодирует публика. Они бы тоже с ним затусили, несмотря на то, что он гугенот. Но посмотрите, какой миленький, маленький гугенотик, который никогда ни на что не бычится, даже если уложить в землю его мать. Полагаю, он в курсе своей плюшевости и нещадно ее эксплуатирует. И правильно делает. В этом змеином гнезде невинность может стать оружием. Есть ли оружие у меня? Ровно одно. Историческая перспектива. В остальном я беззащитнее полевой ромашки. Впрочем, как и каждый из нас.

Монархи пошли фотографироваться. Король опять обнимает Беарнца за плечи. Еще полгода назад мадам Екатерина чувствовала бы то, что сегодня изображает: материнское добродушие и чувство глубокого государственного удовлетворения. Но сегодня короля окружают Наваррский, Колиньи, принц Конде и толпа гугенотов. Королева-мать едва попадает в объективы, и на короткий миг я вижу, как юмор улетучивается с ее лица. Она смотрит на Наваррского, как будто обливает его серой из котла, а затем мелькает внезапная удивительная улыбка: очень много глаз и мало губ. С такой улыбкой ее легко представить на шабаше, зажигающей черные свечи в пентаграмме. Но Наварра женится на ее дочери и присоединится к семье Валуа. Вряд ли ему что-то угрожает. Ага, как и остальным членам семьи Валуа, которые вставали у нее на пути. Но, похоже, королю Беарнец нравится. Если кто-то и сможет защитить его…

— Что, ты тоже будешь на него дрочить, как мой брат? Как и оба моих брата. Франсуа тоже одержим им.

Шико рассеялся от невнимания и слегка вздрогнул под напором взгляда Анжуйского, в котором опять выпекся интерес. «Дрочить». Какой тщательно подобранный лексикон. Он снова меня проверяет, выбирая между привычными опциями: подстилка или ханжа.

— Такой парень не для того, чтобы дрочить, монсеньор, — сказал Шико. — С ним нужно выпить и поговорить о жизни.

Губы Анжуйского разъехались в насмешке футбольного комментатора, который видит, что сейчас кто-то промажет.

— Моя мама называет его «крестьянином».

— Ну да, есть что-то от сохи в его величестве короле Наваррском, — согласился Шико. — Но в этом вся прелесть, не так ли? Обычным людям он нравится. Выглядит своим парнем.

— Тогда они такие же дураки, как и ты, — сказал принц в тональности, которой Шико еще не слышал от него. Она была не холодной, но какой-то… старой. Будто заговорила безглазая каменная статуя из античных времен. — Отдаю должное Анрио, он изобрел эту игру: правитель из народа. Кажется, что в нее еще не играли. Его предки не восседали на троне Карла Великого, и это делает его почти таким же безопасным, как думает мой брат-король. Но в нем течет королевская кровь, которой нет у герцога Гиза или у принца Конде. Он был крещен католиком и воспитан протестантом. Он раскачивается на качелях, которые могут свалить его в грязь, но могут и подбросить его в небо.

— И как называется это небо, ваше высочество? — осторожно спросил Шико.

— Смена династии.

У машины тихий, невозмутимый ход; наружные звуки отрезаны. Салон заполнили слова принца, создав между ними неприятный диссонанс. Не стоит забывать, что я говорю с сыном Екатерины Медичи. Она должна была чему-то научить своих детей. Если, конечно, он не повторяет ее слова, как попугай. Он повторяет ее макияж.

— Время покажет, — сказал Шико.

— Глубокая мысль, — фыркнул принц.

— Она всегда оправдана.

— Тогда ты всегда прав? — Принц закинул ногу на ногу, сделав какое-то волнообразное, непристойное движение пахом. — Это скучно. Никаких загадок в жизни.

— Отгадки интереснее.

— Почему?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Вот вам и загадка, монсеньор.

Принц усмехнулся близко к одобрению.

— Умно, — сказал он.

— У вас есть блокнот, где вы ставите мне плюсы и минусы? — Шико тоже закинул ногу на ногу. — А я буду отмечать в своем: «Принц улыбнулся мне два раза» и все такое.

— Как вы нахальны, сударь, — сказал Анжу человеческим, а не стервозным тоном, без черт змеелова. — Ты высокомерен потому, что мне это нравится, или ты высокомерен сам по себе?

— Я ничего не буду делать только потому, что вам это нравится, — твердо сказал Шико, ставя галочку напротив пункта, который, вероятно, его беспокоил.

Принц вздернул идеальную бровь.

— Гордый?

— Я называю это по-другому.

— Как?

— Вы будете вести себя хорошо, скажу я вам однажды, мой юный падаван.

У него десять типов смеха, и этот приятен моим ушам. Глубокий, насыщенный, переливающийся. Почему я решил, что его голос противен? Ах да, ведь у него десять типов голосов, один из которых действительно противный.

— Сигареты подай, — сказал Анжуйский без перехода между приятным смехом и приказной интонацией.

Шико развел руками.

— Я не курю.

— У водителя.

Шико стучал по перегородке минут пять, прежде чем принц указал ему на кнопку вызова. Маленькая сволочь. И глаза блестят, как у сволочи.

Шико протянул ему сигареты и зажигалку, рассекая половину расстояния между двумя сидениями.

— Кто же так делает? — Анжу цокнул языком. — Ты что, никогда не общался с дамами?

— Это та самая дама, у которой вылезает щетина?

— А если так? — Принц качнулся вперед к нему. — Женщины бывают разные.

Вот это уже интересно. Известны по крайней мере несколько светских мероприятий, на которых принц появлялся в дрэге, беря высоты нетрезвости. Репортеры трактовали это как шутку, оправданную экстравагантностью его высочества, который весь такой блескучий, сделан из чешуи, и мы прощаем ему маленькие слабости. А что, если это не шутка?

Это может быть игрой, но не шуткой. Мальчики-проститутки на берегах Сены иногда носят платья. Некоторым клиентам это нравится. Они манифестируют принадлежность к определенной когорте мужчин: разговаривают высокими голосами, красят губы, бросают томные, томные взгляды и вышагивают на шпильках прочь от ролей, определенных им биологией, церковью и всем миром. Они даже не педерасты, они… мужчины-девочки.

Мои познания невелики, но какие-то вещи я знаю. Видел этих мальчиков издалека: крикливые вороны; один бил другого сумочкой по голове и орал что-то вроде: «Пошла нахуй отсюда, сучка! Только твоей сифилитической пизды тут не хватало!». А еще я один раз смотрел запрещенный фильм для взрослых. В рамках расследования дела о порнографии, которое решило спонсировать одно католическое объединение, чтобы поднять очередной вой о мерзких содомитах, не дающих праведникам покоя. Странно было видеть, как один мужик напяливает другого, приговаривая: «Нравится, как папочка трахает тебя, сладкая?». Второй мужик был в кружевных трусах, ужасном парике и на стриптизерских каблуках. Вывод я сделал быстро. Один из видов человеческих извращений, в общем-то, не самый плохой. Ну, кому-то это нравится, и пусть будет так.

Пожалуй, выводы об Анжуйском делать рано. Может, он упаковывает свою жемчужность во все это ради эпатажа, чтобы позлить августейшего братишку.

Он вытянул руку с сигаретами и зажигалкой как можно ближе к Анжуйскому.

Принц покачал головой.

— Я возьму сигарету сам. Ты подходишь ко мне с зажигалкой, чтобы я прикурил.

— Почему? — с интересом спросил Шико.

— Никогда не следует тянуться за зажигалкой. Это очень вульгарно. — Его солнечно-льдистая ухмылка удалилась вглубь сиденья. — Воспитанные женщины так не делают.

Они провели ритуал. Рука принца словно опиралась о воздух: что-то из его коллекции жестов мертвой кинозвезды.

Анжуйский поблестел на него взглядом сквозь голубую вуаль дыма (тусклый свет в салоне затемнял глаза).